Но она ничего такого не сказала.

— Жизнь слишком коротка, — произнесла она. — И приходится наслаждаться там, где можешь.

Мама стояла у окна и смотрела на улицу, как будто ждала кого-то. Но никто не должен был прийти, все уже побывали у нее. И тут я понял.

Мой отец.

Она ждала моего отца.

Мама стояла у окна, в доме, в котором я вырос и где она состарилась. Когда я смотрел на нее, ожидающую своего мужа, который никогда больше не вернется домой, я любил ее больше, чем когда-либо, больше, чем можно было вынести.

Ожидание. Вечером, перед тем как лечь в больницу на операцию по поводу мастектомии. Мама, стоящая у окна старого дома, выглядывающая из-за тюлевой шторы на пустую улицу в ожидании моего отца.

Она ждала, что он вот-вот появится из-за поворота в служебной машине, обнимет ее своими сильными руками, покрытыми татуировкой, и в очередной раз скажет ей, что она красива — ее лицо, тело, вся она. — И что он ее любит, как любил всегда, и что все будет хорошо.

А может, просто обнимет ее, и все.

Я увидел Текса.

Я оставил маму распаковывать свой маленький чемоданчик и устраиваться в палате. Здесь не имелось ни одного свободного места: палата была заполнена в основном пожилыми женщинами в нарядных ночных сорочках. У них на тумбочках стояли пакеты апельсинового сока, лежали коробочки шоколадных конфет и сентиментальные романы. Отец умер в этой же больнице, и меня поразило, насколько же все здесь казалось знакомым. Запах больничной еды в коридорах, больные, ожидающие своей очереди, группки курильщиков, с вызывающим видом затягивающихся сигаретами у центрального входа. Смешанный запах еды, лекарств и болезни, казалось, пропитал каждый кирпич здания. Единственным отличием на этот раз было то, что в палате лежали женщины, которые смеялись, разговаривали, жаловались и сочувствовали друг другу так, как это умеют делать только женщины и чего не увидишь в мужских палатах.

Дел предстояло много. Медсестра должна была измерить маме давление, потом следовало побеседовать с анестезиологом. Скоро должен был подъехать хирург. Маме еше следовало переодеться, сменить выходной костюм-двойку на ночную сорочку от Маркса и Спенсера. Мама держалась так, будто отправилась в однодневную поездку на морской курорт, — слишком легкомысленно смеялась, изображая веселость. Пожалуй, даже слишком веселилась. Но это ее обычное средство защиты в кризисной ситуации.

Я очень крепко поцеловал ее и ушел.

Текса я увидел, когда заправлял машину недалеко от больницы.

На Тексе, или, скорее, Грэме, страховом агенте из Саутэнда, был его обычный наряд для ковбойских танцев, который вызывал изумленные взгляды бледнолицых подростков из Эссекса в навороченных автомобилях, пока он заправлял дизелем свою старенькую побитую машину. И он был не один. На пассажирском месте сидела старушка в ковбойском наряде — этакая престарелая кокетка в кожаных штанах и с украшениями из стразов. На ее тщательно уложенных волосах в стиле Маргарет Тэтчер красовалась огромная шляпа. Новая партнерша по танцам. Замена моей мамы. И, может, уже не первая с тех пор, как Текс бросил маму из-за ее болезни.

Я смотрел, как он пересекает площадку и заходит в здание заправочной станции. Вышел он оттуда, держа в руках коробку шоколадного драже и дешевенький букет цветов, вроде тех, что можно купить только на заправке. Увидев его с подарками, «Мэгги Тэтчер» застенчиво улыбнулась. Ну и парень!

Я направился к нему с намерением взять его за плечо и заставить выслушать то, что я хотел сказать ему о маме. Я серьезно намеревался поведать ему все о том, что происходит с ней сегодня утром в двух шагах отсюда, рассказать ему об операции, употребляя такие слова, как мастектомия, химиотерапия, радиотерапия… И не останавливаться до тех пор, пока не увижу, как его всего перекосит от собственной трусости.

Но я этого не сделал. Я закончил наполнять бак своей машины, в то время как он разыгрывал сцену вручения драже и цветов «Мэгги Тэтчер». Именно в этот момент я увидел свое отражение в стекле своей машины, и меня оно поразило. Пока я приходил в себя, Текс и его партнерша исчезли.

Тут я понял, что не смог подойти к нему потому, что, к сожалению, сам отношусь к тому же типу мужчин. Я такой же лгун, обманывающий женщину, притворяющийся любезным и уничтожающий все эмоции с появлением первого счета. То, как Текс поступил с моей мамой, — так ли это отличается от того, что я делаю по отношению к Сид?

Всем сердцем я желал быть другим, я хотел стать таким же, как мой отец. Преданным, честным, умеющим сдерживать свои обещания. Настоящим мужчиной. Но я подозревал, что скорее смахиваю на этого престарелого ковбоя, чем на моего отца.

Сладкие речи и пустые обещания, молочный шоколад и цветы, а потом удираю со всех ног при первых же трудностях.

Джина позвонила мне в тот же день, когда приехала в Лондон. Но это был не такой звонок, которого я от нее ожидал, — сухой, формальный, с желанием закончить разговор как можно скорее и забыть обо мне.

Телефон зазвонил в полночь, Джина рыдала, а в трубке слышался гром ритмичной музыки.

— Гарри?

Всего одно слово, и я сразу понял, что это она, даже при том, что ее голос дрожал от волнения.

— Джина, что случилось?

Я сел в кровати, рядом со мной заворочалась Сид. Она допоздна готовила обед для какого-то банкета и уснула сразу же, как только ее голова коснулась подушки.

— Гарри, это ужасно!

— Ты в Лондоне? Говори громче, я тебя не слышу.

— Мы у себя в квартире. Я и Пэт. В Белсайз-Парк. Я думала, что здесь будет спокойно. Но соседи… у них на полную мощность гремит музыка.

— Что ты хочешь от меня? Хочешь, чтобы я приехал к вам?

Я увидел, что моя жена — моя теперешняя жена — взяла в руки будильник и со стуком поставила его на место.

— Гарри, ты знаешь, который сейчас час? — спросила Сид.

— Ты не мог бы, Гарри? — всхлипнула Джина. — Я схожу от этого с ума. Мне кажется, что там у них много гостей. Что-то вроде вечеринки. Я боюсь к ним постучаться.

Я закрыл трубку рукой.

— Джина приехала. У нее проблема с соседями. Они сильно шумят. Что-то там у них происходит.

— Скажи ей, чтобы позвонила в полицию, — посоветовала Сид, садясь в кровати. (На ней была старая футболка. Когда мы только познакомились, даже когда уже поженились, она носила ночные сорочки, сводившие меня с ума, — коротенькие шелковые или прозрачные невесомые вещички с трусиками, у которых верх походил на тоненькую нить, обхватывающую ее стройные бедра. Теперь же она носила старые футболки.) — Передай мне телефон, и я сама ей скажу.

— Пэт не может заснуть, — пожаловалась Джина. Для меня этого было достаточно.

— Давай адрес, — сказал я. — Приеду как можно быстрее.

Когда я начал одеваться, Сид зажгла ночник.

— Это теперь тебя не касается, Гарри. Ты разведен. Ваши отношения закончились. Пусть теперь ее муж помогает ей. Или полицейские.

Я ничего не ответил. Мне не хотелось ругаться. Я точно знал, что не могу просто проигнорировать звонок Джины и лечь спать. Правду говорят, что брак длится столько-то лет, а развод — это навсегда.

Наш брак с Джиной продолжался семь лет.

А развод будет длиться вечно.

Это было большое белое здание в квартале Белсайз-Парк. Хороший дом в приличном районе. Много деревьев и машин, которые, как правило, встречаются в подобных кварталах — серьезные машины типа «Мерседес-Бенц СЛК», «Ауди ТТ», третьей серии «БМВ» и авто, которые заводят для удовольствия — «жучки» и «мини» старого выпуска и новые модели, «Морис Майназ» и доисторические «Ситроены». Я расплатился с таксистом и оглядел дом, где находились мой сын и моя бывшая жена. Я без труда нашел нужную квартиру. Было достаточно хорошо слышно, откуда доносится громкая музыка.

Я нажал кнопку домофона, и Джина открыла мне дверь подъезда. Музыка гремела над головой. Внутри большого белого дома все свидетельствовало о том, что это место, где квартиры снимаются, а не находятся в частной собственности. На потертом ковре, как груды осенних листьев, громоздились стопки конвертов и прочей корреспонденции, адресованной бывшим жильцам. Снимать тут квартиру было недешево, наверное, не меньше двух тысяч фунтов в месяц, но помещение не выглядело по-домашнему уютным. Все владельцы квартир имели жилье еще где-то.