– Лёша, да ты не помнишь ничего! Какие, блин, деньги? Может, тебе кто-то и давал деньги, но как ты вообще можешь это помнить, если ты тогда напился!

Я на него смотрю, мне его жалко, но сделать ничего не могу. Но пытаюсь ему подсказать: откажись от своих показаний! Ты сам про себя наговорил лишнего! Но и у него, и у Арутюнова вдруг проявилась патологическая честность: вот мы сейчас всё расскажем! Не знаю, что с ними произошло, но могу сказать, что следователи в милиции умели очень профессионально обрабатывать подследственных.

Костя Никольский и Андрей Сапунов психологически тоже были готовы пойти к Травиной и сказать правду, поскольку им было стыдно за то, что Романов и Арутюнов сидят в следственном изоляторе, а они – нет. Но поскольку я имел определённое воздействие на Костю и Андрея, то сумел их убедить, что говорить следователю правду нельзя ни в коем случае. Я объяснял им, что, как только они придут к Травиной и скажут: „Да, я брал деньги”, – они автоматически подпишут себе приговор. „Ты честный? Хорошо, иди – и сиди!”

Но в том-то и дело, что когда ты говоришь: „Мы не брали…”, „Всё было, но без денег…”, то получается, что деньги брали Романов и Арутюнов, потому что они сознались в этом.

Этот период очень сблизил меня с Костей и Мариной Никольскими. Почти каждую субботу мы с женой приезжали к ним в гости, пили всю ночь водку и обсуждали, как вести себя на допросах у следователей.

Антон Павлюченко, с которым мы вместе учились в институте, снабдил меня самиздатовской книгой правозащитника Владимира Альбрехта „Как быть свидетелем” и тем самым фактически спас нас всех. Прочитав Альбрехта, я пошёл на допрос подготовленным, и, когда следователь Травина начала задавать всякие вопросы, стал отвечать ей один в один по-альбрехтовски: „Запишите это в протокол” или „Этот вопрос не имеет отношения к делу”.

Тем не менее Травина отправила меня в следственный изолятор.

Следственный изолятор устроен так: слева – камеры и справа – камеры. Последняя дверь открывается на улицу. Привезли меня в следственный изолятор, и дежурный командует: „В холодную его!” И меня посадили в ближнюю к этой двери камеру. И открыли дверь на улицу. А на улице было минус двадцать. Уже через десять минут в камере установилась минусовая температура. Вот тогда я и понял, что значит „холодная”, тем более что у меня забрали всю одежду, оставив только свитер и джинсы.

А потом ко мне в камеру подсадили парня, которого якобы взяли на рынке, где он продавал телевизор. Ну, конечно, он и с Градским в одной школе учился, и Алика Грановского с Алесей Троянской знает… Я сразу понял, кого ко мне подсадили.

– Ну а ты-то сам этих знаешь? – спрашивает.

– Ну, видел, слышал…

– А концерты им делал?

– Не, концерты не делал. Тусуюсь – да!

Так я себя и не сдал.

Но дальше у меня начала ехать крыша. Я перестал понимать, какое сейчас время суток, какой день недели. Я знал, что меня могут задержать на трое суток, а через трое суток, если продлят санкцию, ещё на десять дней, а потом на месяц…

Через трое суток меня выкинули из изолятора на улицу, я сел на электричку и поехал в Москву. Доехав до первой станции в черте Москвы, вышел на перрон и, нашарив в кармане две копейки, позвонил Ширкину, чтобы рассказать ему всю эту историю: его ведь тоже вызывали к следователю.

Допросы продолжались. Травина принуждала меня рассказывать о концертах, и я соглашался: да, делали концерты, но денег не было! Не было денег! Всё делали на энтузиазме! А они шили мне 53-ю статью – частное предпринимательство. Но раз нет денег, то я остался в этой истории свидетелем, а не обвиняемым.

Благодаря тому что я действовал так, как Альбрехт советовал в своей книге, я отделался лишь испугом, а вот Алексея осудили на два с половиной года с конфискацией. Здесь система сработала на „отлично”…

Потом мы с Сергеем Шведовым делали левые концерты для „Круиза”. „Круиз” нашёл Серёга. И зал, в котором мы делали концерты, был его зал. Аппаратура была круизовской. А на мне висело распространение билетов. Вырученные деньги мы с Серёгой делили пополам.

