Иногда я схожу с ума, мечтая ему позвонить, но потом вдруг понимаю, что сказать мне Андрею нечего. Как я могу объявить мужу о том, что влюбилась, если он только что пережил инфаркт и уже побывал одной ногой в могиле?

Время вынужденного отпуска тянется бесконечно долго, но в конце концов я возвращаюсь на работу. Сижу в своем кабинете и слушаю радио. Теперь я завариваю растворимый кофе и нарочно почти не передвигаюсь по университету.

В эфире классическая музыка, она настолько мрачно звучит, что кажется, будто я сейчас трагически умру прямо за преподавательским столом. В этом есть часть правды, ибо сегодня, впервые после долгого перерыва, я увижу Волкова. У меня пара в его группе.

Аудитория медленно заполняется учениками. Я не могу скрыть нервозность. Истерично стучу шариковой ручкой по столу. В класс заходят все, кроме Волкова.

Может, у него вирус? Он же целовался со мной тогда. Заболел? Слег? Хотя столько времени прошло. Вряд ли, он успел бы выздороветь.

Первая мысль — позвонить ему. Набрать номер и узнать, что с ним случилось. Но я сдерживаю себя.

Я без ума от него. Я влюблена. И так дико скучаю. Все эти дни я проверяла все его соцсети и соцсети его друзей, но о нем нигде ничего не было.

Хочу заорать: «А где же Волков?» Вместо этого терпеливо произношу фамилию за фамилией. Пока не дохожу до заветной буквы «В».

— Волков?

— Он уехал.

— Куда?

— Мы не знаем, Жанна Кирилловна, — пожимает плечами староста.

Волков так и не появился. А у меня не хватало сил не думать о нем. Моя жизнь совершенно не радовала. Кроме сына, не было никого и ничего, что бы хоть немного давало разжаться тугой пружине внутри сердца. Оно болело. И я не выдержала. Позвонила ему сама. Только Андрей не поднял трубку и не набрал меня в ответ.

Внутри что-то оборвалось. Стало еще ужаснее. Чувствовала себя просто отвратительно. Я никогда ни за кем не бегала. Юре вообще позвонила первый раз только после свадьбы. А тут сама.

Ругалась на него, проклинала и в то же время понимала Андрея. Я никогда не была его целиком, не принадлежала ему полностью, только наполовину. По собственному желанию просила его отступиться. Вот он и исчез, ценой своей учебы, собственного будущего. Если он продолжит в том же духе, его отчислят за прогулы.

Душа разрывалась на части. Мне хотелось, чтобы он просто вернулся и стал ходить на занятия. Я мечтала увидеть его. Пусть даже не развивать наши отношения. Просто встретиться глазами, погрузиться в их тепло.

Без него я не могла ни на чем сосредоточиться.

Постепенно стала его ненавидеть. За эти страдания и боль. За бессонные ночи и душевные терзания.

Так мозг защищал себя. Делала что-то по дому и психовала, кидаясь вещами и тряпками, злилась как ненормальная.

Шутка ли? Девятнадцатилетний пацан бросил меня. А я открылась ему, позволив то, чего не позволяла даже мужу.

Потом злость утихла и снова наступила тоска.

Напридумывав себе всякого, решила, что он разбился на своей тачке или заболел смертельной болезнью. Стала сталкерить, наблюдая за его друзьями, но это ни к чему не привело. Волкова нигде не было. Он как будто исчез с лица земли.

Постепенно утихли и ненависть, и обида. Пришло какое-то отупение.

Я поняла, как сильно люблю его. Перестала есть. И с болью в сердце отмечала в журнале каждое его отсутствие. Кормила сына, ухаживала за Юрой, а сама голодала. Похудела, стала мучиться головными болями. Ничего не хотела. Этот мальчик забрал с собой часть меня.

Удивительно, но после инфаркта Юра очень испугался и закодировался. На работе его пожалели, дали испытательный срок. Он много занимался с сыном. Стал ходить за продуктами, помогать мне убирать в доме. Он как будто воскрес из мертвых и решил изменить свою жизнь. Однажды даже принес мне цветы.

Жизнь вроде бы налаживалась, а мне было наплевать.

Перестала за собой ухаживать, наматывала на грязной башке некое подобие гульки, не делала маникюр, не красилась и ходила на работу в нечищеных ботинках.

