– Я думаю, хватит, – согласился Валерий, тоже, видимо, не желавший мучиться от травм нелетального характера.

– Так вот, я предлагаю нам с тобой на этой жиле драться, – продолжил я. – Кто первым столкнет соперника вниз, тот и выиграл.

Веретенников посмотрел на меня оценивающим взглядом. И несколько скептически. В самом деле, мужчина я сам по себе плотный, килограмм на десять тяжелее, но и старше, скажем, на столько же лет. К тому же последние погода все свободное время я проводил на карачках, то есть в огороде, и если чем-нибудь другим и занимался, то "литрболом" в тяжелой весовой категории. А Валерка в хороших спортивных залах качался под руководством олимпийских чемпионов и потому плечи у него были пошире моих.

– Да не смотри ты на меня так жалостливо, – сказал я, заметив по глазам Синичкиной, что и она не поставила бы на меня и блеска своих глаз, не то что алмазов. – Я тебя точно скину, потому как жилу эту я геологической съемкой, ха-ха, покрыл и даже не раз. И еще я ей скажу, жиле этой, что благодаря мне она на десятке весьма прилично изданных геологических карт красуется, скажу, и она мне поможет тебя в последний полет отправить.

В прежние психические времена Веретенников посмеялся бы над моими шаманскими речами, или просто покрутил бы указательным пальцем у виска, но сейчас, со съехавшей крышей, он принял мои слова вполне серьезно. И потух немного глазами. А когда смирился с перспективой неминуемого полета, согласился, мужчина все-таки, отступать не привык.

Потом мы поговорили о дуэли Синичкиной с Баклажаном. Синичкина сказала, что хочет с соперником поиграть в русскую рулетку.

– Чего, чего? – удивился я. – Какая русская рулетка, у нас же нет револьвера?

– Никакого револьвера не нужно. Нужен секундант. Он зарядит один из двух дуэльных пистолетов, разыграет их между нами, и мы выстрелим друг в другу в сердце.

– Замечательная идея. Я думаю, Иннокентий Александрович согласится, – улыбнулся Веретенников и, одернув маечку, отправился к Баклажану.

По пути он заглянул к Али-Бабаю; тот, покивав головой на его слова, мановением руки послал Мухтар к себе в погреб. Через пятнадцать минут она появилась из лаза со снайперской винтовкой и передала ее посетителю. Повесив винтовку на плечо и положив в карман несколько обойм (их тоже дал Али-Бабай), Валерий, не спеша, пошел к скалам, в которых прятался Баклажан.

Вернулся Веретенников через час с небольшим. По пути он завернул к Али-Бабаю, и тот вручил ему снайперскую винтовку, как мы подумали, для нашей разведочной канавы.

– Правильно делает, – одобрил Кучкин щедрость араба. – Чем больше у нас оружия, тем больше шансов, что мы скоренько друг друга перестреляем. Если винтовка действительно для нашей канавы, то через пятнадцать минут я, клянусь Папой римским, всажу ему пулю в красный его глаз.

Али-Бабай, как бы услышав Сашкины слова, почесал за ухом и стал выкладывать из камней круговую баррикаду. Усмехнувшись на это, Кучкин немедленно вспомнил некогда любимое им стихотворение:

Все звери к бобру обращаются хором:

Зачем ты, бобер, оградился забором?

Бобер отвечает в интимной беседе:

Чем крепче забор, тем приятней соседи.

Было видно, что Сашка возбужден предстоящим поединком и не может найти себе места. Чтобы как-то его успокоить, я предложил сыграть в очко на пальцах. К тому времени как Веретенников добрался до нас, баррикада была практически полностью готова, а Кучкин в пух и прах проигрался, даже плавки на нем были моими.

– Вот вам для того, чтобы Баклажану жизнь медом не казалась, – сказал Валерий, отдавая мне винтовку. – Он, кстати, на все согласен, Али-Бабай тоже. Аллахом мне клялся, что до дуэли Сашку пальцем не тронет. И посему я предлагаю немедленно приступить к делу – не терпится мне на Поварскую улицу попасть и все увидеть собственными глазами.

И взглянул на меня, как на мертвого уже.

– Это мы посмотрим, – пришлось мне усмехнуться, – кто в белых одеждах вокруг бомбы шаманить будет! – Я – человек с понятием и потому обещаю, тебе, Валерий Анатольевич, установить в твою честь мемориальную доску на фронтоне дома Михаила Иосифовича. Погиб, мол, такой-то и такой герой за Хрупкую Вечность со всеми своими потрохами и извилинами. Точно установлю, если бомба, конечно, существует...

