Так шли дни их странствия — неторопливого, потому что они тратили на упражнения столько же времени, сколько и на дорогу, да еще Миротворец гонял Кьюлаэру мыться, и постепенно верзиле начали подражать остальные, поначалу от скуки, а потом ради наслаждения, и Китишейн всегда предусмотрительно отыскивала какой-нибудь потаенный водоем, где могли уединиться они с Луа. Кроме того, Миротворец настоял на том, чтобы делать привал при дневном переходе, когда солнце еще высоко, чтобы, пока Кьюлаэра готовит обед, наставлять Йокота в магии.

Порой случалось так, что остальным целые дни приходилось проводить в праздности, когда Миротворец посылал Йокота в одиночку выполнять какие-то задания. Когда Кьюлаэра спросил, в чем они заключаются, Миротворец резко посоветовал ему не лезть не в свое дело. Кипя от злобы, Кьюлаэра выдумывал изощреннейшие пытки, коим он подвергнет старика, пока амулет не стал жалить его холодом слишком сильно для того, чтобы его не замечать.

Они медленно продвигались на север. Кьюлаэра, понукаемый посохом и прутом Миротворца, нес поклажу. Однажды они вышли из леса на открытую холмистую землю, где реки и ручьи были уже и попадались реже. Китишейн смастерила кожаные мешки для воды из сохраненных ею шкур убитых зверей. Они шли на север, и Кьюлаэра все время пытался вырваться из крепких пут требований Миротворца и искал возможности ударить или унизить других. Но Миротворец препятствовал любым попыткам такого рода, а Китишейн вела себя дерзко, огрызалась и за себя, и за Луа безжалостными словами, а когда возникала угроза, что Кьюлаэра полезет в драку, она, не мешкая, звала Миротворца. Что касается Йокота, то гном отвечал куда обиднее, чем дерзил ему Кьюлаэра, — язык у него был без костей, и Кьюлаэре только и оставалось потом часами кипеть от злобы. Дерзости гнома тяжело было забыть, потому что в них всегда было зерно мучительной правды. Двенадцать лет никто не отваживался говорить Кьюлаэре правду о нем самом, а взгляд на собственные слабости оказался мучительно неприятным. Большую часть времени в пути он проводил за придумыванием оправданий для своего поведения и сочинял ответы Йокоту, но ему редко выпадала возможность использовать их.

Но однажды после ужина такая возможность представилась. Они ели в тот вечер жареного кабана, и Кьюлаэра вслух обратил внимание на сходство между лицом гнома и рылом свиньи, хотя, по правде сказать, особенного сходства не было.

Йокот ответил:

— Лучше быть похожим на свинью, чем вести себя как она. Не старайся обзываться, Кьюлаэра, у тебя это выходит тупо.

Кьюлаэра ухмыльнулся, ковыряя в зубах осколком кости, и сказал:

— А ты не чувствуешь себя людоедом, Йокот, когда ешь мясо свиньи?

— Нет, Кьюлаэра, — парировал Йокот, — тебя бы я точно не стал пробовать: вряд ли ты хорош на вкус.

Верзила с ревом подпрыгнул и ударил гнома.

Он был невероятно прыток, но Йокот брал уроки у того же учителя и успел отпрыгнуть, но все же получил удар в бедро. Он закричал, но, отброшенный ударом, побежал и спрятался за дерево. Кьюлаэра бросился за ним.

— Останови его, Миротворец! — воскликнула Китишейн, но мудрец лишь покачал головой, оставаясь неподвижным, только его лицо побледнело.

Китишейн закричала, обнажила меч, но, прежде чем она успела вмешаться, дерево в тот момент, когда Кьюлаэра занес ногу для пинка, вспыхнуло градом искр.

— Не саламандра, нет! — Китишейн могло бы показаться, что старик дает указания каким-то своим слугам, если бы его голос не был так тих. — Только ее кожа!

Кьюлаэра закричал от боли и убежал за дерево, а оттуда, пятясь, вышел Йокот, руки которого совершали странные движения, а губы выговаривали нечленораздельные звуки. Он обходил дерево по кругу. Ствол был толщиною в ярд, поэтому, когда появился Кьюлаэра с потемневшим от ярости лицом, гном уже почти исчез за стволом. Кьюлаэра бросился за ним, протянул руки к его шее. Слова застряли в горле Йокота хриплым бульканьем, но вдруг земля разверзлась под ногами Кьюлаэры. Он закричал в ужасе, падая в расщелину, и отпустил Йокота. Маленький человечек отпрыгнул от края, потирая шею.

— Торопись! — прошептал Миротворец. — Торопись, маленький шаман! Прохрипи, прошепчи, но выговори заклинание!

Йокот, будто бы услышав, запел скрипучим, пронзительным голосом, размахивая руками. Потом он покопался в земле, набрал опавших желудей и принялся подбрасывать их. Рука Кьюлаэры цеплялась за край расщелины. Затем появилась его голова, лицо, опухшее и темное от злобы. Он выкарабкался и погнался за Йокотом, вытянув руки, не отказавшись от попытки задушить гнома.

Гном взмахнул рукой — и на соперника посыпался град. Тот вскрикнул от неожиданности, стиснул зубы и снова погнался за Йокотом, но под ногами у него катались градины он поскользнулся, взревел, молотя руками по воздуху и пытаясь сохранить равновесие, а потом рухнул на землю под мощными струями ливня.

Китишейн в изумлении следила за происходящим, потом издала радостный крик, который перешел постепенно в громкий хохот.

Побагровев от смущения и злобы, Кьюлаэра пошатнулся и снова упал, но при этом рванулся-таки вперед и схватил гнома за лодыжку.

— Ой, Миротворец, помоги Йокоту! — закричала Луа, но мудрец лишь, поджав губы, покачал головой.

Йокот готовил следующее заклинание, пока Кьюлаэра пытался удержать равновесие. Последнюю фразу гном выкрикнул, когда Кьюлаэре удалось обрести почву под ногами и перевернуть Йокота вверх ногами, но вдруг вокруг него уплотнился воздух, наполнился таким густым туманом, что сам скрылся за ним.

— Надо было сотворить что-нибудь похитрее, малявка! — закричал Кьюлаэра, и из тумана вынырнул прогнувшийся дугой Йокот, которого Кьюлаэра высоко подбросил, чтобы шмякнуть оземь. Но гном выкрикнул фразу на шаманском языке, и туман вдруг осветился яркой вспышкой. В раскатах грома утонули крики Кьюлаэры, вылетевшего из пелены тумана и рухнувшего без сил на землю. Йокот вырвался из его ручищ.

Луа в ужасе закричала и бросилась к нему.

— Его просто оглушило.

Рядом с верзилой присел Миротворец, пощупал его шею, удовлетворенно кивнул и повернулся, чтобы подать руку Йокоту и поднять его с земли.