— Он отложил их в сторону — не знаю почему. Из остальных он сделал один брус, но он кажется лишь немного больше прежних.

Утром четвертого дня Йокот пронзительно свистнул, и все бросились к сосне.

— Что случилось? — задыхаясь, выпалил Кьюлаэра.

— Смотри! — показал Йокот.

Лицо гнома напряглось, и Кьюлаэра, несмотря на маску, почему-то понял, что Йокот вытаращил глаза. Повернувшись, Кьюлаэра увидел, что Миротворец выковывает длинную, прямую полосу стали, сияющей зеленым светом, — конечно же это сталь, если она так сияет в пасмурной северной дымке! И что это, как не меч? Длинный меч, широкий, обоюдоострый. Друзья видели, как мудрец снова положил его в огонь, нажал на мехи, что-то напевая в лад звучавшему грохоту, потом вернул меч на наковальню и стал бить по нему молотом, и стук его был подобен поступи скачущего коня. Ударив в последний раз, старик опустил меч в сугроб свежего снега. Снег зашипел, поднялся пар, зеленый свет погрузился в белую пучину и пропал. Миротворец вытащил меч из сугроба, еще раз сунул его в огонь и крикнул:

— Кьюлаэра, выходи!

Кьюлаэра от неожиданности замер, затем встал и помчался к кузнецу. Позади него раздался встревоженный оклик Китишейн. Но Кьюлаэра безоговорочно доверял Миротворцу; задыхаясь, он подбежал к поющему кузнецу и воскликнул:

— Что тебе нужно, Миротворец?

— Когда я положу меч на наковальню, хватайся за конец! — крикнул мудрец.

Он и сам уже держал меч не щипцами, а рукой. Кьюлаэра взялся за то место, к которому должна была быть приварена рукоять, и чуть не закричал от боли. Конец меча был горячим, очень горячим! Как мог кузнец держаться за то его место, которое было еще ближе к пылающему лезвию? Но если Миротворец способен переносить такую боль, то сможет и он! Кьюлаэра ухватился еще крепче, а Миротворец уже просто пел, не нанося ударов, после чего крикнул:

— Бежим! — и побежал с мечом к валявшейся неподалеку глыбе льда.

Кьюлаэра побежал за ним по его следам. Миротворец крикнул:

— Втыкай!

И выпустил меч. Кьюлаэра воткнул меч, и тот с шумным шипением вонзился в лед. Капли кипящей воды брызнули на него, он стиснул, превозмогая боль, зубы, продолжая нажимать, проталкивая меч все глубже в массу льда, а кузнец стоял рядом и пел. Наконец он замолчал, вздохнул и сказал:

— Теперь вытаскивай, Кьюлаэра. Твой меч готов.

Кьюлаэра вытащил меч и в изумлении уставился на лезвие. Он как будто мерцал, по всей его длине тянулась прожилка. Края сияли, острые, как сколок горного стекла, хоть меч был только что с наковальни и его еще не точили. Подул ветер, и меч будто завибрировал. Он чуть ли не пел на низкой ноте, Кьюлаэра чувствовал его голос каждой своей косточкой, но почти не ощущал никакого веса в руке.

— Он прекрасен, — прошептал он. — Это чудо!

— Он пробьет любые доспехи, хоть железные, хоть бронзовые, — гордо проговорил Миротворец. — Он обрубит любой меч, кроме выкованных самим Аграпаксом, из какой бы стали он ни был сработан, а из-за того, что ты взялся за него во время закалки, он примет лишь твою руку или руку твоего кровного друга; из любой другой руки он вывернется, поэтому никакой враг не сможет направить его против тебя.

Наконец Кьюлаэра обернулся и посмотрел на кузнеца.

— Как же я смогу отблагодарить тебя за это, Миротворец?

— Взяв его с собой в дело, которое тебе поручено, — ответил мудрец. — На колени, Кьюлаэра!

Воин не спросил почему, он просто встал перед учителем на колени и склонил голову.

Миротворец взял у Кьюлаэры меч, положил лезвие ему на плечо и запел торжественную песню. Потом переложил меч на другое плечо и, наконец, приложил к груди воина, положив сверху его руки.

— Призываю тебя, Звездный Меч Коротровир, — говорил он, — вступать в дело, лишь если есть достойная причина. Собери, о Повелитель Всех Мечей, воедино все добродетели, что спрятаны внутри этого человека, усиль и приумножь их, чтобы стал он Повелителем Всех Людей!

И тогда меч воссиял, а Кьюлаэра от ужаса чуть не закричал, но продолжал плотно прижимать лезвие к груди. Облако зеленого цвета окутало меч, потом оно уменьшилось и утонуло в его груди. Он стоял на коленях, не сводя с меча глаз, ни в силах вымолвить ни слова, потом задрожал, ибо неведомые силы зашевелились в нем, и вместе с ними задрожало все его тело. Сила поднялась по его телу и проникла в мозг. Кьюлаэра ощутил головокружение; между ним и окружающим миром как будто появилась горячая дымка, которая постепенно растаяла, глубоко проникая в него; он снова узрел мир ясно и еще более ясно увидел себя, увидел все свои недостатки и достоинства в истинном свете, без самодовольства и самоуничижения, почувствовал, как накапливается в нем железная решимость никогда впредь не позволять себе слабостей и не давать воли своим недостаткам. Он увидел, как находить равновесие между добродетелью и пороком, бороться с изъянами, дать себе полностью раскрыться...

Но еще он увидел, что свой характер ему придется ковать в бою, несмотря на то, что меч его был закален в вековом льду.

Потом он почувствовал, как кто-то прикоснулся к нему, поднял взгляд и увидел Миротворца, который помог ему подняться на ноги, взял у него меч и вложил рукояткой в ладонь.

— Теперь ты повелитель людей, Кьюлаэра, — сказал он, — но тебе еще придется заслужить свою корону. — Его глаза блеснули, а голос стал тихим и чуть ли не лихорадочным от волнения. — Теперь иди и срази Боленкара!

Рукоятку Миротворец сделал, конечно, из дерева — но не из какой-нибудь палки, а из прочного черного дерева, кусок которого он принес с собой в мешке с кузнечным инструментом. Ножны он сработал из того же черного дерева, затем наточил лезвие. И дерево, и сталь он полировал до тех пор, пока в них не стало отражаться небо. Он повесил меч Кьюлаэре на спину, сложил наковальню и инструменты в мешок, а два бруска из Звездного Камня — в кожаную сумку с веревкой, чтобы нести ее на спине. Затем он повел своих друзей прочь от Звездного Камня. Один раз с вершины горного хребта они оглянулись и увидели, что куча шлака уже смешалась с землей, что снег уже завалил ее, что ледник снова вступал в свои права.