— Потому, что ты уже бросил меня. Я чувствую это. Не знаю, почему ты не уходишь, Гарри. И знаешь, что самое печальное? Ты сам не можешь этого понять. Ты не способен разобраться в том, что тебе со мной делать. Ты обо мне забыл.

Я отрицательно покачал головой, хотя понимал, что все это правда.

В какой-то момент я совсем забыл, почему мы вместе. И поэтому так легко увлекся другой.

— Я не могу больше вариться во всем этом, Гарри. Я тебя с самого начала предупреждала. Это не для меня. У меня есть дочь, и мне нужно думать о ней. А в том состоянии, в котором наши отношения находятся сейчас, ты рано или поздно встретишь какую-нибудь подружку-шлюшку.

— Подружку-потаскушку?

— Шлюшку. Кого-нибудь, с кем ты сможешь заниматься необременительным сексом. Это когда-нибудь произойдет. А может быть, ты уже ее встретил. Я не знаю и не хочу знать. Гарри, мы ведь даже больше не спим вместе. Так что где-то там есть шлюшка, которая тебе принадлежит.

Смешанные семьи и подружки-шлюшки. Это был целый новый мир. Моему отцу он показался бы незнакомым. Я и сам его не узнавал.

— Сид, меньше всего мне нужна подружка-шлюшка.

Она изучающе посмотрела на меня. Наверное, она поняла, что это правда, потому что сказала:

— Тогда ты найдешь себе кого-нибудь, кого ты полюбишь, и тогда все станет еше более запутано. Не для тебя, конечно, а для меня и моей дочери. Помнишь ее? О ней-то я и беспокоюсь в данный момент. Ты встретишь какую-нибудь молодую женщину и будешь делать то, что всегда делал, — говорить ей, что она самая замечательная девушка на свете.

— Я так делаю?

Моя жена утвердительно кивнула:

— И ты сам будешь верить тому, что говоришь, Гарри. И она тоже будет тебе верить. А может, это уже произошло. Так ведь, Гарри? Ты уже встретил самую замечательную девушку за всю мировую историю? Или она просто последняя в длинном перечне?

Я посмотрел на Сид, перевел взгляд на разложенные повсюду чемоданы, потом опять взглянул на нее. Она уже упаковала альбомы с фотографиями Пегги, на которых заметно, как она росла, наши свадебные фотографии, снимки, которые мы делали во время отпуска в разные годы. Она все это упаковала.

— Не уезжай, пожалуйста! — Мнение хотелось, чтобы вес закончилось таким образом. Вообще ничего не должно было заканчиваться. Что-то внутри меня сжалось и не позволяло окончательно все оборвать.

— Почему нет? У нас ничего не получается, Гарри. Ни у тебя, ни у меня.

— Пожалуйста…

Я сделал движение по направлению к ней, но она вытянула перед собой руку:

— Ты неплохой парень, Гарри. У тебя доброе сердце. Я искренне в это верю. Но мы оба можем испортить себе жизнь, стараясь быть хорошими по отношению друг к другу. Можем прожить вместе двадцать лет, так и не узнав, зачем мы вместе. Знаю, что тебе хочется той же жизни, что была у твоих родителей, такого же брака. И знаешь что? Не только тебе.

— Последнее время было очень тяжелым. Все эти дела с мамой, с нашими детьми, с работой.

— Трудные времена должны были сплотить нас. Я вовсе не ожидала, что буду только петь и веселиться. Это брак, а не увеселительный клуб. Держаться друг за друга в трудные времена, становиться ближе друг другу и сильнее — вот в чем смысл. Но у нас так не получается, Гарри. У нас — нет.

Я понимал, что не имею никакого права чувствовать себя так плохо. Но ничего не мог с собой поделать. Быть свидетелем того, как Сид пакует свои чемоданы, означало для меня самую большую потерю в моей жизни. Но хуже всего было то, что я осознавал ее правоту. Она заслуживала большего, чем мог дать ей наш брак.

— Я ухожу потому, что ты не можешь уйти, Гарри. Потому что ты не так жесток, чтобы взять и уйти. Только не иди ни на какие уступки, ладно? Не оставайся только потому, что тебе меня жаль или из чувства собственной вины. Не оставайся только потому, что нет сил уйти.

— Я остаюсь, потому что ты мне небезразлична. Она мягко улыбнулась, дотронувшись рукой до моего лица:

— Если я действительно тебе небезразлична, то ты мне поможешь выбраться из этого.

