Трясясь как осиновый лист, он уловил быстрое движение в дверном проёме. Сама дверь висела на одной петле, и с кровати была видна часть тёмного пространства, видимо, коридора, в таком же плачевном состоянии. Да, судя по всему, здание было давно заброшено, на его взгляд – лет двадцать минимум. Начала раскалываться голова, и Мирон прикрыл глаза, пытаясь унять зачастившее сердце. Интересно, при какой температуре тела вскипают мозги? Если это инфекция от ран, то ещё есть шанс. Но с воспалением лёгких он практически обречён умереть в этой самой комнате. Желудок сжался, и, кое-как перевалившись на бок, человек скорчился в пустых рвотных спазмах. Блевать было элементарно нечем, Мирон не ел уже больше суток. Обессиленно перекатился на спину и провалился в полузабытье.
Время от времени, когда он всплывал на поверхность сознания, ему мерещились тихие, аккуратные шаги и шуршание одежды. Пару раз почудилось прикосновение к своему лицу и лбу, шевеление одеяла. Понимание, что не один, немного рассеивало жуть неизвестности, хотя физически было совсем худо. Минуты мучительного жара перетекали в часы. В какой-то момент Мирчо приподняли за плечи, поддерживая голову, и в сухие потрескавшиеся губы ткнулся местный поильник. Он видел, как строители-актинцы пьют из этих, детских на вид, чайничков с широким носиком. Горло свело сухой судорогой, и Мирон тут же присосался к нагретому желобу, всасывая сладковатый водянистый раствор. Жадно глотал до боли в грудине, до закладывания ушей. Жидкость потекла по подбородку, шее, даже под одеяло на грудь. Он начал захлёбываться, и тот, кто поил его, попытался отнять тёплый носик от губ, но Дрёмов с хриплым рыком клацнул зубами о гладкую посудину, стараясь вытянуть ещё желанной влаги. Спасителя он не разглядел – в комнате стоял ночной сумрак, но массивная тень, заслоняющая оконный проём, однозначно указывала на то, что это не человек. Плечистая, здоровенная туша с короткой, взлохмаченной гривой постояла с секунду над кроватью, разглядывая Мирчо. Этим «сфинксам» темнота не помеха. Поди, пялится сейчас светящимися зенками, морщит свой замшевый плоский нос, принюхиваясь, крутит ушами. По форме ушей знатоки могут сразу опознать их «национальность», но он не смог запомнить «расы» актинцев даже по окрасу.
Несмотря на то, что ещё на Земле Мирон просмотрел массу образовательных фильмов про жизнь и мироустройство на Акте, по прилёту на планету он таращился на «сфинксов», как дикарь с Галактики Сомбреро. Двухметровые гуманоиды взирали на застывшего на мостике Дрёмова с кошачьей невозмутимостью. Огромные глазищи, плоский короткий нос с чётко обрисованными ноздрями, тонкий широко прорезанный рот с вздёрнутой к носу верхней губой. Будто бархатная кожа, которую тут же потянуло потрогать, и острые белые клыки, мелькавшие при разговоре, от которых хотелось держаться подальше. Они были похожи на людей и по прямохождению, и по устройству организма и даже говорили на межпланетной панглоссе, но такая потрясающая схожесть с земными хищниками постоянно отвлекала прилетевшего инженера, время от времени подвисавшего то на длинном хвосте, торчащем из прорези в штанах, то на тонких когтях, вылезающих из подушечек пальцев. Когда актинцы, глядя на Мирона, прижимали треугольные уши к голове, он машинально замирал, чувствуя себе мышью. Проработав почти месяц с этими существами, в шутку прозванными землянами «сфинксами» за отдаленную похожесть на древние скульптуры, Мирчо не сблизился ни с одним из них. Наблюдая за аборигенами, Мирон заметил, что они и между собой-то мало общаются, никогда не касаются друг друга и держат дистанцию. Исполнительные сухари.
Строительство первого космопорта стало долгожданным актом доброй воли закрытой планеты, долгое время противившейся интеграции с остальной вселенной. После десятилетий переговоров недоверчивые сфинксы наконец решились на строительство удалённого гейта, где собирались встречать всех чужаков для проверки перед посадкой. Сама же Акта с некоторых пор была покрыта защитным силовым полем, уничтожающим любого непрошенно вторгнувшегося в её пространство. Причина такой осторожности называлась «актинской непетой».