– Ты что, сомневаешься в ее существовании!? – ужаснулся Веретенников.

– Да, сомневаюсь. Баклажан ее придумал, чтобы тебя с Кучкиным приручить...

– Так Анастасия же подтвердила, что слышала о ней от Сома Никитина?

– Чепуха. Она тогда с пол-оборота врубилась, – выдал я наобум. – Поняла, что эта сказка играет ей на руку.

Раздосадованный неверием в бомбу, Валерка импульсивно подался ко мне, желая надавать тумаков, но пистолет, гревшийся я в моей руке, сдержал его.

– Кстати, а где твоя "Гюрза"? – спросил я, когда кандидат в члены секты сделал равнодушное лицо.

– Отдал на сохранение Иннокентию Александровичу, – ответил Валерий бесцветным голосом. – Ну, что пойдем?

Последние слова адресовались Кучкину. Тот, потянулся, посидел немного, собираясь с мыслями и настраиваясь, затем потребовал у меня пистолет с тремя обоймами. Я вынул заказанное из рюкзака, на котором все это время сидел, и протянул Сашке.

Приняв и проверив оружие, Сашка подмигнул мне и предложил выпить на дорогу. Я согласился и попросил Синичкину подать нам вина. Первый отпил треть бутылки Веретенников, затем то же самое сделал я. Сашка же хлебнул пару глотков и, сказав, что оставшееся выпьет перед дуэлью ("потому как пьяный глаз у меня намного вернее трезвого"), вылез из канавы и пошел к берлоге Али-Бабая. Следом за ним, сбивая пыль с испачкавшейся сзади маечки, побрел Веретенников.

Проводя их взглядом, Синичкина присела передо мной на колени, и спросила, загадочно улыбаясь и поглаживая свое бедро:

– Я твоя рабыня?

– Ну, рабыня... – подтвердил я, насторожившись.

– Ты сейчас что-нибудь хочешь от меня?

– Да нет, не хочу пока. Сейчас в логове кино будет, хотелось бы посмотреть, – и, выглянув, из канавы увидел, что Веретенников с Кучкиным пьют прямо из ручья.

– Тогда выполни мою просьбу...

– Я тебя внимательно слушаю.

Веретенников с Кучкиным, напившись воды, говорили о чем-то. Наверное, об использовании перистых облаков в перинно-подушечной промышленности Таджикистана.

– Нет, сначала пообещай, во-первых, выполнить в точности все, что я попрошу и, во вторых, до тех пор, как мы выберемся отсюда, ничего не спрашивать.

– Ну, обещаю, – согласился я. – Давай быстрее, что там у тебя?

Через минуту мой рот широко распахнулся от изумления: Синичкина, покопавшись в рюкзаке, достала и протянула мне... новенькую плетку-семихвостку, совсем мяконькую и без узлов. Затем вынула из кармана брюк узелочек с алмазами, развязала его, спеша и нервничая, и тотчас же вперилась в сверкающие каменья глазами, тотчас ставшимися совершенно бессмысленными. Напитавшись их блеском, стянула с себя синенькую маечку (груди освобожденные заволновались, да так, что я на мгновение забыл обо всем на свете), расстелила перед собой на дне канавы и принялась раскладывать на ней алмазы. Не спеша, с какой-то особой торжественностью в движениях. Через минуту между нами сверкал крест из тринадцати камней. Полностью завороженная им, Синичкина замедленными сомнамбулическими движениями стянула джинсы и трусики и, оставшись, в чем мать родила, уселась перед сияющим знаком на колени. И что-то непонятное забормотала типа "О, алмазы Вселенной!", "Я есмь Анастасия" и тому подобные тары-бары-растабары.

Придя в себя, точнее, поверив своим глазам, я хотел, было, поинтересоваться состоянием ее здоровья, но как раз в это время хлопнул выстрел. Стреляли явно из засады Баклажана. Выглянув из канавы, я увидел Веретенникова с Кучкиным. Они бежали от ручья к берлоге Али-Бабая. "Баклажан им под ноги пулю влепил, чтобы поторапливались", – пришло мне в голову. А Синичкина, перестав бормотать, склонилась над алмазами и приказала мне глухим голосом: