— Не смей говорить!

Она попыталась объяснить неожиданный визит, но голос ее оглушил. Потом на ее голову опустилась какая-то тяжесть, и она провалилась в другой мир. И в этом мире она находилась до недавних пор.

Старый мир снова возник, и она закричала:

— Я ненавижу тебя! Я презираю тебя! Ты грязный, грязный…

Она услышала, как ее голос сорвался. Укол в руку вернул ее в приятную мягкость постели, и повсюду вокруг нее раздавались голоса, а один она слышала четко:

— Это ужасно. Бедняжка.

О ком это они говорили? Неважно, ей хотелось спать.

— Я не могу сделать это сам, отец. Просто не могу. Ты должен поговорить с ним.

Александр вздохнул и откинулся на спинку кресла. Потом сказал:

— Пригласим его сюда?

— Нет, — ответил Джеймс. — Я не думаю, что это место подходит для того, чтобы рассказывать подобную историю. Я думаю, что лучше это сделать у Гленды, где он сможет увидеть ее одежду, в том числе и лохмотья, которые она носила под тем пальто. Боже мой! Ну, ладно, ты лучше позвони ему и пригласи его к Гленде. Пусть он узнает о грядущих изменениях в его жизни. Как ты думаешь, где он сейчас?

— Вернулся в госпиталь, — сказал Александр. — Но сегодня понедельник, и трудно сказать, когда он начинает работать. Куда я точно не буду ему звонить, так это домой. Потому что если его не будет дома, то меня наверняка соединят с его отцом, а от одной мысли об этом человеке меня переполняет злоба.

Он поднял телефонную трубку, но не стал, как сделал бы это в другое время, просить своего секретаря соединить его с госпиталем, а сам набрал номер.

Ему сказали, что соединяют его с отделением, где работает доктор Бейндор, а там резкий голос ему сообщил:

— Да, доктор Бейндор на работе, но он занят.

Александр почти крикнул:

— Понятно, но, пожалуйста, передайте ему, что мистер Александр Армстронг хочет поговорить с ним по очень важному делу, причем сей же час!

Последовало молчание, а когда он посмотрел через стол на своего сына, то увидел, что тот прикрыл ухо рукой. Джеймс тихо сказал:

— Возможно, они боятся беспокоить великого человека, когда тот на обходе.

Александр снова заговорил в телефонную трубку:

— Здравствуйте! Это ты, Ричард?

— Да-да, это я. И какая суровая манера передавать сообщения! Вы очень напористый человек, вы знаете об этом? Так что случилось?

— Ричард, когда заканчивается твое дежурство?

— Через полчаса.

— Тогда я бы попросил тебя, вернее, я хочу сказать, что ты должен прийти в клинику моей сестры, где Джеймс и я будем тебя ждать. Здесь есть пациентка, которую я хочу тебе показать.

— Пациентка клиники? Но, Алекс, какое отношение я имею к…

— Успокойся! Просто слушай, что тебе говорят. Это очень важно.

— Это как-то касается меня?

— Это касается именно тебя.

— Что-то, связанное с моим отцом?

Он снова закричал в телефон:

— Да, с твоим отцом! А теперь ни о чем меня больше не спрашивай. И пожалуйста, не звони домой и не говори, куда идешь. Мы будем ждать тебя… ну, где-то через час. Постарайся приехать как можно быстрее.

На другом конце линии помолчали, а потом последовал ответ:

— Как скажете, Алекс. Как скажете.

Они сидели в гостиной Гленды. Александр расположился в мягком кресле, а Джеймс устроился на краю кушетки. Гленда стояла у придиванного столика и постукивала по нему пальцами, будто отсчитывала промежутки времени. Она говорила:

