— Ах!

Рауль по-прежнему улыбался, когда подвел лодку к деревянной пристани, ведущей на уединенный пляж. Уютная беседка стояла близко к кромке воды, а высокие деревья создавали тень и атмосферу уединения.

— Вся эта земля является частью виллы «Джульетта», — объяснил Рауль. — К беседке можно добраться только на лодке. Сюда не плавает никто, кроме меня.

— Таинственная роща. Какая прелесть, — прошептала Либби. Но одновременно она твердила про себя, что не должна придавать слишком большое значение тому, что Рауль привез ее в свое тайное убежище. — Вряд ли кто-нибудь, проплывающий мимо на паруснике, что-нибудь разглядит.

Ее сердце екнуло, когда Рауль подошел к ней и обнял за талию.

— М-м-м… Раз мы вдали от любопытных глаз, не вижу причин не сделать вот это, — тихо проговорил он, отводя ее волосы в сторону и прикасаясь губами к шее, а затем принялся покусывать мочку уха.

Трепет удовольствия пробежал по телу Либби, и она сделала все возможное, чтобы его сдержать, когда Рауль потянул бретели ее сарафана вниз и прикоснулся к ее груди. Ощущение теплой мужской ладони на обнаженном теле было опьяняющим. Либби судорожно глотнула воздух, а Рауль сжал пальцами ее соски. Возбуждение было мгновенным и всепоглощающим. Но ей так и не удалось побороть стыдливость, когда он стянул с нее сарафан и она осталась перед ним в тонких кружевных белых трусиках.

— Рауль?..

— Нас никто не увидит, — заверил он ее. — Я хочу тебя, дорогая.

С горящим взором он запустил руку в ее трусики и принялся ласкать. Затем Рауль подхватил женщину на руки и отнес на мягкую траву, в прохладную тень деревьев. Либби могла видеть крошечные участки голубого неба между зелеными листьями. Но когда он опустил голову и стал посасывать ее напряженные соски, она закрыла глаза и отдалась наслаждению. Либби прикусила губу, в то время как Рауль раздвинул ее бедра и заставил застонать от самых интимных ласк. Прикоснувшись к его возбужденному члену, она улыбнулась, услышав, как резко Рауль втянул в себя воздух.

— Перестань… Настоящая ведьма… — пробормотал он хрипло, и их тела слились. — Сокровище мое…

Рауль произнес «сокровище мое» по-итальянски в тот момент, когда оба достигли сильнейшего оргазма. Потом они лежали на траве и приходили в себя. Либби очень интересовало, что именно сказал Рауль, но она побоялась спросить. Вдруг ощущение того, что едиными становятся не только их тела, но и души, всего лишь игра ее воображения?

После того дня они регулярно ходили под парусом и всегда останавливались в тайной беседке. Закончились славные деньки конца весны, и не успела Либби оглянуться, как наступил июнь. Предстояло отпраздновать день рождения Джино.

— Я не могу поверить в то, что он уже самостоятельно ходит и произносит несколько слов, — мягко заметила Либби, уложив вместе с Раулем уставшего мальчика в кроватку.

— Он весьма отчетливо сказал «папа», когда мы зажгли свечку на торте, — произнес Рауль с нескрываемой гордостью. — Ты слышала?

Либби притворно нахмурилась:

— Мне по-прежнему кажется, что он сказал «мама». Как ты думаешь, ему понравилась вечеринка?

Вечеринка по случаю дня рождения Джино была не слишком пышной. Винченти привезли двух своих дочерей. С детьми приехали и несколько друзей Рауля, с которыми Либби встречалась на званых обедах.

— Ему уже исполнился год, — тихо проговорила Либби, глядя на румяные щечки Джино и его шелковистые черные кудри. — Жаль, что его не видит мама, — прошептала она; слезы полились у нее из глаз.

Рауль притянул ее к себе.

— Она бы очень гордилась тем, какая ты замечательная мать, — попытался он успокоить жену и с удивлением заметил, как екнуло его сердце. — Не плачь, дорогая. — Сердце Рауля разрывалось, когда он видел Либби плачущей. — Пойдем со мной. Я кое-что тебе покажу.

Озадаченная Либби позволила мужу вывести ее из детской и поднялась вместе с ним по лестнице.

— Мы, должно быть, дошли до вершины башни, — пробормотала она, запыхавшись. — Куда мы идем, Рауль?