— Но куда же ты пойдешь?

— Домой. В Хьюстон. К маме и сестрам. Здесь меня больше уже ничего не держит.

— Когда?

— После свадьбы Джима. Пегги очень ждет этой свадьбы, на которой она будет подружкой невесты. Я не хочу ее расстраивать.

Я взял из раскрытого чемодана альбом в кожаном переплете и раскрыл его на том месте, где была фотография Пэта на его пятом дне рождения. С тех пор прошла, казалось, целая жизнь. В саду моих родителей. Пэт со свежим прекрасным лицом. Пегги, которая немного, но ощутимо старше, с серьезным и мрачным видом изучает клубничное желе, стоящее перед ней. Мои мама и папа, здоровые и улыбающиеся в объектив, довольные, что день удался. И Сид, с улыбкой машущая мне рукой, с бутербродом с рыбным паштетом, в то время как я делал этот снимок. Высокая стройная красивая женщина. Мать-одиночка, которая только что осознала, что она справится с этим испытанием — знакомством с родителями друга — и получит от этого удовольствие. Какими же молодыми мы казались тогда!

— Помнишь это? Помнишь день рождения Пэта? Ему пять лет.

Она рассмеялась:

— Я запомнила, как твой отец чуть не подавился пирожком с сосиской, когда я сказала ему, что мой бывший муж встречается с девушкой-стриптизершей из Таиланда.

Я улыбнулся этому воспоминанию. Не туда попало. Это было одним из самых любимых выражений моего отца.

Я закрыл альбом и положил его в чемодан.

— Извини, Сид. Прости, что не смог сделать тебя счастливой.

Я говорил искренне.

— Иди сюда, — сказала она.

И я подошел к ней, мы обнялись и стояли так очень долго.

— Останемся друзьями? — сказал я.

— Навсегда, Гарри. — Она ласково отстранила меня и снова занялась упаковкой чемоданов. — Но я, пожалуй, уйду, пока между нами еще осталось немножко любви.

Маме понравилось носить парик в стиле Долли Партон.

Хотя потеря волос после химиотерапии была единственным, что с ней не произошло. Большой золотистый парик использовался сейчас вовсю. Когда она открыла нам с Пэтом дверь, он обрамлял ее все еще красивое лицо, блестя и переливаясь в солнечных лучах, как рыцарские доспехи.

— Что случилось с твоей головой? — удивился Пэт.

— Это мои волосы от Долли Партон, дорогуша.

— С тобой все в порядке, да? — спросил я. — У тебя волосы не начали… ну, ты знаешь?

— Совсем нет. Он стоил пятьдесят фунтов в магазине «Хэрродз». Не хочется, чтобы он просто лежал без надобности. К тому же, как сказал Род Сюарт, блондинкой быть веселее.

Она на самом деле выглядела великолепно в этом парике. Но когда Пэт занялся просмотром видеофильмов, я ушел в сад с мамой и там она сказала мне, что парик не имеет ничего общего с желанием быть блондинкой.

— Я изменилась, — сказала она. — Все думают, что у меня все позади. Но для меня никогда это не закончится. Как только где-нибудь заболит или кольнет, то я сразу думаю, не возвращается ли болезнь. Подхватываешь простуду и думаешь, что снова обострился рак. Не слушай меня. Мне просто себя жалко.

— Совсем нет, мама.

— Парик Долли Партон, — грустно улыбнулась она, касаясь золотых кудрей. — Таким образом, я пытаюсь показать миру, что я уже не та. Я изменилась. Мне говорят: «Пришла в норму, Лиз?» — Мама покачала головой. — Я так сержусь. Не могу притворяться, что этого со мной не было. Как сказать всем? Как объяснить? Жизнь никогда больше не будет нормальной. Нормальность ушла.

Я знал, что она имела в виду. По крайней мере, мне так казалось. Всегда оставалась вероятность возвращения болезни. И так будет всегда.

— Но я стала сильней. Взгляни на меня в этом большом парике. Я иду в магазин, и мне все равно, кто на меня смотрит. Меньше всего нас заботит то, что говорят другие, правда? Сейчас я стараюсь жить сегодняшним днем. Жить полной жизнью. По-своему, тихо и мирно. Я не строю планов на десять лет вперед. Если нужны гарантии, можно купить тостер. Теперь я стараюсь ценить то, что я имею. — Она взяла меня за руку. — И ценить, как меня любят.