Итак, он поклонился с улыбкой, ввел свою неизменную свиту — собак и кабанов, — сел к столу, приказал животным лечь у его ног и, придвинув к себе блюдо, принялся усердно есть, чтобы догнать опередивших его сотрапезников.

Монбар взглянул на него украдкой, достал из кармана письмо и молча подал его Медвежонку.

Тот взял его и прочел, не отрывая глаз, с явными признаками живейшей радости.

— Черт побери! — весело вскричал он, возвращая листок Монбару. — Молодец Лоран!

— Не правда ли? — радостно подтвердил Монбар.

— Да он на этих делах прямо-таки собаку съел! Если так пойдет и дальше, нам просто нечего будет делать!

— Да, отлично работает мой брат-матрос; не правда ли, как славно он провернул это дельце?

— Просто чудо!

— Эх, и вывел же он нас из западни, — откровенно сознался Монбар. — Без него я, право, сам не знаю, как бы мы выпутались.

— Да, положение было крайне невыгодное.

— Скажи лучше — отчаянное, дружище, ведь мы шли прямиком в адскую ловушку, где схоронили бы весь наш флот.

— Если не весь, то, по крайне мере, лучшую его часть. Ей-Богу, Лоран — истинный Береговой брат!

— И лучший из нас. А еще боится упреков!.. Просто смех, честное слово! Он храбр, как лев, и наивен, как ребенок.

— Это — настоящий мужчина, — с убеждением сказал Медвежонок. — Но как вы думаете, адмирал, не лучше ли, вместо того чтобы болтать, как старые бабы, дать Хосе рассказать нам, как все произошло?

— Ей-Богу, ты прав, Медвежонок! Хосе должен знать все подробно. Ну, рассказывай, друг сердечный, мы слушаем тебя.

Индеец очень охотно приступил к рассказу. Чувство к Лорану воодушевило его, и, пользуясь случаем, он увлекся восхвалением друга, не упуская, тем не менее, ни одного глотка; он проголодался, как волк, после столь тяжких испытаний — нравственных и физических, — какие ему пришлось вынести. Береговые братья выслушали его с благоговением, ни разу не перебив, так сильно были они заинтересованы удивительным подвигом.

Когда наконец индейский вождь кончил, наступила минута молчания — самая лестная похвала со стороны знаменитых флибустьеров отважной экспедиции капитана.

— Ей-Богу! — засмеялся Медвежонок. — Представляю себе глупые рожи испанцев, когда они увидели волков под овечьей шкурой!

— Положительно, провидение по заслугам покарало этих истребителей индейцев!

Вошел Филипп д'Ожерон.

— Что случилось, капитан? — спросил Монбар.

— Мы находимся в двух пушечных выстрелах от форта. Адмирал Пьер Легран, эскадра которого идет в авангарде, сигналами дает знать, что форт Сан-Лоренсо, по-видимому, битком набит людьми. Адмирал спрашивает, надо ли останавливаться или все так же идти вперед.

— Ответьте ему, чтобы он встал на расстоянии пистолетного выстрела от форта.

— Адмирал!..

— Что вы хотите, милостивый государь?

— Виноват, адмирал, но я боюсь, что ослышался.

— Очень жаль, так как я никогда не повторяю своих приказаний дважды. Извольте идти.

Филипп растерянно взглянул на улыбающегося Медвежонка и вышел, с трудом попав в дверь.

— Надо бы пойти посмотреть, что происходит наверху, — сказал Монбар, осушив свой стакан.

Все трое поднялись и вышли на верхнюю палубу.

Флот находился уже совсем близко от берега. На всем его протяжении красивые загородные дома утопали в зелени позади массивного форта, который отсюда казался величественным исполином. В устье реки приютился город Чагрес; небрежно расползался он вдоль берега, в живописном беспорядке усеянного хорошенькими белыми домиками.

Там и здесь, у самой воды, сильные батареи, вооруженные пушками, направляли свои грозные жерла на море; возле них стояли артиллеристы с зажженными фитилями.

Внутри порта виднелись снасти испанских судов, которые искали там убежища при появлении флибустьеров.

