– Да чтоб ему потонуть! Я на него и не смотрю никогда; но дай только мне срок… Как-нибудь тёмной ночью, – если он будет стоять у борта и если по соседству никого не будет, уж я тогда, Фласк, посмотришь, – и он многозначительно указал обеими руками в глубину. – Вот, помяни моё слово! Знаешь, Фласк, сдаётся мне, что Федалла – переодетый дьявол. Ты веришь в эти бабушкины сказки, будто он был запрятан в трюме судна? Говорю тебе, он дьявол. А хвост мы не видим просто потому, что он его прячет; он его, наверно, свёртывает в бухту и носит в кармане. Чтоб ему лопнуть! Вспомни-ка, ведь он всё время требует пакли, чтобы насовать в носы своих сапог.

– Он и спит, не снимая сапог, верно? У него и койки даже нет, но я много раз видел, как он ночью лежит на бухте каната.

– Ясное дело, это всё из-за своего проклятого хвоста; он, должно быть, тогда раскручивает его и опускает в середину бухты.

– И что только за дела у него со стариком?

– Между ними, верно, будет договор какой или сделка.

– Сделка? О чём бы это?

– Ну а как же, нашему старику во что бы то ни стало подавай Белого Кита, вот дьявол и обхаживает его, хочет сделку с ним заключить: если он согласится отдать серебряные часы или душу, или там ещё что-нибудь, тогда этот ему Моби Дика выдаст.

– Ну, знаешь, Стабб, это уж ты хватил, да как же это Федалла его уговорит?

– Уж не знаю, Фласк, да только дьявол, он парень хитрый, да и злобный. Знаешь, рассказывают, приходит он один раз на старый флагман джентльмен джентльменом, помахивает себе хвостом, будто так и надо, и спрашивает, у себя ли старый адмирал. Ну, адмирал у себя был, вот он и спрашивает дьявола, что, мол, вам нужно. Дьявол копытом шаркнул и говорит: «Мне нужен Джон». – «Зачем?» – спрашивает адмирал. А дьявол как заорёт на него: «А вам какое дело? Нужен он мне, и дело с концом!» – «Берите», – говорит адмирал. И вот ей-богу, Фласк, пусть я проглочу этого кита в один присест, если бедняга Джон и оглянуться не успел, а уж дьявол наградил его азиатской холерой. Однако постой, вы вроде уже там кончили? Тогда пошли, потащим его и пришвартуем к борту.

– Я, помнится мне, слышал когда-то эту историю, что ты мне сейчас рассказал, – заметил Фласк, когда оба вельбота с трудом поволокли наконец свой груз к судну. – А вот где – не припомню.

– Может, в «Трёх испанцах»? Ты, верно, читал о приключениях этих кровавых убийц, а?

– Нет, и в глаза никогда этой книги не видел, хотя слыхать слыхал, это верно. Но ты мне лучше вот что скажи, Стабб: ты думаешь, тот дьявол, о котором ты сейчас рассказывал, и тот, который, ты говоришь, у нас на «Пекоде», – это один и тот же?

– А я и тот человек, который помогал тебе забить этого кита, – не одно и то же? Разве дьявол не вечно живёт? Слыхал ли кто, чтобы дьявол умер? Ты когда-нибудь видел священника, который бы носил по дьяволу траур? А если у дьявола нашёлся ключ, чтобы пробраться в каюту к адмиралу, неужели ты думаешь, ему трудно пролезть через клюз? Ну-ка, отвечай, мистер Фласк!

– А сколько, по-твоему, Федалле лет, Стабб?

– Видишь нашу грот-мачту? – отозвался тот, указывая на корабль. – Ну так вот, это у нас будет единица; теперь возьми все бочарные обручи, что хранятся в трюме «Пекода», и нанижи их в ряд позади мачты на манер нулей, понял? Но это ещё даже начала Федаллиных лет не составит. Собери хоть все обручи у всех бондарей на свете, всё равно тебе нулей не хватит.

– Но послушай, Стабб, я думаю ты немного прихвастнул, когда говорил, что хочешь сунуть нашего Федаллу в море, если подвернётся удобный случай. Ведь раз он действительно уже так стар, что никаких нулей не хватит, и раз он будет жить вечно, что толку швырять его за борт, скажи на милость?

– Хоть искупать его хорошенько.

– Но ведь он обратно приползёт.

– Тогда ещё раз его окунуть, так и купать всё время.

