— Да, — сказал Торквани. — Конечно… Я сейчас же… «Разговаривая, особенно с лицами, облеченными властью, не смотреть им пристально в лицо, а большей частью ниже подбородка…»

— Абсолютная истина. Так почему же вы, Торквани, так испуганно глядите мне не ниже подбородка, а в глаза? Но это детали. Вы мне лучше расскажите, зачем пьяницу Корытку посвятили в дело?

— Он мертв.

— Откуда вы знаете, что он говорил перед тем, как умереть? Дались вам эти дневники! Только растревожили и Геворка и печатника. Теперь придется действовать.

— Скажите — мы всё сделаем.

— Делать не надо уже ничего… Впрочем, нет, кое-что надо. Пусть пани Регина назначит этому учителю пения еще одно свидание. И сообщите мне о времени.

— Он может не прийти.

— Что-то почувствовал?

— Не знаю.

— Ну, Торквани, с вами слишком много хлопот.

— Я виноват.

— А толку от ваших признаний? Как теперь быть с Геворком? Боюсь, что он знает слишком много. Все по вашей милости. Свидание назначить. Это обязательно. Мне о том сообщить непременно. Не кивайте в такт моим словам головой. Вы не дрессированный попугай! На будущее запомните: прямолинейные действия хороши лишь при пожарах. Тогда надо самым кратким путем бежать к выходу на улицу. С печатником бороться надо было иначе — открыть такую же русскую типографию, но лучше оборудованную. А его типографию задушить. Не давать ему работать. Вам, наверное, придется в ближайшее время сменить местожительство. Я вам сообщу о том дополнительно. А сейчас соберите обломки трубы. Пусть пани Регина пошлет все это на площадь Рынок, в мастерскую. Сколько попросят за ремонт, столько пусть и заплатит. Теперь уже всё.

Граф отвернулся к окну и запел песенку. И была она до ужаса легкомысленна: «О bella, bella mascherata!» — «О прекрасный, прекрасный маскарад!»

Пани Регина ждала Торквани в зале.

— О-о-о! — сказала она, увидев его с обломками трубы в руках.

— Это святой человек! — прошептал Торквани. — Мы в нем жестоко ошибались. Мы должны целовать ему руки.

— Что он с вами сделал?

— Он открыл мне истину…

До вечера отец Торквани не выходил из своей комнаты. Глядел в окно. Думал. Конечно, не всегда истина открывается человеку во всей полноте. Даже очень набожные и искренние в своей вере люди не сразу осознали святость и величие миссии великого Игнатия Лойолы. Когда он сломал ногу во время осады Памилоны, не нашлось лекаря, который бы его исцелил. Лишь вмешательство святого Петра вернуло здоровье Лойоле. А что ему пришлось претерпеть позднее? Не каждый выдержит, если во время вечерней молитвы из стены начнет выпрыгивать сатана. Да сам Игнатий после столь странного визита к нему испугался и убежал. Восемь дней он был в бреду, восемь дней он ходил в рубище, немытый и нечесаный… Он не знал, как дальше жить. И во имя чего, если дьявол бродит по миру, творит всё, что ему заблагорассудится… Лишь видение святой Троицы вернуло будущего генерала к жизни… И он идет в пещеры, чтобы поразмыслить. Там истязает себя веревками и цепями, доходит до кощунственной мысли о самоубийстве… Но еще одно видение — и он спасен…

У Торквани никогда не было видений. Он стеснялся в этом признаться даже самому себе.

Как далеко ему до святого генерала Лойолы! Подумать только, уже в пожилом возрасте тот пошел учиться в Сорбонну, без денег совершил путешествие в Иерусалим… И все эти годы сатана не забывал искушать будущего святого. Вместо Христа ему виделись на распятиях симпатичные дамочки в легких костюмах, ему спускались на голову с неба огненные шары… Он мучился, рыдал, но мужественно жил дальше. И пришел момент, когда к страдальцу (это было уже после того, как Лойола отсидел даже в тюрьме) явился сам Христос. Говорил с ним ласково, обласкал и обнадежил.

