Как только мы погрузили ее в машину, Игнасио начал ее с интересом рассматривать, особенно кустик длинных волосков у нее под левой ноздрей. Что до мадам Леблез, она глядела на него, как фея Карабос, и я ждала, что бедный малыш превратится в саранчу или в снегиря. Мадам Леблез не любит детей, не любит незаконнорожденных, не любит испанцев и не любит “гувернанток”, как она выражается.
- “Она” вас оставила? - цедит она, едва разжимая губы.
Я уже пожалела, что поехала за ней. Но когда мы приехали, и я заговорила с ней о матрацах, об уборке и о белье, стало еще хуже!
- Я начну с моего серебра, - сказала она, устроившись перед кухонным столом. - Принесите мне его, мадам Кампердон.
Да, несмотря на мое замужество, она продолжает звать меня девичьей фамилией. Но “настоящая мадам Кампердон” - это моя бабушка, “Мадам Кампердон, о! эта женщина!” - это моя мать, а “Мадам Кампердон”, произнесенное с грустью - это я. Мой муж это “Этот Ваш”, потому что его имя слишком сложно запомнить.
Я могла сколько угодно говорить ей, что мы никогда не пользуемся серебром, что у нас чрезвычайное положение, что обьявлен к действию план Орсек * (план всеобщей мобилизации), все было напрасно.
- Мадам Кампердон (читайте “настоящая мадам Кампердон”) всегда говорила мне начинать с моего серебра. Пойдите, принесите мне его из серванта, Мадам Кампердон (произнесенное с грустью), я предпочитаю, чтобы вы, а не я что-нибудь разбили.
Потом она добавила, что никогда не знаешь, что произойдет, что кто-то достойный может зайти в любой момент, и будет стыдно принимать его с черными ложками. Подобный позор не в традициях семьи Кампердон.
- Хотя, - вздохнула она, - я говорю о временах, когда за домом следили…
Это был приговор без права обжалования. Я дала ей серебро и взялась за метлу.
- А щипцы для сахара, мадам Кампердон?
Голос ее был суров.
- Проданы! - весело ответила я. - Мы оставили только одни, мадам Леблез.
Я не могла ей сказать, что отдала их Вивиан чтобы оплатить часть ее стажировки в Moцартеуме (консерватория в Зальцбурге, Австрия)
- Ах, если бы ваша бабушка это видела! Бедная Мадам Кампердон (настоящая)! Щипцы проданы! Вот ведь!
Она накинулась на ситечки, на конфетницы, на коробочки для зубочисток, на подставку для чайника и крышку от салатницы, от конфетницы, на блюда для рыбы и улиток, короче, на то, чем не пользуются НИКОГДА.
- У вас не найдется капельки кофе? - сказала она после паузы, с тем точным оттенком интонации, который дал мне понять, что я давно должна была предложить ей кофе.
Я предложила ей растворимый Нескафе, но она его отвергла, сказав, что от Нескафе у нее кисло во рту.
- Со мной это случается, - уточнила она, чтобы я лучше поняла.
И я принялась молоть, держа мельницу между ног, как в старые времена, и мягко сказала ей:
- Мадам Леблез, почему вы не приехали почистить медь и проветрить дом? Вы мне обещали…
От возмущения, она уронила кольцо для салфетки:
- Почему я не приехала?! А как я могла приехать?! Может быть на такси?! Кто меня мог отвезти, а?! может быть мой сын ?! Этот негодяй! Я все время удивляюсь, что он до сих пор не в тюрьме! Ему бы все кутить! Но поехать, показать мою ногу доктору у него никогда нет времени! А ведь она плоха! Ужасно! Я вам ее покажу! Когда я вижу свою дочь, которую я никогда не вижу (у Мадам Леблез всегда море бесподобных выражений и стилистических находок) и я осталась одна! Боже мой!
Она утерла глаза полировальной тряпочкой. Кофе мололся плохо.
- Пёшер, мой муж, я никогда не найду никого похожего! Такой мужчина! Такой серьезный! (ее муж пил по-черному, но надо сказать, у него были оправдания.) Подумать только, провести всю свою жизнь на железной дороге! В Эсэнэсэсэф*!(SNCF-Societe Nationale de chemin de fer Francais-Национальное общество железных дорог Франции )! всхлипывала она, и от надрыва этой плакальщицы служба на железной дороге превращалась в труд Магеллана и Колумба. Всю свою жизнь! А я здесь! Но я знаю, откуда все это идет! Давайте, я хорошо понимаю, что это значит! Я вижу руку за всем этим! Больше некому, кроме молодости и Испании! Девчонки, которая моет ножи вашей несчастной бабушки с Жэксом* (средство для мытья посуды)!