– А ну как ему взбредёт в голову искупать тебя, а? искупать и потопить? – тогда что?

– Пусть только попробует, я б ему тогда таких фонарей под глазами насадил, что он бы долго не отважился совать свою рожу в адмиральскую каюту, не говоря уж о нижней палубе, где он живёт, или о верхней, где так любит шнырять. Чёрт бы взял этого дьявола, Фласк, неужели ты думал, что я дьявола побоюсь? Да кто его боится, кроме старого адмирала, который не решается схватить его и заковать в кандалы, как он того заслуживает, и позволяет ему вместо этого расхаживать повсюду и воровать людей; мало того, адмирал с ним соглашение подписал, кого дьявол сворует, того адмирал ему ещё и поджарит. Хорош адмирал!

– Ты думаешь, Федалла хочет своровать капитана Ахава?

– Думаю? Погоди, Фласк, ты сам увидишь. Только я теперь буду за ним следить, и если замечу что-нибудь очень уж подозрительное, я сразу цап его за шиворот и скажу: «Эй, Вельзевул, не делай этого!» А если он начнёт пыжиться, клянусь богом, я выхвачу у него хвост из кармана, подволоку его к лебёдке и так начну крутить и подтягивать, что он у него с корнем оторвётся, понятно тебе? А уж тогда, я думаю, он завиляет своим обрубком и уберётся восвояси и даже хвост поджать не сможет.

– А что ты сделаешь с хвостом, Стабб?

– Как «что»? Продам пастуху вместо кнута, когда домой вернёмся, что ж ещё?

– А теперь скажи по чести, Стабб, ты всё это всерьёз говоришь и говорил?

– Всерьёз или не всерьёз, а вот мы уже и до корабля добрались.

С палубы послышалась команда швартовать кита по левому борту, где уже свешивались приготовленные цепи и прочий такелаж.

– Ну, что я говорил? – сказал Фласк. – Вот увидишь, скоро мы подвесим голову этого кита прямо напротив кашалотовой.

Прошло ещё немного времени, и слова Фласка подтвердились. Если прежде «Пекод» круто кренился в сторону кашалотовой головы, то теперь с другой головой в виде противовеса он снова выровнял осадку; хотя и сейчас, как вы легко себе представите, приходилось ему довольно тяжко. Так, если вы подвесите с одного борта голову Локка, вас сразу на одну сторону и перетянет, но подвесьте с другого борта голову Канта – и вы снова выровняетесь, хоть вам и будет изрядно тяжело[239]. Некоторые умы так всю жизнь и балансируют. Эх, глупцы, глупцы, да вышвырните вы за борт это двуглавое бремя, то-то легко и просто будет вам плыть своим курсом.

Процедура разделки туши, после того как настоящий кит оказывается пришвартованным к борту, обычно мало чем отличается от той, какая имеет место в случае с кашалотом; только у кашалота голова отделяется целиком, а у настоящего кита сначала вырезают и поднимают на палубу губы и язык вместе со знаменитым китовым усом, прикреплённым к нёбу. Однако на этот раз ничего подобного проделано не было. Туши обоих китов остались плавать за кормой, и нагруженный двумя головами корабль раскачивался на волнах, весьма сильно напоминая собой вьючного мула, трусящего под тяжестью двух переполненных корзин.

Между тем Федалла молча разглядывал голову настоящего кита, то и дело переводя взгляд с её глубоких морщин на линии своей ладони. Ахав по воле случая стоял неподалёку, так что тень его падала на парса[240], а от самого парса если и падала тень, то она всё равно сливалась с тенью Ахава, только, быть может, слегка удлиняя её.

И видя это, занятые работой матросы обменивались кое-какими фантастическими соображениями.

Голова хорошо, а две лучше, и два огромных кита содвинули свои головы; последуем и мы их примеру и попробуем вместе кое в чём разобраться.

Кашалот и настоящий кит – это наиболее примечательные члены великого Ордена левиафанов in Folio. Это единственные разновидности, на которых человеком учреждён регулярный промысел. Для нантакетского моряка они представляют собой две крайности среди всех известных китовых пород. А поскольку внешнее различие между ними очевиднее всего сказывается в строении их голов, и поскольку обе эти головы висят в настоящий момент за бортами «Пекода», и поскольку мы можем переходить от одной к другой, просто пересекая палубу, – где ещё, хотелось бы мне знать, представится нам такой удобный случай для занятий практической цетологией?