— Сюда. — Он толкнул дверь и отступил в сторону, пропуская Либби вперед и улыбаясь. От изумления она открыла рот, но не издала ни звука. — Это твоя художественная студия, — пояснил Рауль.

Впрочем, слова были лишними. Либби огляделась. Большой мольберт у окна, выходящего на озеро, стопка чистых холстов, полки с красками и другими принадлежностями. Картины Либби были перевезены из Корнуолла и расставлены вдоль стен. Она испытала гордость, когда стала внимательно их рассматривать. По ее мнению, картины действительно заслуживали внимания.

— Мой друг владеет галереей в Риме, — сказал Рауль, остановившись перед холстом, на котором Либби начала писать деревенский пляж — как раз перед отъездом в Италию. — Я показал ему несколько твоих работ, и он захотел организовать выставку. Что скажешь о студии? — поинтересовался он, обеспокоенный отсутствием ее реакции, хотя с большим удовольствием оборудовал студию для жены. — Дорогая, почему ты плачешь? Если тебе не нравится…

— Мне очень нравится. Конечно, нравится. — Либби шмыгнула носом и одарила мужа ослепительной улыбкой, потом бросилась в его объятия. — Это самое лучшее, самое удивительное! Для меня никто никогда ничего подобного не делал, и я люблю… — Она вовремя умолкла. — О, Рауль, не знаю, как благодарить тебя.

— Я подскажу тебе как, дорогая, — лукаво произнес он. — Я совсем не зря поставил здесь диван, на котором собираюсь кое-что тебе продемонстрировать.

Не будет ли Либби искушать судьбу, если признается, что еще никогда не была такой счастливой? Об этом она размышляла несколько недель спустя, когда готовилась к вечеринке у Кармины, на которой должна была присутствовать вместе с Раулем. Жизнь не может быть совершеннее. Джино — великолепный энергичный маленький мальчик, который с радостью носится по садам виллы «Джульетта». Либби обожала проводить с ним время, но на пару часов в день она оставляла его с Сильваной, а сама удалялась в студию, чтобы рисовать.

Рауль продолжал работать на вилле и ездил в римский офис только тогда, когда это было крайне необходимо. Либби нравилось заглядывать к нему в кабинет под любым предлогом, и он часто приглашал ее присоединиться к нему, чтобы обсудить планы и предложения, касающиеся компании «Кардуччи косметикс».

«Но если дни были хороши, то ночи можно сравнить с пребыванием на небесах», — размышляла Либби. Улыбаясь, она смотрела в зеркало на свои зардевшиеся щеки и понимала, что у нее нет необходимости наносить румяна. Опасения по поводу того, что страстное влечение между ней и Раулем сойдет на нет, оказались необоснованными. Они не могли насытиться друг другом, и их занятия любовью стали более страстными и бурными, чем когда-либо. Либби нравились ласки мужа; при одном воспоминании об их близости у женщины трепетало все тело. Она с улыбкой припомнила, как пришлось вытирать пол после того, как они слишком разрезвились в ванне.

— Либби, мы должны идти.

Она повернулась, когда муж вошел в спальню, и затаила дыхание. Рауль остановился и стал внимательно ее рассматривать.

— На этот раз я решила смягчить цветовую гамму, — торопливо сказала Либби, поскольку он, похоже, онемел. — Как ты думаешь, белый цвет немного, ну… девственный?

Когда Либби выбирала платье из простого белого шелка и шифона, с маленькими кристаллами на лифе и узкими бретелями, оно казалось ей идеальным, но теперь она засомневалась.

— Довольно поздно выбирать девственный цвет, дорогая. — Глаза Рауля лукаво блестели, но в голосе слышалось любопытство. — При виде тебя у меня дух захватывает. — Подойдя к жене, он вынул что-то из кармана пиджака. — Моя мать часто надевала это на вечеринки, — пояснил он, и Либби затаила дыхание, увидев бриллиантовое ожерелье. — Алмазы семьи Кардуччи, семейная реликвия.

— Я не могу это носить, — запротестовала Либби, запаниковав. — Оно стоит целое состояние. Вдруг я его потеряю? В самом деле, — настаивала она, в то время как Рауль, игнорируя ее возражения, надел ожерелье ей на шею, — я не ношу ювелирные украшения.