— Капитан Кирдянкин! Я имею приказ арестовывать всех подозрительных!

Сердце у меня упало, но Младенец, напружинив пупок, благосклонно покивал головой, похожей на грушу:

— Вольно, капитан! Можете продолжать!

А Железная Дева — полуголая, распаренная, в одних трусиках сидящая с другой стороны костра — как сосиски растянула за соски свои тощие резиновые груди:

— Привет, ребята!

И солдаты с безумными лицами проследовали вперед, аккуратно огибая костер. Больше никто не сказал ни слова. Лошадиные широкие зубы блеснули у Младенца во рту.

— Значит, по три карточки, Борис Владимирович, — деликатно предупредил он, переснимая колоду. — То есть, игра бескозырная. На пруху. Если сумеете вырвать хотя бы одну — вам свобода. Ну а если же нет, извините, тогда — закон джунглей. Обглодаем. До мелких косточек. Ну так что, Борис Владимирович, хотите рискнуть?

Словно у меня был какой-то другой выход. То есть, выход, конечно, был. Например, я мог отдаться подчиненным капитана Кирдянкина. Только это был вовсе не выход. Три зеленых листочка невесомо легли предо мной. — Ого-го! — ухмыляясь, протянула Железная Дева. Груди она отпустила, и те с чмоканьем сократились в исходную форму. Тупо булькало варево, кипящее в котелке. Будоражащий треск кустов удалялся. Вероятно, солдаты уже выходили на бульвар. У меня дрожала рука. Карты были обычные, в типографской плетеной рубашке. Поражала ее незапятнанная чистота. Но на лицевой стороне их вместо картинок находились контрастные черно-белые фотографии. То есть, — Лида, Корецкий, и — между ними — я сам. Ошалелый. Измученный. Это — то, чем сейчас предстояло пожертвовать.

Я уже взялся за фотографию Лиды и уже увидел, как лицо ее стремительно опутывают морщины, как проваливается от беззубости мутноватая пустотелость щек, и как старческие больные пряди, словно пакля, вылезают на месте волос, но в это время дверь рабочей подсобки, до сих пор закрытая серой листвой, неожиданно распахнулась, и Фаина, светлея подобранным платьем, полными руками и пирамидальной седой прической, сделанной, по-видимому, специально для банкета, быстро и очень неприязненно наклонилась ко мне:

— Где ты носишься? Ты, по-моему, ничего не соображаешь. Я ищу тебя уже шесть минут. Скоро полночь. Ты забыл о «пределе часов». Тоже мне — заторчал в подходящей компании. Проходимцы. Жулье. Или ты собираешься превратиться в зомби? Боже мой! Ни на секунду нельзя оставить!..

Быстрым точным движением она выхватила у меня карты и швырнула в костер. Три зеленых листочка мгновенно обуглились. Пламя корчило и пожирало их.

— Однако, мадам! — с оскорбленным достоинством произнес Младенец.

А Железная Дева нетрезво хихикнула.

Но Фаина, не обращая на них внимания, больше ни о чем не спрашивая, не колеблясь, повлекла меня по невидимым ступенькам — сначала вниз, через подвальные переходы, уставленные забытой мебелью, а потом вверх — к длинным пластмассовым загогулинам, которые освещали пустынный коридор, наполненный ковровой тишиною и гостиничным неспокойным блеском дверей. Вся она дрожала от возбуждения. От нее разило вином и духами.

— В городе кошмарная неразбериха. Начинаются пожары и грабежи. Рвется связь. То и дело отключается электричество. Группа экстремистов совершила нападение на горком. Есть убитые, много раненых. Здание его оставлено и горит. Личности нападавших не установлены. Судя по всему, это ударил Кагал. Говорят, что его подкармливают в самом горкоме. Саламасов. Дурбабина. Это более чем похоже на правду. Управление перехватывает «Спецтранс». Разумеется, районная милиция не справляется. На окраинах уже идут бои. Впрочем, это не помогает. Демоны просачиваются по канализации. Говорят, что за ними — частично бюро. Апкиш. Шпунт. Нуприенок. Это тоже похоже на правду. Непрерывно заседает актив. Принято уже одиннадцать резолюций. В том числе — за свободу Намибии. Сдвиг по фазе достиг четырех с половиной часов. Я боюсь, что уже пробуждается Хронос. Сделать, видимо, ничего нельзя. Все надежды — на чистку и ликвидацию. Может быть, ситуация прояснится к утру. Я тебя положу, как обычно, в «семерку», там проверено, и напарник вполне приличный, скажешь — временно, завтра же ты отсюда исчезнешь…

Повернулись ключи, и из приоткрывшейся щели хлынул скрученный сигаретный дым.

