А враги снова открыли огонь. Их снаряды ложились возле причалов. Крики на пристани стали громче. А потом пароход отчалил. Очень нерешительно отчалил. И медленно отошел в море.

Ночью дедушка взорвал свои верные пушки. И исчез из портового городка. Ночи в Испании очень темные. А в ту ночь им помогла непогода. Дул сильный ветер, и низко над землей, закрывая звездный свет, неслись облака…

Дедушка вернулся в Москву, оставив в Испании многих друзей, черноволосых, как испанцы, закопав их в каменистую пыльную землю.

В Москве он получил свой первый орден: боевого Красного Знамени. Такой же орден вручали девушке. Дедушка узнал ее. Подошел поздравить.

– Меня зовут, – сказал он, – Антоша Чехонте.

– А меня Лида Иванова, – сказала девушка.

Потом она стала моей бабушкой. Вот как, оказывается, может быть…

Я задумался. Представил, как дедушка и бабушка, молодые совсем, словно на той старой фотографии, по Красной площади идут, друг другу улыбаются.

Вдруг кто-то позвал:

– Товарищ генерал! Товарищ генерал!

Мы с дедом обернулись. Стоит солдат, улыбается, деду козыряет. Вот так штука!

– Я же говорил! – крикнул я. – Я же сразу узнал!

Егоров улыбался – рот до ушей, хоть завязочки пришей.

– Понимаете, какое дело, я же ответить не могу! Мигнуть даже не могу! Но я вас сразу узнал! Какими судьбами?

– Мы-то на каникулах, – ответил дед, – а вот какими судьбами вы?

– В армию взяли, – сказал Егоров, – и в Москву. Сначала учился. Думаете, это легко, у Мавзолея стоять? Целая наука. А какая ответственность! На тебя весь мир смотрит! Иностранцы приходят, фотографируют со всех сторон!

Я Егоровым любовался. Там, дома, ничего особенного в нем не было. Может, было, да я не замечал.

А тут – широкоплечий. Погоны голубые, как глаза у него. Стройный, подтянутый: настоящий солдат!

– Ко мне мать приезжала, – сказал Егоров. – В гарнизон пришла, ей говорят – на службе. Там-то. Она – к Мавзолею. Как меня увидела, заплакала. У меня сердце разрывается, мама у меня старенькая, но не подойдешь ведь к ней. Потом спрашиваю: ну чего плакала? А она мне отвечает: от гордости!

Дедушка руку Егорову пожал. Пожелал счастливой службы. Но Егоров не уходил, мялся чего-то. Потом сказал:

– Вы Гале про меня не говорите. Вот сфотографируют на посту, карточку пошлю, тогда и узнает.

Мы с дедушкой улыбнулись: понятно. Но Егоров снова не уходил.

– А отряду, – сказал он мне, – ты привет передай. Скажи – служу в Москве, и все. Я письмо вам напишу. Большое. Отчет о своей службе. А летом прилечу в отпуск.

– А вы молодец, – сказал дедушка, еще раз пожимая Егорову руку. – Про вожатство правильно решили. Отрядом руководить и из Москвы можно.

– Я теперь иначе не могу, – ответил Егоров. – У меня служба такая!

Я тоже пожал Егорову руку. Очень мне понравилась его идея. Еще бы – наш вожатый на посту номер один стоит!

– Ну, до свидания, – сказал Егоров. – Командиры на минуточку отпустили! Да и то потому только, что вы генерал, Антон Петрович! Вон глядят!

Мы повернулись к Кремлю. Там стояли два офицера. Увидели, что дед на них смотрит, в струнку вытянулись, издалека ему честь отдали. Вежливые!

А Егоров козырнул нам. Именно нам, я не оговорился. Сначала деду. Дед ему честь отдал. Потом мне. Я Егорову отсалютовал.

Потом он четко кругом повернулся. И побежал.

Вот какая встреча произошла! Просто удивительная! Миллионы жителей в Москве. С одного двора люди на улице не встретятся. А мы из Сибири прикатили и сразу своего нашли.

Ну, правда, нашли потому, что он у Мавзолея стоял, а не где-нибудь. К Мавзолею миллионы людей стекаются. Потому что это Мавзолей. Там – Ленин. И теперь рядом с Лениным наш вожатый. Монтажник из Сибири. Часовой… Самый видный солдат на всей земле…

Так что была бы моя воля, прежде чем офицером стать – артиллерийским, или морским, или авиационным, я бы выбрал службу Егорова. Стал бы сначала часовым возле Ленина…

Самолет идет на посадку. Скоро будем у генерала Иванова.

