Илюшин шел по городу, опасливо держа руку перед собой, чтобы не наткнуться на столб. Со всех сторон его окружала плотная тьма. Эта тьма давила на плечи и мешала идти. Над подворотнями в маленьких скворечниках-номерах горели синие лампочки.

Политотдел находился неподалеку от вокзала, и красноармеец Илюшин сравнительно быстро нашел здание бывшей школы и сдал пакет. А потом вышел в мороз и тьму.

Чахлые синие маячки встречали Илюшина за каждым поворотом и провожали от дома до дома, от квартала до квартала. И ему казалось, что он идет не по большому городу, а пробирается по узкой просеке глухого темного леса, где стоит шагнуть в сторону — и уже не выберешься. Он не знал названий улиц, по которым шел, не представлял себе, что за дома стоят на этих улицах. Шел напропалую, как разведчик по азимуту.

Где же эти Сретенские ворота?

Мысленно он представлял себе большую каменную арку, вскинутую в небо, а у подножия ворот наготове стоят стальные «ежи» на случай, если танки прорвутся в город.

На Кировской улице (он не знал, что это Кировская) его остановил патруль, как призрак возникший из темноты.

— Стой! — окликнул его один из патрульных, направляя в лицо красный фонарик. — Документы.

Патрульный был в тулупе с поднятым воротником. И не видно было, кто он по званию. Да это и не имело значения: когда ты красноармеец, все остальные старше тебя чином! Пока Илюшин лез за командировочным, патрульный сухо спросил:

— Куда следуете?

— По приказу командира батареи иду к сестре красноармейца Дорожко. Погиб он сегодня…

Никакого такого приказа у него не было. Командир сказал: «Вы можете зайти к сестре Дорожко…» Но в сознании Илюшина это «можете» уже успело перерасти в «должны».

На патрульного слова Илюшина не произвели никакого впечатления: видно, на время службы он отрешился от всего земного и его интересовали только командировочные пропуска и предписания.

— Что в свертке?

— Паек. Приказано передать сестре.

— Ладно, — сказал патрульный, нехотя возвращая красноармейцу его документы, — давай иди.

Илюшин зашагал дальше. А тяжелая тьма давила на глаза. Все вокруг было незрячим — фонари, окна домов, фары медленных автомобилей. Даже люди передвигались как слепые, выставляя вперед руки. И город показался красноармейцу огромным, слепым, который прячет свои пустые, незрячие глаза за синими стеклами очков.

Чем дальше углублялся красноармеец Илюшин в темные лабиринты улиц, тем реже встречал прохожих. Наступил комендантский час, и дом покидали лишь те, кого ждала ночная смена или торопили тревожные непредвиденные призывы войны. Фигуры людей возникали в синем свете и растворялись, становясь частью тьмы.

Наконец Илюшин столкнулся с пожилым человеком. Он сильно толкнул прохожего плечом. Но вместо извинения спросил:

— Где здесь Сретенские ворота?

Он просто не сообразил, что нужно извиниться. Но человек и не ждал извинений. Он только внимательно оглядел Илюшина и коротко сказал:

— Вот!.. Сретенские ворота.

И указал рукой в темноту.

Илюшин представил себе, как во тьме изгибается тяжелая арка старинных ворот, похожая на огромную радугу, временно погашенную войной. Он выставил вперед руку, чтобы не наткнуться на каменные опоры ворот. Надо пройти их. Потом свернуть налево. Третий дом от угла и будет домом «Россия».

Красноармеец Илюшин не знал, что старинных ворот давно не существует. От них осталось одно только название — Сретенские ворота.

Если другим домам был отпущен голодный военный паек света, то в доме «Россия» вообще не было электричества. И глухое, темное парадное, в котором очутился Илюшин, мало отличалось от пещеры, ведущей неизвестно куда: легко войти, да трудно выйти.

Цепко держась за перила, Илюшин медленно поднялся на второй этаж и здесь решил зажечь спичку. При свете спички лестница еще больше походила на пещеру. Не было только острых сталактитов, и не шуршали крыльями летучие мыши. Спичка осветила эмалированный номерок на ближайшей двери, и красноармеец понял, что попал в совершенно другой конец дома. Номер на сто единиц отличался от того, который он разыскивал.

