Под сценой развалин амфитеатра, заросшей травой, сохранилось несколько наполовину разрушившихся каморок, в которые можно было проникнуть через наружный пролом в стене. Здесь Момо устроила себе жилище.

Однажды в полдень к девочке пришли местные мужчины и женщины, чтобы кое о чем расспросить ее. Момо стояла перед ними, пугливо озираясь. Она боялась, что люди ее прогонят, но потом поняла, что они добрые. Они сами были бедными и знали жизнь.

— Так, — сказал один из мужчин, — значит, тебе здесь нравится?

— Да, — ответила Момо.

— И ты хочешь здесь остаться?

— Да, очень.

— Разве тебя нигде не ждут?

— Нет.

— Я имею в виду, не ждут ли тебя дома?

— Мой дом здесь, — торопливо ответила Момо.

— Откуда ты пришла, девочка?

Момо неопределенно махнула рукой, показав куда-то вдаль.

— И кто же твои родители? — допытывался мужчина.

Девочка беспомощно оглядела собравшихся и тихо пожала плечами.

Люди молча переглянулись.

— Ты не должна нас бояться, — продолжал мужчина, — мы не собираемся тебя прогонять. Наоборот, нам бы хотелось тебе помочь.

Момо осторожно кивнула, еще не совсем уверенная в их искренности.

— Значит, тебя зовут Момо, да?

— Да.

— Красивое имя, правда, я никогда его не слышал. Кто же тебя так назвал?

— Я.

— Ты сама?

— Да.

— Когда же ты родилась?

Момо призадумалась и сказала наконец:

— Насколько я помню, я всегда была.

— Что же, у тебя нет ни тети, ни дяди, ни бабушки, вообще никого, к кому ты могла бы податься?

Момо, глядя на мужчину, довольно долго молчала. Потом пробормотала:

— Я здесь дома.

— Ну, хорошо, — сказал мужчина, — но ты же ребенок, сколько тебе лет?

— Сто, — нерешительно сказала Момо.

Люди засмеялись, приняв ее слова за шутку.

— А все-таки, серьезно, сколько тебе?

— Сто два, — ответила Момо еще неувереннее.

Только теперь собравшиеся наконец сообразили, что девочка просто ухватила несколько случайных цифр, значение которых совершенно не понимала, поскольку никогда не училась считать.

— Послушай, — сказал мужчина, посоветовавшись с остальными, — ты не возражаешь, если мы сообщим в полицию, что ты здесь живешь? Тогда тебя устроят в приют, дадут пищу и ночлег, ты сможешь научиться читать и писать и многому другому. Как ты думаешь, а?

Момо испуганно взглянула на него.

— Нет, — пробормотала она, — я не хочу туда. Я уже была там. Там и другие дети были. У них решетки и запоры на окнах. Каждый день нас лупили ни за что. Ночью я перелезла через стену и убежала. Я туда больше не хочу.

— Это я могу понять, — сказал старик и кивнул. И другие тоже понимающе закивали.

— Ну, ладно, — вмешалась в разговор одна из женщин, — но ты же еще совсем маленькая. Ведь кто-то должен ухаживать за тобой?

— Я сама, — облегченно ответила Момо.

— А ты сумеешь? — спросила женщина.

Момо помолчала и сказала чуть слышно:

— Мне много не нужно.

Ее посетители снова переглянулись, вздохнули и закивали головами.

— Знаешь, Момо, — начал тот мужчина, который говорил первым, — наверное, тебе следует поселиться у кого-нибудь из нас. У нас, конечно, тесновато, и у большинства куча детей, которые хотят есть, но мы считаем, что от лишнего рта ничего не изменится. Что скажешь?

— Спасибо, — ответила Момо и в первый раз улыбнулась, — большое спасибо! Но разве вы не можете разрешить мне остаться здесь?

Собравшиеся долго прикидывали так и эдак и в конце концов согласились с ней. Ведь здесь, рассудили они, девочка сможет жить не хуже, чем у любого из них, а заботиться о ней местные жители станут сообща, потому что это проще, чем кому-то одному.

