Дошел, снял повязку и пошлепал к Мухтар прямо по ручью, благо в резиновых сапогах был. Добравшись, обернулся ко мне, помахал рукой (я был такой деревянный, что ответил бы на приветствие, не будь мои руки связанными), потом осмотрел небо (скоро ли сумерки?), покачал головой (ой, скоро!) и принялся завязывать женщине глаза.

Я, весь дрожа от негодования, устремился к ней всем своим существом. Мне казалось, что если я протянусь к Мухтар всеми своими чувствами, передам их мысленно, то она, воспользовавшись ими, сможет избежать смерти.

И тут кто-то выскочил из лаза. Обернувшись, я увидел, что это... Сашка Кучкин. В руках у него была снайперская винтовка.

"Вот это поворот! – сверкнуло у меня в голове. – Чью же голову показывал нам араб???"

Не сказав и слова, даже не посмотрев на меня, Сашка пристроился за каменной стенкой, выложенной Али-Бабаем в целях самозащиты, и прицелился в Баклажана.

В предвкушении сладостной картины расставания своего злейшего врага с жизнью, я повернул голову в сторону минного поля и тут же услышал странный звук. Просто невнятное "тук" и все. И этого "тук" хватило, чтобы Сашка Кучкин выронил винтовку. Она упала прямо на меня, связанного, как вы помните. А Сашка, тихонечко повизгивая, осел на дно ямы. Взглянув на приятеля, я увидел, что его лицевая кость пробита пулей от скулы до скулы. Увидел и сразу понял, откуда стреляли. И, оглянувшись в сторону разведочной канавы, более чем сутки служившей мне убежищем, увидел в ней Валерку Веретенникова. Он стоял, победно размахивая поднятыми руками. В правой у него была винтовка.

"Зря я не убил его... – подумал я, наливаясь ненавистью. – Вот дурак".

...Лишь только мы оказались с Веретенниковым лицом к лицу на кварцевой жиле, я заулыбался и спросил:

– А ты рассказывал Баклажану о той нашей ссоре с Синичкиной? Помнишь, она меня чуть не растерзала, когда я сказал, что перепрятал алмаз с мухой?

Веретенников не ответил. Ответили его опустившиеся руки.

– Так вот, жить тебе осталось всего ничего, – продолжил я. – Баклажан, вернее его снайперская винтовка, не позволит тебе сбросить меня с этой скалы, не позволит, потому что Верховный Жрец Хрупкой Вечности желает точно знать, где лежит украденный у него алмаз, алмаз с мухой...

Веретенников и вовсе растерялся, глаза его, открывшись шире, принялись сканировать место, откуда могла прилететь такая маленькая, но такая смертельная свинцовая оса.

– Ты ходи, ходи, – вскричал я, испугавшись перемене его поведения. – Делай вид, что ты грозный, что сражаешься, даже броситься можешь, только не очень старайся, а то недослушаешь самого интересного по причине своего скоропостижного летального исхода.

Веретенников бросился, схватил даже, но тут же позволил мне вырваться.

– Так вот, Баклажан точно хочет знать, где лежит алмаз и все сделает для того, чтобы в финале встретиться именно со мной, – сказал я и, изловчившись, ударил Веретенникова ногой под колено. – Но я не хочу, чтобы ты умирал... И знаешь почему? Я еще хочу попить с тобой пивка под Гоголем. И потому слушай – там (кивнул в сторону), на стенке обрыва, в десяти метрах от бровки, арча развесистая прилепилась, единственная в этих краях по причине своей недоступности. В 79-ом один чудик-буровик спьяна ночью на этой жиле оказался и упал точно на дерево и, знаешь, жив остался – зацепиться успел. Так на ней всю ночь и провел. И ты прыгай и не бойся – ветви спружинят... А сейчас давай подеремся немного для видимости, а ты тем временем примерься, как и откуда прыгать...

Я не успел договорить – со стороны Шахмансая прилетели две рассерженные свинцовые осы. Но разбили они не наши головы, а два камня, валявшихся у нас под ногами.