Я десять раз деда просил: расскажи о своем друге.

– Пока не могу, – отвечал дед. – Ты его должен сам увидеть. Это человек необыкновенный. Больше таких нет.

Чем же он необыкновенный, думал я. Двухметрового роста? Сильный, как штангист? Но ничего придумать не мог. Вздыхал – придется терпеть.

Но вот дед толкает калитку. Идет по тропинке к домику, заросшему плющом. Навстречу бежит человек. Дед обнимает его крепко.

Они стоят, прижавшись друг к другу. Молчат. Потом отступают на шаг. И тут я вижу, что у генерала Иванова нет обеих рук. Рукава заправлены в карманы.

Как же он живет, думаю я. Как можно жить без рук? А дед будто не видит этого. Берет меня за плечо, подводит к Иванову, представляет, как там, в Москве.

– Антон Рыбаков? – переспрашивает Иванов. – Твой дублер, значит? – улыбается деду.

– Антон Второй! – кивает дед.

Мы проходим в дом. Нас встречает седая женщина. У нее веселые глаза. Она хочет обнять дедушку. Но он сначала целует ей руку и говорит:

– Здравствуй, боевой товарищ!

Мы сидим в комнате Николая Петровича. В углу стоит странное стекло. Я трогаю его, не понимаю, зачем это дырявое стекло здесь. Его надо выбросить. Оно все в трещинах и дырках.

– Отгадай, что такое? – говорит Николай Петрович.

– Ветровое стекло от машины, – выручает меня дед. – Видишь дырки? Это следы от пуль.

– Храню на память, – сказал Николай Петрович. – Автографы смерти как бы. Всю мою машину изрешетило, случайно жив остался.

Они влюбленно смотрят друг на друга, перебивают друг друга, словно мальчишки. Будто мы с Кешкой, например. И никак наговориться не могут.

– Вот слушай, Антон! – зовет меня дед. Усаживает рядом. – Расскажи снова, Коля! Это ему непременно надо знать. Знаешь, он ведь в военные собрался. Но если и штатским останется, знать надо!

Николай Петрович кивает, выходит на середину комнаты. Рисует сапогом на полу воображаемые дуги, линии – направление ударов. Рисует пушки, танки.

– Это Дрезден, – говорит он. – Это наши главные силы. А этот клин – мой артиллерийский полк. Вперед мы ушли, наши только еще подтягиваются. И вот берем пленных. Они говорят – готовится танковый удар. Направление – такое-то. Что делать? Если сомнут нас, перед главными силами нет противотанковой защиты. Решаю: удар танков встретить с флангов. Выстраиваюсь углом к противнику. Начинается мясорубка. Открываем огонь – не в лоб, как немцы ждут. А сбоку. И по всей глубине. Немцы в замешательстве. Танки горят. Огонь ведем прицельный, точный. Подпускаем близко.

– Антошка, – говорит мне дед, – Николай Петрович командовал противотанковой артиллерией. Это очень трудно – стрелять по движущимся танкам, которые еще по тебе стреляют.

Меня подмывает спросить. Но я не знаю – как. И очень неудобно.

– Понятно? – спрашивает Николай Петрович.

– А вы, – говорю я и краснею. – А руки у вас тогда были?

– Нет! – отвечает Иванов. – Не было! Руки я на берегу Днепра потерял.

Я не могу поверить. Про летчика Маресьева я читал. И кино не раз видел. Он без ног был, это известно. Но руки же у него были! А как артиллеристу без рук? Надо же командовать! А командовать – на карте схемы чертить! В телефонную трубку кричать! В бинокль смотреть! Если надо – снаряд схватить и пушку зарядить! Разве же без рук это можно?

Я смотрю на генерала Иванова и не понимаю: может, он шутит? Но разве так шутят? Я поворачиваюсь к деду. Смотрю на него вопросительно.

– Я ведь говорил тебе, Антон, – произносит задумчиво дед, – генерал Иванов – необыкновенный человек.

– Сказанешь тоже, – сердится Иванов. – И вообще! Сам бы про себя рассказал лучше. Вон орденов сколько! Их зазря не дают.

– Ладно, – произносит дед. – Кукушка хвалит петуха. У меня награды за обыкновенные военные дела. У тебя – за подвиги. Не бойся этого слова. За настоящие подвиги. Книги про них писать надо!