Орден был создан. Покойный папа Павел III, великий первосвященник, одобрил его…

Торквани опускается на колени, он мысленно повторяет чудесные слова из «Письма святого Игнатия относительно добродетели послушания»:

Во Львове «замещал и обладал властью бога», как недавно выяснилось, неистовый трубач граф Челуховский… Торквани проникся чувством любви и сознанием безграничной преданности начальнику…

А сам граф в это время сидел в кресле, барабанил пальцами по подлокотнику и думал, что отступать поздно. Смерть Корытки сама по себе не была страшна. Мало ли что может случиться в большом городе. Сумасшедший попытался поджечь костел… Его схватили… Умер в тюрьме от сердечного приступа… Но вся эта возня вокруг печатника могла возбудить подозрения. Кроме того, графу совсем не хотелось, чтобы его инкогнито было раскрыто.

Короче, он решил малой ценой добыть дневники Геворка и выяснить, что же стало известно об ордене и его представителях во Львове московиту.

Все предусмотрел Филипп Челуховский, лишь мелочь недоучел: тихий и ласковый Геворк был при всем при том человеком отважным. Это и испортило простой, но четкий план графа.

Итак, Геворк вовремя пришел на свидание. Его уже ждали. В голосе незнакомки чувствовалось нетерпение. Но и Геворк был не так покладист и робок, как обычно.

— Сегодня я не уйду, не узнав вашего имени.

— Это звучит как ультиматум.

— И все же вы должны назвать свое имя.

— Я не привыкла, чтобы со мной разговаривали в таком тоне.

— Почему вы так настойчиво добиваетесь сведений о печатнике?

— При чем здесь печатник? Давайте лучше говорить о нас с вами.

— О нас с вами? Для того чтобы говорить о нас с вами, я должен знать, кто вы… Пока что — голос, звук, ночное эхо… Ничего более. И настойчивый интерес к печатнику.

— Я удивлена и растеряна. Может быть, вам надоели наши встречи? Скажите прямо.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Какой вопрос?

— На вопрос о том, кто вы такая… Для чего вам нужны сведения о печатнике?

— Ваши намеки оскорбительны.

— Возможно. Тогда прекратим разговор. Мне пора идти, — сказал Геворк. — Я не мальчик, чтобы скучающие дамы могли играть мною, как веером. Хватит лунных прогулок.

— О-о-о! — сказала незнакомка. — Ради бога, подождите. Я должна сказать… Вы не можете сейчас уйти… Вы должны еще немного поговорить со мной.

— И все же я уйду. С меня хватит.

— Вы сами не ведаете, что творите. Ну, видите, я становлюсь перед вами на колени. Я умоляю вас: останьтесь! Я должна вам сказать то, о чем не имею права говорить.

— Что же? Я слушаю.

— Вы хотите вернуться сейчас к себе?

— Ну, это уж мое дело, куда пойду — домой или не домой…

— Поверьте мне, вам надо сейчас успокоиться… Походите по городу. Я не знаю, почему так нужно… Вернее, я чувствую, догадываюсь… Не спрашивайте меня ни о чем, но сделайте так, как я вам говорю.

— Никогда не слышал речей более бессвязных!

— Вы раскаетесь! Я сама ничего толком не знаю… Но я чувствую. Говорю вам: чувствую!

— Отпустите полу моего плаща! — зло сказал Геворк. — Вы так тянете плащ, что сломали застежку на пряжке!..

Он вырвал плащ из рук незнакомки и широкими шагами пошел прочь.

— Остановитесь! — звала женщина. — Вы не ведаете, что творите!

Поздно. Геворк рассердился. Быстрым шагом он дошел до семинарского дома. Взлетел по лестнице на второй этаж, прошел по коридору и толкнул дверь в свою комнату. И в ту же секунду почувствовал сильный удар в грудь, от которого у него остановилось дыхание. Он понял, что напоролся на нож или на шпагу. Уже теряя сознание, Геворк успел выхватить из-за обшлага камзола маленький узкий нож, без которого по вечерам не выходил на улицу. Давясь рванувшимся к горлу сердцем, Геворк успел ударить клинком темноту. Бил наугад. Но попал. Кто-то сдавленно вскрикнул. Этот крик был последним, что слышал Геворк. Он уже не знал, что через минуту к его комнате сбежались обитатели монастырской школы. Принесли свечу. Увидели распростертое тело и кровь. Загоготали испуганно и вразнобой, как растревоженные гуси…