А потом, когда я уже работал в „Курчатнике”, приехал ко мне Серёга Сафонов, барабанщик „Рубиновой Атаки”, и сообщил:

– Знаешь, тут такая история: группа „Круиз” разошлась. Вернее, ушёл Сарычев, а он – офигенный музыкант! Поедем поговорим с ним!

Приехали к Сарычеву.

– У меня есть материал, – объявил он.

– А я могу собрать музыкантов! – сказал Серёга Сафонов.

А я ответил, что у меня есть всё, чтобы делать концерты.

Вот так родилась группа „Альфа”…

А незадолго до этого в нашу компанию попал Сергей Мусин, которого интересовал прокат комплекта „Динаккорд”, который принадлежал Дому культуры Министерства иностранных дел. И очень быстро мы приняли решение подружиться с этим Мусиным, поскольку концерты шли в полный рост, а Ширкин не всегда бывал свободен. Кроме того, у Мусина аппаратура была лучше, чем у Ширкина, и на первых порах даже дешевле. Плюс ко всему аппаратура Мусина могла работать автономно, то есть его „Динаккорд” можно было включить, например, в лесу, на корабле или ещё где-то, а ширкинская аппаратура требовала стационарной сети. И тогда мы с Юрой Троценко, замдиректора Дома культуры Института имени Курчатова, который меня поддерживал и прикрывал, сделали письмо в Министерство иностранных дел: „В качестве оказания технической помощи просим передать нам этот аппарат…” Таким образом „Динаккорд” попал в наши руки.

Я сразу же озвучил Мусину предложения Сарычева и Сафонова, и в Министерстве иностранных дел после короткой репетиции у меня на глазах была записана та замечательная фонограмма, которую все знают.

Через Юру Троценко, который приписал эту группу к ДК института Курчатова, была получена литовка в Ворошиловском райкоме, в отделе культуры. Помогал нам некий Лёня Иоффе, у которого была знаменитая бородка, делавшая его похожим на Ленина (в 1990-х годах он засветился на телевидении с эротическими программами). Он и поставил литовку.

Мы договорились, что для поддержания имиджа Юры Троценко сделаем два бесплатных концерта „Альфы” в Институте атомной энергии – и это были первые концерты „Альфы”.

А дальше вместе со Шведовым я устроил „Альфе” двойной концерт в Доме культуры Комбината твёрдых сплавов в Марьиной Роще. Это была точка Шведова. Там был огромный зал с высокими потолками, поэтому аппарат ставили Ширкин и Мусин вместе. До этого у нас там „Аракс” хорошо играл. И вот „Альфа”… Был шикарный концерт, а так как фонограммы уже разошлись, то все билеты были проданы…

Но между первым и вторым концертом приехали две чёрные „Волги” с мигалками. Из них вышли суровые мужчины, которые прямиком направились ко мне. А я тогда пребывал в полнейшей эйфории, будучи уверенным, что после Травиной мне уже на всё наплевать. Но когда я взглянул в глаза человеку, возглавлявшему эту команду, понял: мне – конец!

– Садитесь! – говорит он. И смотрит на меня исподлобья. И вот он мне текстует: – Мы – Комитет государственной безопасности, мы про тебя всё знаем!

– Ну, хорошо! – отвечаю. – А в чём, собственно, дело?

– Хоть тебя за руку мы и не поймали, но неприятностей у тебя будет много! Уж поверь мне!

После этих слов они снова расселись по машинам и уехали. Как потом я выяснил, про второй концерт они не знали. Кто-то им стукнул только про первый. Это меня тогда и спасло.

Лидер группы «Альфа» Сергей Сарычев

На следующий день я пришёл на работу в „Курчатник”, а меня встречают нерадостным известием:

– Тебя вызывают к первому секретарю Ворошиловского райкома партии!

– Не пойду! – отвечаю. – Я же не коммунист!

– Нет, ты должен пойти!

Короче, меня заставили туда прийти.

Прихожу.

…Звали его Земсков.

– Ну, так что это за группа „Альфа” такая?

– Да вот… группа „Альфа”. Поёт песни Сарычева на стихи Есенина и молодого поэта Андрея Лукьянова. Все документы в порядке. Вот бланк курчатовского Дома культуры. Вот литовка Ворошиловского райкома. Вы же сами всё это и утверждали!