— А ты не боишься постареть? — с внезапной завистью спросил я.

У Фаины размотались отбеленные локоны на висках.

— Наплевать! Хуже, чем есть, не будет. Все уже до коликов осточертело. Пресмыкаться. Елозить. У меня такая тоска, будто я существую вторую тысячу лет…

Дверь закрылась, и я повалился на кровать. Шторы в номере были задернуты, и на них отпечатался изнутри лунный негатив окна. Было зверски накурено. Я устал, но я твердо помнил, что это еще не все, и действительно, едва заскрипели пружины, как натруженный низкий голос из темноты очень скупо поинтересовался:

— Сосед?

— Сосед, — ответил я.

— Вот какая история, сосед, — вяло сказали из темноты. — Жил-был Дурак Ушастый. Ну, он был не совсем дурак, а просто очень наивный человек. И этот Дурак Ушастый делал одно важное Дело. Это было очень серьезное и очень нужное Дело, и его надо было сделать как можно скорее. Вся страна ждала, когда будет сделано это Дело. И вот однажды к этому Дураку Ушастому пришел один человек. А это был очень простой и незаметный Человек. И вот этот простой Человек сказал Дураку Ушастому, что делать это Дело нельзя. Потому что какие-то там жучки погибают из-за этого Дела. И какие-то там червячки тоже погибают из-за этого Дела. И какая-то там лягушка перестала метать икру. И, представьте, все — из-за этого самого Дела. В общем, чушь он сказал. Ерунду. Дурак Ушастый даже слушать его не стал. А когда простой Человек обратился в Инстанции, то он раздавил его. Он позвонил кудаследует, и были приняты меры. А потом он еще раз позвонил кудаследует, и опять были приняты меры. Собственно, ему и делать ничего не пришлось. Все получилось само собой. А Большой Начальник неизменно поддерживал и одобрял его. Потому что все это — ради Дела. И вот Дело, наконец, было сделано. Было сделано грандиозное великое Дело. И были речи на пленумах, и были огромные передовицы, и были сияющие золотые ордена. И Дурака Ушастого опять хвалили, и о нем опять писали в газетах, и его даже назначили заместителем к Большому Начальнику. И Дурак Ушастый был всем этим чрезвычайно доволен, потому что теперь он мог работать еще лучше. Но однажды он вдруг вспомнил о простом Человеке, который когда-то приходил к нему. И вдруг оказалось, что этот простой Человек умер. Он был очень простой и очень незаметный Человек. И он был слабый Человек. И когда его раздавили, то он просто умер. Он был очень простой и очень незаметный Человек.

И тогда Дурака Ушастого что-то царапнуло по сердцу. Он, конечно, не чувствовал за собой никакой особой вины. Он делал Дело. И Дело это требовало суровости. Но что-то все-таки царапнуло его по сердцу, и Дурак Ушастый пошел к Большому Начальнику и сказал ему, что он сомневается в Деле. Видимо, не все здесь было до конца учтено. Видимо, была совершена какая-то ошибка. И что делать такое Дело, наверное, нельзя. Потому что от Дела, наверное, больше вреда, чем пользы. Так он сказал Большому Начальнику. Он был очень наивный. И Большой Начальник ничего не ответил ему. Он лишь снова сказал, что имеется серьезное важное Дело. И что надо сделать его как можно скорее. Вся страна ждет, когда будет сделано это Дело. И что надо не сомневаться, а надо работать. И что Дело не делают люди, которые сомневаются. Потому что, которые сомневаются, те не делают Дело. И тогда Дурак Ушастый вдруг понял, что Дело это не остановить. Его тоже раздавят — как простого и незаметного Человека. И ему не помогут никакие заслуги и ордена. И ему не помогут никакие успехи и достижения в прошлом. Его тоже раздавят. И тогда Дурак Ушастый неожиданно испугался…

Я стащил пиджак и повесил его на спинку стула. Обреченно, тупо начинало ломить в висках. Сосед рассказывал абсолютно без интонаций, на одной колеблющейся горловой ноте. Так рассказывают на поминках. Я был рад, что не вижу его в темноте. В самом деле — «тягач». Я уже слышал эту историю вчера. И позавчера я тоже ее слышал. И я знал, что сейчас он спросит — не заснул ли я? И сосед, какположено, поинтересовался: — Вы не спите? — Нет, — какположено, ответил я. Я действительно не мог заснуть. Наступала полночь. Хрипел механизм часов. Шелестела бумага. Призраки выползали из подземелий. Пробуждался великий Хронос. Ничего не происходило. Я лежал в темноте, открыв глаза, и прислушивался к тревожной, частой, доносящейся с окраин пальбе.