Кофе был готов.
- Он не очень-то крепкий, - сказала она.
Я глубоко вдохнула. В конце концов, у мадам Леблез было одно достоинство: она занимала Игнасио. С того момента, как она устроилась со своим серебром, он уселся перед ней и с открытым ртом завороженно следил за ней взглядом.
- У вас не найдется маленького печеньица, смочить в кофе?
Я открыла перед ней коробку, поняла, что это не ее любимый сорт и это доставило мне удовольствие.
Когда она поставила пустую чашку, Игнасио одарил ее ослепительной улыбкой, она ответила ему нервным тиком, который тоже мог сойти за улыбку.
Это меня тронуло. Я всегда рада присутствовать при чуде. Я подумала: ”Игнасио ее очарует. Это чудесно, они станут друзьями!”
Она снова принялась за свое серебро. Игнасио протянул ей чеканную рамку с фотографией Жана.
- Это мой папа, - гордо сказал он.
- Это не твой папа, Это твой Господин!, - зашипела она в ответ.
Я думала: ударить ее золоченым игольником (тяжелее) или коробкой для чая (практичнее), но мой ангел-хранитель, наверное, закончил партию в мяч, потому что кипятящееся белье с жутким шумом начало переливаться через край и я помчалась выключать газ.
- Я не сообщу вам ничего нового, сказав, что с прошлого года цены поднялись, - сказала Мадам Леблез, поставив последнюю салонку на стол.
Довольная, что она уходит, я готова была заплатить ей, как первой скрипке!
У меня не было мелочи.
- Это не старшно, мы еще увидимся - сказала она, на лету хватая банкноту. - Вы сами разложите серебро в серванте, я предпочитаю, чтобы вы, а не я что-нибудь разбили.
Она встала и окинула комнату цепким взглядом.
- Так вот как, в этом году Этот Ваш не стал вас сопровождать в отпуск?
- Напротив! - сказала я - он здесь!
- А! Очень хорошо, - сказала она обиженно. - Я просто не видела его…
А я его видела, со спины через приоткрытую дверь. Он торопливо проскользнул во входную дверь, очень стараясь, чтобы его не заметили. Я заметила, как осторожные рожицы подмигивали мне, якобы оказывая поддержку. Но никто не нашел в себе смелости прийти и подать мне руку помощи, пока я страдала под гнетом Мадам Леблез. Только Игнасио бился бок о бок со мной и храбро последовал за нами, когда я отвозила ее на машине.
Дом, сад, все казалось пустынным. Наверное, они скрылись в погребах, на чердаке, в шкафах, в подсобках, в водосточных трубах? Или в норах, лишь бы не рисковать оказаться на нашем пути.
Они были правы. Посреди платановой аллеи Мадам Лаблез зашевелила вставной челюстью.
- Если бы ваш дедушка видел, в каком состоянии вы оставляете виноградники! Все здесь мертво!
Злюка! Я прекрасно вижу, что наши виноградные лозы одичали и ползут по земле вперемешку с буйными травами. Нам удалось спасти только верх владения, это уже чудо. У нас нет денег. Даже на то, чтобы вырвать то, что уже погибло. Когда Тибер умрет, а он умрет, увы, скоро, мы не купим другой лошади. Возможно, мы именно поэтому так любим этого розового коня. Он пережил здесь все. Конечно, если бы мама захотела заняться владением, все, возможно, шло бы лучше. Но мама - сенатор. Она слишком занята спасением Франции, чтобы спасать нашу мебель. И даже могилу отца в конце большого виноградника. Время - беспощадное, бетонное, металлическое - борется с пейзажем и с воспоминаниями. Сколько еще сможет сопротивляться этот хрупкий островок? Круги Зоны Урбанизации подстерегают нас, окружают и движутся вперед невидимым, административным походом. И как поверить, что нас единственных пощадят? Сейчас надо прийти к самому подножию Тур Мань, чтобы увидеть ее в первозданной наготе. Ним времен Римлян залит цементом. С этим ничего не сделать. Скоро придется научиться смотреть глазами памяти.