Вещество, добываемое здесь, поражало воображение своими свойствами. Действующее на актинцев как безопасное успокоительное и тонизирующее, остальных же гуманоидов оно могло, по слухам, чуть ли не поднимать из могил, излечивая страшные болезни, продлевая жизнь, возвращая молодость. Для себя сфинксы покупали её раствор в травяной лавке, эдакой местной «аптеке», как земляне – аспирин. А вот для инопланетян сей эликсир был под запретом. Осознав ценность непеты, «кошачье» правительство усилило военную защиту, объявив, что будет стрелять по каждому кораблю, приближающемуся к планете без приглашения. Мудрый император быстро смекнул, что из Акты попытаются сделать сырьевую колонию, уничтожив, если потребуется, всех жителей. Несколько десятилетий земляне, как первооткрыватели «эффекта непеты», вели переговоры с несговорчивыми сфинксами, то грозя вселенской изоляцией, то подкупая богатствами. Но устойчивое иерархическое общество Акты было последовательно и едино в своём нежелании идти на какие-либо союзы с чужаками. Год назад некий высокоранговый военный решил поднять революционное движение, призывая «прогрессивных» актинцев к свержению «отсталого узурпатора и тирана», но тут же был схвачен со всей семьёй.
Дрёмов не вникал во внутриполитические дела работодателей, считая, что не его это ума дело. Незачем ему было специально искать актинские новостные табло на панглоссе. Да и не на каждом шагу они были. И вот теперь, когда власть императора не смогли раскачать изнутри, ушлые земляне решили попрессовать сфинксов снаружи, объявив им бессмысленную, ввиду их поля, войну. Идиоты!
Мирчо неожиданно для себя захихикал, представив, как актинцы разнесут в пыль все корабли чванливых вояк из Солнечной Системы. По телу прошла волна умиротворения и покоя. В эту самую секунду он уверовал, что лучшего места для того, чтобы лежать под тёплым одеялом, не найти. Воспоминания о реке, о погоне сейчас казались забавными и совсем не страшными. Луна, заглянувшая в пыльное, потрескавшееся окно, была настолько красива и идеально кругла, что от такого совершенства захотелось плакать. Осознав, что он собирается рыдать над луной, Мирон догадался: его только что накачали непетой.
Всё его тело, казалось, источало восторг. От боли и слабости не осталось даже воспоминаний. Он лежал на самой удобной во вселенной кровати, под самым уютным одеялом и улыбался в темноту. Он вытянул обе ноги, покрутил ступнями, выпростал руки из-под одеяла вращая кистями. Каждая мышца отвечала невозможно приятным тягучим ощущением, как от долгого массажа. В голове и на сердце было так радостно и спокойно, что он с лёгкостью откинул одеяло и сел на слишком высокой для человека кровати. Поболтав ногами над полом, Мирчо повертел головой в поисках своего спасителя.
– Кис-кис-кис, – прошептал он, раздумывая над тем, что сидеть дома в такую прекрасную лунную ночь – чистое преступление.
Из темноты выступила здоровенная фигура, показывая себя в лунном свете. Мирон присвистнул, разглядывая мощный торс и широкие плечи, и улыбнулся во всё своё побитое лицо, нетерпеливо протягивая к великану руки. Тот осторожно приблизился и медленно присел на корточки, чтобы сравняться с сидящим на кровати человеком. Посеребрённая лунными лучами морда воззрилась на землянина миндалевидными глазами, подрагивая гладкими ноздрями. Наверняка за последние сутки сфинкс уже весьма подробно осмотрел своего пациента и убедился, что дробная{3} животина без когтей и клыков ничем ему угрожать не может.
Мирчо поёрзал от предвкушения и бесстрашно опустил ладонь на оказавшуюся такой мягкой короткую гриву, прогладил ото лба и дальше к затылку, нежно потискал её, затем провел пальцами по немного шершавой от тонких коротких волосков морде, обрисовывая бровь, скулу, приподнял мягкую губу и потрогал крепкий белый клык. Почему он не гладил сфинксов раньше? Это же так приятно!