— Я надеюсь, что она хоть немного придет в себя, потому что у нее был серьезный приступ. Я бы не хотела, чтобы он услышал то, что она говорила. Его отец, похоже, обращался с ней совершенно бесчеловечно. В какой-то момент она, возможно, представила себя в постели с ним. О Боже! Это было ужасно. Знаете, что она говорила? — Гленда перевела взгляд с брата на племянника. Опустив голову, она повторила слова Айрин: — «Я не животное! Я не потерплю, чтобы со мной обращались как с животным!» А после этого ее тело начало странно изгибаться вверх и вниз, вверх и вниз, а затем она начала умолять его о чем-то, именно умолять не делать что-то. Потом она издала какой-то каркающий звук, а мысленно, наверное, отчаянно кричала, ну как бывает во сне. Но издавала она только этот каркающий звук. Через мгновение она выкрикнула: «Я ненавижу тебя. Ты хуже любого животного. Ты мерзкий извращенец!» Потом она начала дергаться на кровати, будто ее тело толкали взад- вперед. Нам пришлось удерживать ее, чтобы она не повредила себе что-нибудь. Я не знаю, откуда у нее взялись силы, ведь она такая хрупкая. А потом она снова заговорила, но с большим трудом: «Не смей говорить! Но я буду! Я буду!» И будто кто-то поднял ее тело и швырнул вниз лицом, потому что она буквально повисла на руках медсестры и чуть не упала лицом вниз. Мне пришлось сделать ей укол. Будет чудом, если она переживет этот приступ. Я первый раз видела ее в таком состоянии. Перед приступом ей казалось, что она находится в своем доме и разговаривает с миссис Аткинс и Трипом. Она также упомянула мистера Кокса, камердинера, а разговор шел вроде как о побеге, в планировании которого он принимал участие. Ты помнишь Кокса, камердинера? — она посмотрела на своего брата.

— О да. Да.

— И она упоминала свою горничную и няньку. Она разговаривала с нянькой так, будто стояла у кровати сына. Мне ее было очень жалко. Кашель стал немного слабее, но она долго не протянет. Этот приступ лишил ее той малой толики энергии, которая у нее еще оставалась. — Она снова начала постукивать пальцами по столу и продолжила: — Хотелось бы мне знать, как удавалось все эти годы оставлять Ричарда в неведении. Я имею в виду относительно того, что произошло на самом деле.

— Да просто, моя дорогая, его отец достаточно умный человек. Если ты помнишь, он сразу же увез его в Италию, и они прожили там более двух лет. Мальчику было семь лет или около того, когда он привез его сюда и отдал в католическую школу-пансион. Он был единственным человеком, навещавшим мальчика. А как только начинались каникулы, его сразу же увозили за границу или куда-нибудь в глушь. Когда закончилась война, ему было около двадцати лет. К тому времени он уже решил для себя, кем станет после армии, и он впервые в жизни отстоял свое мнение перед отцом. Он заявил, что собирается стать врачом, причем из всех специальностей он выбрал пластическую хирургию. Это вызвало такой скандал, что с тех пор отношения между ними уже никогда не были прежними.

Александр поднялся на ноги и стоял, вцепившись рукой в каминную полку и глядя на сына.

— Согласен ты со мной или нет, Джеймс, наша фирма больше не будет заниматься делами имения Уэллбрук. Я осознаю, как это повлияет на доходы нашей фирмы. Но ведь нужно признать, что дела у нас идут хорошо, и мы вполне можем обойтись без этих денег.

Джеймс ответил совершенно спокойно:

— Я полностью с тобой согласен.

— Кто-то звонит, — сказала Гленда, — Это, должно быть, он. Я ухожу. Вы потом все мне расскажете, если захотите, но я не могу присутствовать при этом. Я просто не смогу все это выдержать. Кроме того, в ее несчастьях до некоторой степени повинна и я, о чем я безмерно сожалею. Я никогда не прощу себе того, что отправила ее в Истбурн одну на том поезде.

Когда Ричард Бейндор вошел в комнату, его красивое лицо было напряжено, а когда он заговорил, в его голосе звучало беспокойство:

— Ну, вот я и пришел, как вы велели, Алекс. И я до сих пор не догадываюсь, в чем дело.

— Сядь. — Александр указал на кресло, затем вернулся на свое место. Так же поступил и Джеймс. Последовала продолжительная неловкая пауза; они сидели, рассматривая друг друга. Затем, запинаясь, Александр спросил:

— Что тебе известно о твоей матери, Ричард?

— О моей матери? Только то, что мне было около четырех лет, когда она меня бросила и… ну, и уехала. Позже отец мне сказал, что она умерла и что он больше не хочет, чтобы я расспрашивал о ней. Казалось, его раздражало даже упоминание о ней. Я заметил это еще будучи ребенком, когда я задавал ему вопрос, к примеру: когда мама вернется. Это было несколько раз, пока мы жили в Италии; а поскольку я его слегка побаивался, даже больше, чем слегка, я старался держать свои мысли о матери при себе. Однажды, несколько лет спустя, без какой-либо подготовки он сказал: «Твоя мать умерла, Ричард, и я не хочу, чтобы ты когда-либо упоминал о ней в моем присутствии». Я не могу точно сказать, сколько мне тогда было лет, десять или одиннадцать. Это произошло во время школьных каникул, и я помню, что, когда потом вернулся в школу, слушая, как ребята вспоминают о своих мамах, я чувствовал себя потерянным, словно пропустил что-то важное в жизни.