Действительно, это зрелище, одновременно грозное и величественное, способно было поразить воображение и в то же время исполнить ужаса малодушных.

Флибустьерский флот развернул свою боевую линию на протяжении целых двух миль и на всех парусах направлялся прямо к берегу.

— Ну, — пробормотал сквозь зубы Пьер Легран, когда получил ответ адмирала на свои сигналы, — видно, старый кайман хочет, чтобы нас искрошили. Хорошо же, тысяча возов чертей! Я докажу ему, что не умею отступать. Ребята, к орудиям! Сейчас начнется пляска на славу. Рулевой, держать курс прямо к берегу! Ну, теперь мы посмеемся!

Но тут произошло нечто, чего флибустьеры никак не могли ожидать: внезапно форт изрыгнул снопы огня и клубы

дыма, грянул оглушительный залп, и на батареи посыпался град ядер, производя в них страшные опустошения.

Потом испанский флаг, развевавшийся над фортом, вдруг опустили и на его место был поднят трехцветный флаг Береговых братьев.

За первым залпом последовали второй и третий. Испанцы просто оторопели.

Форт громил батареи не переставая и вскоре превратил их в груду развалин.

Только флибустьеры поняли суть того, что происходило перед их глазами: Лоран овладел фортом и повернул его орудия на береговые батареи и город.

Итак, флот беспрепятственно вошел в устье реки и встал на расстоянии половины пушечного выстрела от города, который тотчас засыпал бомбами и ядрами.

По всему Чагресу занялись пожары; с оглушительным треском и громом взорвался пороховой погреб.

Несчастный город, находясь в предсмертной агонии между двух огней, однако все не сдавался.

Защитники батарей, согнанные со своих постов, где нельзя было долее держаться, бросились в город, где с помощью нескольких жителей устроили на скорую руку нечто вроде отчаянной обороны против страшных и лютых врагов.

Городской гарнизон, включая солдат, отряженных генералом Вальдесом для сооружения батарей, представлял еще довольно значительную силу; число его доходило до четырех тысяч солдат и двух тысяч горожан, мгновенно примкнувших к ним.

Солдаты были люди опытные в военном деле, старые воины, обстрелянные в европейских войнах и жаждавшие блистательно отплатить за поражение вследствие внезапного нападения на форт.

Обыватели, в основном торговцы и богатые собственники, буквально отстаивали свои пепелища и более всего опасались попасть в руки флибустьеров; об их жестокости они были наслышаны с давних пор и дали себе клятву не идти на капитуляцию и скорее лечь костьми всём до последнего, чем сдаться.

Геройский дух воодушевлял всех защитников города до единого. Быстрее, чем можно описать, город буквально ощетинился жерлами орудий, перенесенных на руках с батарей под постоянным огнем форта.

В домах устроили бойницы, улицы перегородили баррикадами, там и здесь были сооружены земляные насыпи, словом, город внезапно превратился в крепость. Дети, женщины и старики — все работали с лихорадочной поспешностью, чтобы укрепить город. Это оказывалось тем возможнее, что форт, построенный для защиты города от внешних врагов, едва мог направить на него ядро-другое, большая же их часть пролетала над головами горожан.

Когда весь флот наконец миновал отмель на реке и суда стали в боевую линию, они открыли жестокий огонь по городу, на который тот храбро ответил.

Эта борьба продолжалась несколько часов. Наконец адмирал подал сигнал к высадке, нетерпеливо ожидаемой флибустьерами; им надоел этот обмен выстрелами, результат которых они не могли определить даже приблизительно.

По данному сигналу огромное количество лодок отчалило от судов и на веслах пошло к городу.

Численность десанта доходила до трех тысяч человек.

Испанцы дали флибустьерам войти в порт, подпустили их на расстояние половины ружейного выстрела, внезапно открыли батареи и встретили нападающих смертоносным огнем, который заставил их смешаться.

Два раза флибустьеры пытались высадиться и два раза были отброшены.

Испанцы точно вырастали из-под земли, они поспевали всюду и сражались с ожесточением, доходившим до исступления.

Вдруг от основной массы нападающих отделилась длинная лодка и смело стала впереди, не более чем в ста шагах от берега.