Они сразу начали приводить в порядок разрушенные каморки, в которых поселилась Момо, и как смогли обустроили их. Один из них, каменщик, даже сложил каменную печурку, использовав в качестве дымохода ржавую трубу, обнаруженную здесь же. Старый столяр сколотил из валявшихся на полу досок столик и два стула. И, наконец, женщины принесли отслужившую свой срок вычурную кровать, немного потертый матрац и два одеяла. И в результате из каменной ямы под сценой разрушенного театра получилась настоящая маленькая комната. Каменщик, у которого был талант художника, нарисовал на стене картину с цветами. Он даже пририсовал раму и гвоздь, на котором она будто бы висела.

А потом пришли их дети и принесли еду, кто сколько смог: один — кусочек сыра, другой — хлеба, третий — фрукты и так далее. А поскольку детей было много, то собралось такое количество продуктов, что они смогли закатить в амфитеатре настоящий пир в честь новоселья Момо. У них получился такой радостный праздник, какой умеют устраивать только бедные люди.

Так началась дружба маленькой Момо и людей, живущих поблизости от ее развалин.

Теперь маленькой Момо жилось хорошо, во всяком случае, она так считала. У нее всегда было что-нибудь поесть — когда больше, когда меньше, в зависимости от того, как складывались обстоятельства и насколько друзья могли пополнять ее запасы. У нее была крыша над головой, кровать, и она могла растопить печку, если замерзала. И главное — у нее было много настоящих друзей. На первый взгляд могло показаться, что только Момо повезло с такими людьми, и Момо так и считала. Но вскоре обнаружилось, что и людям повезло не меньше. Момо стала им необходима, и они удивлялись, как могли раньше существовать без нее. И чем дольше жила рядом с ними маленькая девочка, тем более нужной она им становилась, нужной настолько, что они начали бояться, как бы она в один прекрасный день не собралась и не исчезла куда-нибудь.

Так получалось, что к Момо часто приходили гости. Почти всегда у нее кто-нибудь сидел и рассказывал о чем-то. Если кто-то прийти не мог, то посылал за ней. А когда кому-то не удавалось решить проблему, ему говорили: «Сходи-ка к Момо!»

Это стало повседневным выражением у местных жителей. Как говорят: «Всего хорошего!» или: «Приятного аппетита», — точно также при каждом случае говорили: «Сходи-ка к Момо!»

Но почему? Быть может, Момо обладала таким необыкновенным умом, что раздавала всем мудрые советы и находила правильные слова, если кому-то требовалось утешение? Могла ли она выносить верные и справедливые решения?

Нет, такими способностями Момо обладала не больше, чем любой другой ребенок.

Быть может, Момо умела делать что-то, приносящее людям радость? Могла ли она, к примеру, как-то по-особенному петь? Или играть на каком-нибудь инструменте? Или — поскольку она жила в некоем подобии цирка — в конце концов, умела танцевать или показывать акробатические трюки?

Нет, и этого не было.

Может быть, она умела колдовать? Или знала волшебное слово, которым избавляла от нужды и горя? Могла ли она читать по руке судьбу человека?

И такого она не умела.

Чем маленькая Момо отличалась от других людей, так это умением слушать. Что тут особенного, скажет читатель, слушать может каждый.

Но это заблуждение. На самом деле, слушать редко кто умеет. А Момо слушала совершенно исключительно, так, что даже глупцам моментально приходили в голову умные вещи. И не потому, что она расспрашивала или какими-то словами наводила на правильный путь, нет, она только слушала с полным вниманием и искренним участием. Она смотрела на собеседника своими большими темными глазами, и тот чувствовал, как его озаряют такие мысли, о существовании которых у себя он и не подозревал.

Она так умела слушать, что растерянные и неуверенные в себе люди внезапно четко понимали, что им нужно от жизни, робкие и застенчивые вдруг начинали чувствовать себя свободными и смелыми, а несчастные и подавленные становились уверенными и радостными. И если кто-то считал, что его существование не имеет никакого смысла, и сам он лишь один из миллионов ничего не значащих созданий, которое можно заменить, как разбитый горшок, он шел в амфитеатр и говорил обо всем маленькой Момо. И уже во время рассказа ему таинственным образом становилось ясно, что он глубоко ошибался, что, каким бы он ни был, он среди всех людей единственный в своем роде, уникальный и, значит, по-своему ценен для мира.