Снова улица. Снова под ногами скрипит снег. А рука на всякий случай держится за стенку. Стенка служит ему добровольным поводырем, который должен привести к следующему парадному ходу. И опять с глухим стоном открывается большая дверь. И опять шаги отдаются в вышине гулкими щелчками. И спичка, сгорая, превращается в черную крученую спиральку с шариком на конце. Спичек в коробке становится все меньше. До чего велик этот дом «Россия»! Вероятно, когда он весь светится, на улице не надо зажигать фонари: и так светло. А сейчас дом беспомощный.

Неужели немцы прорвутся к Москве? Если они перейдут канал, то их встретит огнем шестая батарея. Конечно, пушки хотя и зенитные, но по танкам могут бить не хуже ПТО. В орудийных ровиках лежали бронебойные снаряды. Это скорее не снаряды, а стальные болванки с двумя медными поясками. Сможет ли одна батарея справиться с колонной танков? Но отступать некуда: сзади противотанковый ров. У пушек недавно заменили лафеты. Теперь лафеты без колес. Просто крестовина — и все.

Надо скорей возвращаться домой. На батарею. Там сейчас каждый человек на счету. Дорожко погиб. Илюшин в командировке. А воевать кто будет?

Ему захотелось позвать кого-нибудь или зажечь все спички разом, чтобы выбраться из дома «Россия». И скорей очутиться в поле за деревней Фуники.

…А Коля Дорожко знал здесь каждый уголок. Ему не потребовался бы целый коробок спичек. Он нашел бы свою дверь без огня, по привычке.

Илюшин засунул руку под шинель и нащупал в кармане гимнастерки свой смертный медальон. Это был металлический тюбик, а в нем лежала бумажка с фамилией и личным номером. Илюшин подумал, что этот документ дает смерти право на его жизнь. И ему захотелось вынуть его и закинуть куда-нибудь подальше, чтобы смерть не смогла воспользоваться своим правом.

Разные мысли приходят на чужой темной лестнице, когда руки скользят по перилам, как по рельсу, а подковки лязгают о камень ступенек: лязг, лязг…

В конце концов ему повезло. Он зажег последнюю спичку и задержал дыхание, чтобы не задуть слабое пламя. Он поднял руку с этим маленьким факелом и почувствовал облегчение. На высокой двери было много звонков. И под каждым из них на табличке была фамилия владельца. Илюшин скользнул взглядом по всем табличкам. На одной из них он успел прочитать: «Дорожко». Спичка погасла.

Он нажал кнопку звонка с опаской, словно это была кнопка боевого ревуна, по сигналу которого батарея открывает огонь. Он нажал кнопку и прислушался. Звонка не было слышно. Он с силой надавил на кнопку. Но сила не помогала. Звонок равнодушно молчал.

Никто не отозвался.

Наконец красноармеец сообразил, что в доме нет электричества. И постучал. В конце коридора послышались торопливые шаги. Потом шаги замолкли, и девичий голос глухо, будто издалека, спросил:

— Кто там?

— Мне надо Дорожно, — отозвался Илюшин.

— Я Дорожко. А вы кто?

— Я товарищ Коли Дорожко. С батареи. Моя фамилия Илюшин.

— А я — Тая. Колина сестра… Да что же мы с вами разговариваем через дверь.

Последние слова звучали уже не глухо, не издалека, а совсем рядом. Колина сестра открыла дверь.

— У нас нет света, — извиняющимся голосом сказала она, — поэтому темно. Да вы проходите, пожалуйста… Как там Коля?

Илюшин замешкался. Хорошо, что было темно я Тая не видела, как краска ударила в лицо красноармейца.

— Ничего, — пробурчал он.

Надо же было что-то отвечать. Но это «ничего» Означало, что Коля Дорожко поживает, живет. А через несколько минут нужно было набраться сил и сказать, что он никак не поживает. Погиб.

— А он не мог приехать?

— Не мог.

— Понимаю, — сказала сестра Дорожко.

«Что она понимает? Ничего она не понимает! Он затем и приехал, чтобы она поняла».

Девушка повела его за собой по длинному темному коридору. На душе у Илюшина было прескверно. Он вдруг почувствовал себя убийцей, который идет за своей доверчивой жертвой и выжидает только удобного момента, чтобы всадить в нее нож.