— Ты еще не лег? Хулиган! Не стыдно тебе было бить бедного мальчика-слугу? Немедленно в кровать!

Мирин собирался было возразить, но потом принял решение снять второй башмак и второй чулок.

Мать не унимается, кричит еще громче:

— Несчастный! Ложись в кровать! Бессовестный! Мне пришлось заплатить ей за бутылку и за молоко. Бездельник! Целый день будешь лежать в кровати. И сегодня останешься без обеда!

Мирин начинает расстегивать курточку. Он хочет говорить, но не решается: боится матери. В этот момент появляется бабушка. Она слышала крик и решила узнать, в чем дело:

— Что такое, что случилось? Почему ты велишь ему ложиться в постель? Разве мой маленький сделал что-нибудь плохое? Не верю…

Присутствие бабушки придает Мирину смелости. Теперь он начинает кричать. Он прерывает мать, которая начала рассказывать о случившемся. Он сам рассказывает, горячо и сбивчиво, рассказывает правду:

— Я не разбивал бутылку. Я его заставил выпить молоко, и потом он сам бутылку разбил!.. Я ему дал две оплеухи… Он просил, потому что… он сказал: чтобы заплакать и наврать хозяйке, тогда она его лупить не будет…

— Так почему же ты ей правду не сказал? Почему сказал, что ты действительно побил мальчика, что ты действительно разбил бутылку и молоко пролил?

Мирин хотел ответить, но не мог. Обнимая его, плача, покрывая его лицо поцелуями, бабушка наклонилась к нему и попросила:

— Поцелуй меня, деточка, поцелуй меня, мой ангелочек, сердечко мое золотое! Поцелуй бабушку! Еще поцелуй… еще, еще! Целый час меня целуй, святое ты мое дитятко!

— А почему, бабушка?

Клаудио в четырнадцать лет чувствовал себя взрослым человеком. Впрочем, у него было достаточно оснований чувствовать себя взрослым человеком. Вот уже два года, как он бродяжничал. По временам он нанимался слугой то к одному, то к другому хозяину, но нигде подолгу не удерживался. «Перекати-поле» — прозвали его когда-то в классе. «Перекати-поле» — слышалось за его спиной повсюду, где бы он ни проходил. Он был в вечном движении и нигде не останавливался — как перекати-поле. Почему? Казалось, все, с кем приходилось ему сталкиваться в жизни, были в заговоре против него; казалось, не успеет он выйти из дому, как уже на лбу его появляется неведомо кем выведенная надпись, которую могут немедля прочесть там, куда он направляется: «Перекати-поле».

В двенадцать лет он потерял мать, а отец после смерти жены выгнал сына из дому: «На улицу, на улицу, катись куда глаза глядят, как перекати-поле!»

И Клаудио покатился, как ком сухой травы, по улицам города. Сначала он нанялся разносчиком в лавку. Но как-то раз хозяину вздумалось отодрать его за уши. Он ударил хозяина бутылкой по голове… Две недели он чистил сапоги, полтора месяца продавал газеты. Потом работал в аптеке — мыл пузырьки для лекарств. Там он тоже не удержался. Он нигде не удерживался. Он считал себя взрослым, хотя был мал ростом и оттого казался моложе своих лет. Он считал себя настоящим мужчиной и хотел зарабатывать себе на хлеб, как настоящий мужчина, — работой. Он гордо защищал свои права перед теми, кто хотел его унизить. Его должны уважать, почему же нет? Ведь он уважает других. И почему это взрослые обращаются с ним как с мальчишкой, кричат на него, оскорбляют, даже пытаются иногда бить.

Человек четырнадцати лет, уже два года самостоятельно зарабатывающий себе на жизнь, то есть на черствый хлеб и жесткую постель, — разве это не настоящий мужчина? Да он чувствовал себя гораздо старше многих тех, у кого уже виски поседели! Ведь если припомнить: как-то раз… или вот еще тогда… или совсем недавно… Иной отец семейства и тот растерялся бы в подобных обстоятельствах!

Ну вот, например: как-то, когда ему еще не исполнилось четырнадцать, он поступил на службу в одну импортную контору. Должность его была самая низкая, и не только хозяева, но и сами служащие относились к нему пренебрежительно. А Клаудио их всех равно презирал.

