— Ну, герой, тебе все-таки надо немного поесть. — Китишейн поднесла ложку с бульоном к губам Кьюлаэры. — Как ты сможешь сразить Боленкара, если умрешь от голода еще до того, как повстречаешь его?

Кьюлаэра посмотрел на нее, нахмурился и заморгал, пытаясь понять смысл ее слов. Весь мир потемнел для него и уже не один день оставался мрачным, с тех пор как они покинули могилу Миротворца. Звуки почти не доходили до него, будто поглощаемые снежным сугробом. Но через несколько мгновений ему удалось вспомнить то, что сказала ему Китишейн, и понять смысл ее слов. Он кивнул, взял у нее котелок и сделал глоток. Она вознаградила его лучистой улыбкой и была разочарована тем, что не получила такой же в ответ.

Она и в самом деле была разочарована. Вздохнув, она вернулась к костру и сказала Луа:

— Он не может любить меня, если моя улыбка не способна вытащить его из трясины жалости к себе, в которой он барахтается.

Луа кивнула:

— Как будто ему больше нравится его печаль, чем ты.

Но Йокот покачал головой:

— Это не жалость к себе, госпожи, а лишь горе, и очень глубокое.

Китишейн нахмурилась:

— Мы никакие не госпожи, Йокот, а обыкновенные женщины.

— Больше нет, — не согласился Йокот. — В тот миг, когда Миротворец выбрал вас в спутницы Кьюлаэры, вы перестали быть обыкновенными.

— Выбрал нас? — уставилась на него Китишейн.

— Ну, возможно, вас выбрала Рахани, — предположил Йокот, — но неужели вы действительно думаете, что повстречались с Кьюлаэрой случайно? Я не верю в подобные случайности, госпожи. Шаман учится тому, что случайности только кажутся случайностями. Да, вы — госпожи, потому что стали выше будничной жизни либо станете выше.

Китишейн нахмурилась:

— Я не чувствую себя ни особенной, ни возвышенной!

— Тогда ты действительно выдающаяся женщина, — кисло сказал Йокот, — каждая чувствует себя совершенно особенной или должна бы чувствовать, потому что те, кто этого не чувствует, либо не знают себя, либо лгут себе.

Луа нахмурилась:

— Ты сегодня злой, мой шаман.

— Так я выказываю печаль, — ответил Йокот, — поэтому я немедленно прошу у вас прощения, если какие-нибудь мои замечания были колкими, и резкими, и оскорбительными. Теперь я буду изо всех сил стараться, чтобы это не повторилось, но сильные чувства как-то надо выказывать.

— Это простительно, — нежно сказала Китишейн. — Поверь мне, я тоже опечалена.

— И я, — пробормотала Луа.

— Не сомневаюсь, что вы опечалены, — сказал Йокот, — но еще я подозреваю, что в душе вы подавляете самые тяжелые чувства, потому что не можете дать им волю до тех пор, пока Кьюлаэра так страдает.

Китишейн уставилась на гнома и перевела взгляд на пламя.

— Может, и так.

Йокот кивнул:

— Когда окружающая его тьма рассеется, настанет ваша очередь согнуться от горя.

— Не хочу спорить с тобой, — медленно проговорила Китишейн, — но я не сказала бы, что Миротворец значит для меня столь же много, сколько он значит для Кьюлаэры.

— Неудивительно, что ты в этом не уверена, — Кьюлаэра вообще не понимал этого, пока старик был жив.

— В этом есть доля правды, — признала Китишейн, — но я — женщина, поэтому мне не так сильно хотелось стать такой же, как Миротворец. Кьюлаэре хотелось.

— Мудро и тонко подмечено, — сказал Йокот. — Он был твоим защитником и учителем, да, но он научил тебя лишь драться и прощать. Меня он научил быть не только шаманом, но и человеком; он научил меня, как быть таким, какой я есть, но начал я с того, что пытался стать таким же, как он.

— Значит, теперь ты понимаешь это? — Луа пристально смотрела на него.

— Теперь да, — согласился Йокот, — хотя я не понимал этого, пока он не начал говорить мне, что я становлюсь таким, каким он никогда не был и не мог быть, потому что он не гном. Все-таки для всех нас он был просто учителем. Он обучил нас своему мастерству, помог нам стать самими собой, вывел нас на путь становления всем, чем мы способны стать, — но ему не нужно было переделывать нас.

— Как Кьюлаэру, — тихо сказала Китишейн, и Йокот кивнул:

— За эти несколько месяцев он стал Кьюлаэре отцом в той же степени, что и человек, породивший его.

— Значит, Кьюлаэра оплакивает не только Миротворца, — сказала Китишейн, — но и себя.

Йокот вздрогнул, посмотрел на нее и медленно вымолвил:

— Думаю, ты права, девица. Но как мы докажем ему, что он жив?

— Я думала, что смогу добиться этого только тем, что буду с ним рядом, — сказала Китишейн с горькой усмешкой, — но у меня не получилось, а другого мне не хочется.

— Понятно. Могу себе представить, как бы ты страдала, если бы и это не помогло, — кивнул Йокот. — Нет, мы должны разбудить и оживить его, прежде чем снова бросать его в объятия жизни.

— Но как мы сделаем это?

— Месть, — абсолютно убежденным тоном сказала Луа.

— Месть? — не согласился Йокот. — Как он может отомстить Звездному Камню, который уже не существует? Ведь именно он убил нашего Миротворца!

— Нет, — сказала Луа. — Его убила мерзость и зло Улагана, жившая в Камне, а следы того же зла существуют поныне в сознании Боленкара.

— И через Боленкара во всем и вся, что он испоганил, — задумчиво проговорил Йокот. — Да, думаю, ты права, Луа. Как я мог не понять этого?

— Значит, нам нужно найти какого-нибудь посланца Боленкара, чтобы Кьюлаэра сразился с ним, — заключила Китишейн.

— Где же нам его искать? — задумалась Луа.

— О, я бы не стала об этом тревожиться, сестрица. Не думаю, что это будет очень трудно.

Они спустились с гор в предгорья. Там переночевали, а на рассвете двинулись дальше. Поднявшись на холм, они увидели, как в чистое голубое небо поднимается столб дыма.

— Если это не походный костер, — хмуро сказал Йокот, — то очень сильный пожар.

— Не люблю я сильные пожары, — сказала помрачневшая Китишейн. — Может быть, горит лес, а может, и того хуже. Пойдемте скорее посмотрим.

Она схватила Кьюлаэру за руку и потащила его вперед. Он, ничего не понимая, поплелся за ней.

К полудню они увидели деревню, вернее, то, что от нее осталось. Деревня стояла в небольшой долине, каждая изба превратилась в гору пепла и обгоревших бревен. Луа горестно застонала, а Китишейн воскликнула: