— Вы мне тоже нравитесь. Вы хороший.

— Правда?

— Да. Вы забавный и добрый. И одинокий.

— Одинокий? Я?

— Думаю, да.

— Тогда в чем дело?

— Вы не такой мужчина. — Она перевернулась на спину и посмотрела на меня. Ее карие глаза блестели в лунном свете. Прямо как у девушки в песне Моррисона.

Я повернулся к ней лицом. Мне так нравились ее черные волосы, спадавшие на ее лицо. Я дотронулся ногой до ее ноги — шерстяной носок к шерстяному носку. Она положила свою ладонь мне на грудь, и от этого жеста у меня перехватило дыхание. В тишине наши голоса звучали как негромкая молитва.

— Я хочу спать с тобой, — сказал я.

— Тогда закрой глаза и засыпай. — Она не улыбалась.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу любить тебя.

Она покачала головой:

— Ты не свободен.

— Никому на свете нет до этого дела. Есть только ты и я. Мы никому не причиняем боли. Никто не узнает, Казуми.

— Мы будем знать. — Тут она меня подловила. — Я не хочу быть женщиной, которая спит с женатым мужчиной. А ты не хочешь быть таким мужчиной.

— Нет, хочу.

— Нет, Гарри. Ты лучше. — Она погладила меня по лицу. — Просто обними меня, — сказала Казуми, поворачиваясь ко мне спиной и придвигаясь поближе.

Я притянул ее к себе. Два слоя пижамы разделяли ее бедра и мою эрекцию. Я обнял ее рукой за талию и прижал к себе. Она взяла мою руку, целомудренно поцеловала запястье и сжала ее. Мы перестали разговаривать, и еще долго я лежал и слушал, как атлантические ветры налетают на дом, а он поскрипывает, сливаясь с ее тихим дыханием.

И пока Казуми спала в моих объятиях, я раздумывал над тем, как можно сделать жизнь простой. Может, для этого необходимо оставаться там, где ты есть?

Или лучше начать все сначала?

Когда я проснулся, ее рядом не было.

С каменистого берега доносились голоса. Выглянув в окно, я увидел, что Казуми уже фотографирует Эймона.

Одетый в теплую красную куртку, он принимал тщательно продуманные позы — стоял, с серьезным видом глядя на море, потом в объектив фотоаппарата, затем в никуда, — а она перемещалась вокруг него, быстро щелкая один кадр за другим, меняя пленки, отдавая ему распоряжения и всячески его подбадривая.

«Японка с фотоаппаратом, — подумал я. — Одно из клише современного мира».

Толпы туристов, бездумно щелкающих снимки разных достопримечательностей, а потом заполняющих экскурсионные автобусы. Но, когда я наблюдал за тем, как Казуми фотографировала Эймона на продуваемом ветрами берегу Дингл-Бэй, я понял, что эта молодая женщина с фотоаппаратом одержима неукротимой любознательностью по отношению к миру вокруг и ко всему, что его составляет. И поэтому я почувствовал необыкновенный приступ нежности и к ней, и к ее фотоаппарату. Остановись, мгновенье, ты прекрасно… Она сказала, что именно так выразился кто-то по отношению к фотографии. Вот именно это она и делает. Старается остановить прекрасное мгновение.

К тому времени, когда я оделся и умылся, Казуми и Эймон продвинулись дальше, вниз по берегу. Очевидно, она уже сделала необходимые ей снимки, потому что теперь они работали медленнее, пробуя разные ракурсы. Она приседала на корточки на разных камнях, покрытых водорослями, а Эймон медленно шел по направлению к ней, засунув руки в карманы и глядя (наверное, можно назвать это «задумчиво») поверх ее головы.

И хотя мне жаль это признавать, но, возможно, она, в конце концов, оказалась права. Прошлой ночью секс был ни к чему. Одна случайная ночь с Казуми стала бы большой ошибкой. Потому что одной ночи с этой женщиной было бы недостаточно.

И что это могло означать? Что значит, когда одной ночи недостаточно?

А это значит, что нужно заводить роман.

У нас на работе я наблюдал достаточное количество женатых мужчин, которые имели связи на стороне, и понял, насколько это хлопотное дело.

Одностороннее общение по телефону, постоянный страх быть раскрытым, чувство вины, беспокойство, слезы на Рождество и Новый год, когда долг призывает остаться у домашнего очага. Чувство, что ты постоянно раздваиваешься, разрываешься. И ложь. Без лжи никак не получится.

