Третья группа появилась не столь давно. Это произошло с развалом так называемого социалистического лагеря, германским признанием Хорватии и последовавшим началом межэтнических и межрелигиозных войн в балканском подбрюшье Европы. Её типичные представители — очень смуглые девушки, с детьми и без, обладающие ограниченным запасом английских слов и навязчивыми манерами. Они бороздят торговые улицы Лондона, пока их мужья, по заведённой традиции, смотрят футбол, курят и лениво обсуждают перспективы получения вида на жительство. Более социально активные мужчины, сошедшие с албанских гор, занимаются таким высоко востребованным британским обществом видом деятельности, как контрабанда сигарет и наркотиков. Балканские беженцы неутомимы, многочисленны и вызывают раздражение у аборигенов, честно занимающихся попрошайничеством и традиционно избегающих воровства, проституции и насилия.
Бродяга, о котором идёт речь, не принадлежал ни к одной из вышеописанных групп. Он был смугловатым, худым мужчиной лет тридцати пяти со светло-зелёными глазами, прямо-таки излучавшими дружелюбие. У него были мускулистые, натруженные руки человека, занимающегося физическим трудом. Его запястья носили следы зарубцевавшихся шрамов. Судя по огрубевшей от ветра и солнца коже лица с симпатичными морщинками под глазами, жизнь бродяги протекала преимущественно на свежем воздухе. Поскольку первоначально его заметили в лондонском Сити, полицейские, хранящие покой этой святая святых британского бизнеса, отнеслись к нему с вполне естественным подозрением. Помимо излучающих добро глаз, несомненно свидетельствовавших о некоем ментальном недуге, их внимание привлекли и его неприличные лохмотья, представляющие собой чудовищно потрёпанные рясу и плащ неопределённого цвета, сделанные из очень грубой ткани. Полицейские дружно сошлись во мнении, что чокнутый бомж мог бы без грима сниматься в исторической драме о раннем христианстве. Если бы они только знали!
Странно, но бродяга ни разу не был замечен в попрошайничестве. То ли из-за его экзотического вида, то ли из-за всё тех же немедленно привлекающих всеобщее внимание светлых глаз даже циничные инвестиционные банкиры оборачивались и долго смотрели вслед размеренно шагающей по каменным тротуарам худой фигуре.
А потом часто догоняли и сами предлагали монеты или бумажные деньги. «Странник» — так в конце концов обозвали бомжа обитатели Сити — улыбался заразительной улыбкой и с благодарностью принимал всё, что ему давали. Причём некоторые замечали, что первоначально он, по-видимому, не понимал ценности денежных купюр с королевскими профилями и принимал их за что-то другое, бережно разглаживая и складывая в потрёпанный холщовый мешок. Когда к нему обращались, он всегда отвечал звучным, глубоким, приятным голосом всё с той же белозубой и немедленно располагающей к дальнейшему общению улыбкой. К сожалению, сначала он делал это на абсолютно непонятном для обитателей Сити языке, отдалённо напоминавшем то ли арабский, то ли иврит. Впрочем, уже спустя неделю после своего загадочного появления неподалеку от главного собора страны он мог достаточно бойко общаться на ломаном, но вполне понятном английском. И хотя поначалу большая часть того, что произносил симпатичный сумасшедший, не имела никакого смысла, все, кому довелось пообщаться с ним или даже просто встретиться на улице, часто вспоминали его и при этом невольно улыбались, а лица их светлели.