– Предупреждение о пассивности, – сказал я, кое-как сладив с неприятным переживанием. – Давай, пободаемся, как следует, а то ведь не поверит Али-Бабай в нашу с тобой искренность. А скальп свой, как доказательство моей победы, ты вряд ли мне предоставишь. Даже на часик. Да, вот еще что – придешь в Душанбе, найди Сергея Кивелиди и расскажи ему обо всем, а особенно о том, как я все жданки прождал, его дожидаючись.

...Дрались мы почище фальшивых реслингистов. Вдоволь напрыгавшись, Валерка сделал знак, что к полету готов, и бросился на меня разъяренной кошкой. Я отскочил, и мой бедный друг улетел в обрыв сапогом. Артист он, конечно, был еще тот: такого страшного крика мне не приходилось слышать и в штольне.

...Неожиданно Кучкин перестал голосить. Вид его был ужасающ: страх и слезы в испуганных глазах, щеки в потеках крови... Нащупав винтовку, он поднял ее обеими руками, посмотрел на меня, прощаясь навеки с живыми, затем встал не быстро, не медленно, выстрелил дважды (сначала в Веретенникова, потом в Баклажана). Я смотрел на Сашку и потому видел, как за миллисекунду до второго выстрела в его лбу появилась маленькая, но очень откровенная дырочка.

...Кучкин смертельно ранил Веретенникова, но тот успел-таки вложить в ответную пулю маленькую бациллу своей смерти. А вторая пуля Сашки не попала в Баклажана – дырки во лбу редко способствуют меткой стрельбе. Вторая пуля Сашки попала в глыбу, за которой Баклажан прятался от возможного взрыва, попала и срикошетила прямо в мину, присыпанную ручейной дресвой, ближайшую к Мухтар мину.

Мухтар оставалось пройти всего полтора метра, как все вокруг нее взорвалось...

Нас осталось двое.

С минуту полюбовавшись тем, что осталось от Мухтар, Баклажан пошел к телу Веретенникова. Добравшись, пощупал у него, лежавшего на бровке канавы, сонную артерию, затем ногой столкнул труп во чрево разведочной выработки (вот она, проза смерти!) и направился ко мне. Было уже темно, и идти ему приходилось осторожно.

– А когда вы с Валерой успели сговориться? – спросил я, когда он подошел ко мне, подошел, предварительно забросив в древняк трупы Сашки и Али-Бабая.

– Сговориться? – пронзил меня взглядом Баклажан. – Нет, мы не сговаривались. Он сам делал все, как надо. И после вашего поединка показался мне издали, и ушел в канаву твою наблюдать. Умный он мужик был, с понятием. Понимал, что должен тебе проиграть.

– Врешь! Чтобы Валерий Веретенников безропотно согласился на погибель? Нет, никогда не поверю!

– Да нет, зачем мне врать? Я к нему в душу вошел ясным пламенем и он, покорившись, все делал, как надо. А когда ты ему жизнь предложил, он, конечно, согласился. Как тут не согласиться?

– А откуда ты знаешь о нашем сговоре? – встрепенулся я. – Ты же не мог знать...

– Да ладно тебе! "Не мог знать"! Да на твоей роже все написано было, – презрительно выдавил Баклажан. И, увидев на земле пятно густой крови, вылившейся из головы Кучкина, покачал головой (с некоторым расстройством, я бы сказал):

– Сашка этот... Выпрыгнул, как черт из табакерки... Очень эффектно, надо сказать. Похоже, вы с ним заодно были?

– Да. Я его подучил, как с Али-Бабаем справиться...

– А как? – механически спросил Баклажан.

Я решил потянуть время и стал отвечать пространно:

– Понимаешь, когда мы с его зомберами воевали, один из них в плен к нам попал, и я полтора часа с ним эксперименты по приручению проводил. Искусал меня, собака, исцарапал всего, пока я не дотумкал, как заставить его стоять на задних лапках и палочки приносить. Правда, случай помог: в перерыве между опытами Ольга – это моя последняя супруга – решила меня антитоксином уколоть, от бешенства, значит, – любила она меня тогда, – а он, этот зомбер, как шприц увидел, так сразу значительно подобрел. И я, недолго думая, наполнил его "алжирским", оно такое же красное, как зомбирант и вмазал в шею... После этого он мне только в глазки и заглядывал. Вот я и дал Сашке шприцик перед боем.