Я так не смогу. У меня не хватит духу. Я не могу поступить так с Сид. И с собой тоже. Да и с Казуми. По крайней мере именно это я чувствовал при свете дня, находясь в пятидесяти метрах от Казуми, которую я уже не держал в объятиях и на которой не было клетчатой пижамы.

Я сохранил верность своей жене.

Я поступил правильно.

Тогда почему же я чувствую себя таким несчастным?

Рядом со мной раздалось низкое трагическое мычание. Это был Блант. С зеленым лицом, покрытым мелкими каплями пота, он подавил отрыжку и попытался застегнуть рубашку.

— Должно быть, пиво несвежее попалось, — произнес он, направляясь в сторону берега, где Казуми заканчивала фотографировать Эймона.

Что касается меня, то я не хотел зацикливаться на другой женщине, которую к тому же едва знал. Сид для меня больше, чем жена и любовница. Она мой лучший друг. По крайней мере, так было до того, как в нашу жизнь вошел другой мужчина.

Я хорошо помнил моменты, которыми измерялась наша любовь. Мы с Сид пережили хорошие времена. Ночь последнего дня Рождества — наша первая совместная ночь — была очень веселой. Нам все казалось необыкновенно смешным — от куклы Брюси-диджея с кучей маленьких проигрывателей до выражения ужаса на лице моей мамы, когда она начиняла индейку специальным фаршем.

Но по-настоящему нас сплотили тяжелые времена. Когда мой сын оказался в больнице с рассеченной головой после падения в парке. Когда я ужасно переживал развод с Джиной. Все это время Сид была со мной, поддерживая меня и заботясь обо мне так, как никто и никогда.

Теперь же мне казалось, что я теряю свою жену, а образующаяся пустота заполняется Казуми, пусть даже против ее воли.

Пустота размером с семью и в форме человеческого сердца.

Однажды вечером я приготовил ужин для нас четверых — Пегги, Пэта, Сид и меня. С тех пор как я женился на Сид, мои кулинарные способности заметно атрофировались. Но однажды вечером я все же решил приготовить ужин. Для семьи.

Мы расселись за столом в соответствии со сторонами света.

В самом начале Сид с Пэтом добросовестно притворялись, изображая энтузиазм по отношению к моей стряпне, хотя Пегги произнесла не без доли сарказма:

— Болонские спагетти! М-м-м, жду не дождусь.

— Ха! Может, как раз придется подождать, Пег. Иногда мы с моей падчерицей обменивались гадкими любезностями.

— Позаботься, чтобы макароны не получились жесткими, ладно? — дала она совет. — А, с другой стороны, я не люблю, когда они слишком разварены. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду?

Я стоял у плиты с напряженной улыбкой, перемешивая мясной фарш с томатным соусом.

— Знаешь, лучше это готовить как рагу, потушить, — мягко подсказала Сид. — Такое количество мяса на медленном огне без крышки готовить придется долго-долго.

— Прошу тебя… — проговорил я, пытаясь сохранять спокойствие. — Сегодня моя очередь готовить.

Я делал спагетти с подливкой. Уж это испортить нельзя. Я привык готовить именно это блюдо еще с тех пор, как мы с Пэтом жили одни.

И почему-то всегда считал, что болонские спагетти делаются очень быстро. Я думал, что на приготовление у меня уйдет столько же времени, как в ресторане после того, как сделал заказ. Но и со спагетти я ошибся, как ошибался во многом другом.

Через час или около того Пегги с нетерпением стала постукивать по столу своей куклой Люси-тайным агентом. Пэт сидел, уставившись на пульт управления, зажатый в кулаке, с таким видом, как будто ждал сигнала. А Сид, очень мило спросив меня, не буду ли я возражать, занялась своей бухгалтерией.

А я все еще стоял у плиты, помешивая соус, приготовление которого затянулось на такое долгое время. Я думал, что, может, я готовил не болонские спагетти, когда мы с Пэтом жили одни, потому что у меня тогда получалось все легко и быстро. Может, это были спагетти под чесночным соусом? Да, точно. Именно такое блюдо можно сделать за считанные минуты. Просто открываешь банку с готовой чесночной приправой и вываливаешь ее на макароны. Быстро и вкусно. Мой сын называл их «зеленые спагетти».