Особенно же сильный эффект подобные встречи оказывали на женщин. Практически всем представительницам женского пола хотелось взять его за худую мозолистую ладонь, отвести куда-нибудь в сторону и излить всю свою жизнь со всеми часто ненужными, порою деликатными, а иногда и просто неприличными подробностями. Но ни разу зеленоглазый Странник не сделал попытки уклониться от подобных сеансов. Наоборот, с совершенно одинаковым и абсолютно искренним вниманием он слушал всех этих женщин — молодых и в возрасте, красивых и не очень, стройных и полных, англичанок и представительниц иных национальностей, развратниц и девственниц, думающих лишь о деньгах стерв и мечтающих о принце простушек. Он смеялся и плакал вместе с ними, внимая историям о страстной и неизменно трагической любви, об утраченных иллюзиях и обретённых спутниках, о детях, внуках и матерях, о войне и венерических болезнях, о самоуверенном цветении юности и о печали неизбежного увядания. Лишь иногда он позволял себе задать наводящий или уточняющий вопрос, а в конце обязательно давал ненавязчивые и чрезвычайно ценные комментарии, всегда поражавшие его собеседниц простотой и вместе с тем глубочайшей мудростью. В некоторых случаях он рассказывал истории. И хотя басни эти были не всегда понятны, у всех слушателей возникало желание обязательно записать их, чтобы хотя бы позже попробовать понять тайный смысл рассказов Странника. Когда в конце концов женщины отходили от него со слезами в светящихся счастьем глазах, им казалось, что их жизнь навсегда и бесповоротно изменилась в лучшую сторону. И даже если через некоторое время выяснялось, что проблемы остались там же, где они и были до встречи с удивительным бродягой, минуты, проведённые в его обществе, всё равно казались самым светлым событием в их жизни. Странно, но несмотря на то, что незнакомец был симпатичным и очень приятным в общении мужчиной, ни одна из его собеседниц не подумала о нём как о возможном любовнике.
Порою не менее сильное впечатление разговоры с одетым в лохмотья бомжем производили и на мужчин. По какой-то загадочной причине добрые до идиотизма глаза Странника одинаково притягивали и хозяев табачных лавчонок, и строящих очередной уродливый небоскрёб рабочих, и инвестиционных банкиров. Иногда подобные диалоги в подворотне или переулке заканчивались довольно неожиданно для тех, кто вдруг решил заговорить с зеленоглазым оборванцем. Так, чрезвычайно успешный и столь же противный в общении валютный трейдер из банка с известным именем и огромными активами, способный делать десятки миллионов долларов на новостях о войнах, забастовках и террористических актах, провёл в общении со Странником всего лишь полчаса. После этого он с циничной улыбкой посоветовал тому снять роскошный офис, нанять очаровательную секретаршу, заняться психоанализом и стать миллионером. Таким же, как и он сам. Потом банкир поднялся в свой отдельный кабинет на тридцать втором этаже башни из стекла и бетона, ненадолго задумался, написал короткое и очень странное письмо об отставке и… исчез. Его начальство удивилось и огорчилось. Впрочем, подобное в их напряжённой работе случалось пусть и нечасто, но являлось таким же неизбежным атрибутом работы в Сити, как и многомиллионные бонусы в конце года, любовницы-модели и яхты размером с эсминец флота Её Величества. Солидные джентльмены из исполнительного комитета банка в сшитых на заказ костюмах по две тысячи фунтов за штуку (в белую и розовую полоску, с чисто лондонскими «хвостами») без суеты собрались на чрезвычайное совещание. Комната для заседаний совета директоров была дорого и консервативно оформлена с обильным использованием ценных пород дерева, оригиналов английских художников, умерших лет двести назад и таких же антикварных мебели и фарфора. Максимум, что здесь позволялось в плане современной пластиковой ерунды, были чёрные телефонные аппараты и огромный плоский телевизор на стене, оклеенной обоями всё в ту же полоску. Телевизор, несмотря на свою серебристую элегантность, плохо сочетался с оплотом британского капитализма. А потому присутствующие члены комитета время от времени неодобрительно поглядывали в его сторону. Никто из них не мог припомнить хоть один раз, когда огромный плазменный экран кому-то пригодился. Выкурив несколько импортированных с Кубы гигантских сигар и обсудив вышеуказанную кадровую проблему, руководители банка не стали поддаваться панике, а тут же разработали комплекс мер. Меры были призваны заменить несомненно сошедшего с ума (такое тоже бывало!) валютного спекулянта другим — столь же дорогим, удачливым и до тошноты противным. Естественно, его пришлось бы перекупить у конкурентов, но деваться было некуда. Самим воспитывать подобного красавца пришлось бы несколько лет, а время — это, как известно, деньги. В финансовом же мире ещё и деньги немалые.