Так сильно изнывала от боли, что плюнула на все и пары вела спустя рукава, абы как. Мне стало по барабану на собственную работу. Я тенью вела уроки, не замечая недовольства начальства по этому поводу. Пребывала в такой глубокой тоске, что даже страха не чувствовала. По хер, уволят меня или нет. Я просто не могла взять себя в руки. Больше ничего не имело значения.

Вот и сегодня. Обычный серый день. Ни фига не изменилось. Наверное, вторник, а может, и пятница. Без каких-либо особых эмоций смотрю на студентов, наполняющих аудиторию. Староста группы Волкова кладет передо мной журнал посещаемости, где его фамилия вычеркнута из списка жирной синей линией.

— Что это значит? — говорю резко, не поздоровавшись с учениками.

В последнее время я не слежу за своим тоном. Грублю студентам и коллегам. Рассорилась с Сашей и не пытаюсь помириться с ней. Не хочу опять обсуждать Юру и изображать радость по той причине, что он взялся за ум. Мне плевать, за что он взялся. Мне нужен Андрей. Я хочу прижаться к нему, обнять, я мечтаю увидеть его улыбку. Мне жизненно необходимо хоть что-то. Я уже почти дошла до решения пойти к нему домой. Но пока сдерживаюсь, потому что это последняя стадия идиотизма.

Перепуганная староста тушуется. Еще бы. Я так откровенно рычу, что она вжимает голову в плечи.

— Волков выбыл.

— Как выбыл?! Не сдав зимнюю сессию?! — теперь я повышаю голос, как будто эта милая девочка в чем-то виновата. — Так не бывает. Ты что-то перепутала! Нельзя выбыть посреди года! Может, он на больничном? Ты связывалась с ним?! Ты хоть что-то узнала, прежде чем вычеркивать его? Как вообще можно взять и вычеркнуть из журнала студента?!

— Да, Жанна Кирилловна, он выбыл, — повторяет милое создание, опустив голову еще ниже.

В этой группе очень правильная и ответственная староста, испугавшись до полусмерти, она не знает, что ответить. Девочка не виновата, что меня бросил любовник и я больна на голову.

Внутри взрывается бомба. Как будто эта новость переполняет меня последней каплей. Я себя уже не контролирую. Боль еще сильнее фокусируется в левой стороне груди, и я, практически опрокинув стул, резко поднимаюсь с места. Я никогда не вела себя так со студентами. В жизни не вымещала на них зло. Никогда не показывала эмоции. Ни разу не была такой отвратительной сукой.

Но я просто не могу с собой справиться. Не знаю, что он со мной сделал. Но я уже больше не я.

Психанув, даже не начинаю занятие и, бросив учеников, направляюсь в деканат.

Так делать нельзя! Это против правил! Но я дошла до такого состояния, что уже не соображаю, что делаю. И это повод…

Это надежда. Способ узнать о Волкове хоть что-то. Поэтому, ворвавшись в кабинет и набросившись на секретаря, я смотрю на нее как смотрят на врачей, изучающих в этот момент твои плохие анализы. Не доктор виноват, что ты умираешь. Но весь спрос именно с него.

— Почему у меня в журнале вычеркнут студент?

— Кто? Где? Группа какая? Жанна, ты полегче, заболела, что ли, не пойму, — хмурится секретарша, параллельно работая на компьютере. — Слышала, что с мужем какие-то проблемы, ну так все равно надо держать себя в руках. Я чуть в штаны не напрудила, так ты по стене ручкой жахнула. Ремонт будете делать всей кафедрой, — смотрит на стену, — вмятина осталась.

— Речь идет о студенте Волкове. У меня сейчас пара в его группе. Я пытаюсь выяснить, что случилось.

— Так он выбыл. Перевелся в другой вуз. — Продолжает работать, щелкая по клавишам, перенося информацию с листика на столе в компьютер.

— Почему меня не поставили в известность? — чересчур порывисто.

Не могу угомониться. Просто какое-то эмоциональное недержание.

— Жанна, ну блин, ты прости, конечно, но ты же не проректор и даже не куратор их группы. Просто замазюкай его корректором, и все.

У меня начинают дрожать руки. От нервного напряжения глаза наполняются слезами. Я почти чувствую, как к горлу подкатывает настоящая истерика. Мне нужно к врачу. Попить какие-то витамины, может быть, даже антидепрессанты. Со мной что-то не так. Я умудрилась за короткий срок так сильно в него влюбиться, что теперь не контролирую свое поведение. Мне больно. Мне плохо. И раз в деканате говорят, что он выбыл, значит он и вправду выбыл.