В контору часто заходил сын хозяина, молодчик двадцати лет, очень заносчивый, очень нахальный и большой франт. Он прохаживался по конторе и на всех кричал. Однажды он нарочно толкнул походя одного служащего, седовласого человека, который годился ему в отцы. Клаудио пришел в бешенство. Он, в свою очередь, толкнул хозяйского сынка и приготовился драться. Но франт уклонился от честной борьбы. Он выбежал из конторы, громко крича: «Папа, папа!..» Пришел хозяин. Служащие и чернорабочие столпились вокруг Клаудио. Все громко кричали. И все были против Клаудио. То, что он хотел драться с сыном хозяина (подумать только: толкнуть сына хозяина!), возмутило всех. Клаудио снова охватил слепой гнев, и он, размахивая кулаками, выкрикнул в лицо этим людям все, что о них думал.

Выйдя из дверей конторы, он поклялся самому себе, что отомстит дерзкому обидчику. Он остановился на углу и ждал, пока враг выйдет. Но едва Клаудио, красный от гнева, с поднятыми кулаками, готовый к самой жаркой схватке, вырос перед своим противником, как раздался крик. Тот самый седовласый служащий, которого Клаудио только что защищал, спешил на помощь к своему господину и звал на помощь других.

Клаудио охватило чувство такой безысходной тоски, что он бросился бежать не только для того, чтобы избегнуть опасности провести ночь в тюрьме (что весьма не сладко… он-то уж это знал!), но и затем, чтобы освободиться как можно скорее от присутствия этого гадкого, скользкого пресмыкающегося, защищавшего того, кто его только что унизил… Он бросился бежать, покатился куда глаза глядят, как перекати-поле.

Черные, жесткие, злые наступили дни. Куда идти? Где спать? Ни работы, ни хлеба, ни жилья… Наконец он нашел друга. Это был человек не очень-то привлекательного вида; но один раз, когда Клаудио прикорнул на пороге какого-то дома в холодную, ветреную ночь, этот человек подошел и предложил мальчику переночевать у него… Клаудио согласился. Как тут не согласиться, если у него за целый день маковой росинки во рту не было! Они зашли в молочную. Клаудио проглотил целое «меню»: кофе с молоком и булку с маслом. Новый знакомый предложил ему по второй порции того и другого, и он согласился. Не переводя дыхания он проглотил и третью порцию.

— Вы были голодны?

— Как стая волков!

Что особенно расположило Клаудио к этому подозрительного вида человеку — это что он говорил ему «вы», а не «ты», как все остальные! Действительно, почему ему должны говорить «ты», в то время как он говорит «вы» всем без исключения, даже мальчикам его лет. Это приводило его в отчаяние, потому что казалось ему выражением презрения со стороны других.

Он пошел ночевать к новому другу. Тот жил в крошечной каморке на последнем этаже большого дома, заселенного беднотой. Он указал Клаудио на одну из кроватей, стоящих в комнате, и пояснил:

— Будешь спать там. Это кровать одного моего товарища. Пока он не вернется! Взяли его. Вчера попался. Годков девять дадут. Так что покуда живи. Тут тебе, ясно, не перина пуховая. Но все ж лучше, чем на ступеньках-то, все ж помягче будет…

Несколько дней прожил Клаудио на новом месте. Он готовил на двоих обед и был вполне доволен. Его новый знакомец оказался веселым товарищем и добрым человеком — первым человеком, который смотрел на Клаудио тоже как на человека, — на Клаудио, на «Перекати-поле»!.. Как-то вечером, когда они уже сели за стол, в комнату вдруг ворвалась полиция. И без всякой подготовки:

— Руки вверх! Вы арестованы!

Дула полицейских револьверов неумолимо направились в лицо Клаудио и его товарища. Делать было нечего: оставалось положить нож и вилку и поднять руки вверх. Им надели наручники. Клаудио попытался вырваться. Полицейский ударил его кулаком по лицу так сильно, что мальчик чуть не упал. Тогда Клаудио, в свою очередь, лягнул его ногой, и уже все три полицейских навалились на него. Клаудио со связанными руками отчаянно сопротивлялся. Но его все-таки одолели.