Это было великолепно. Не так, как она себе представляла, но великолепно, словно дремлющий город-наяда, поднимавшийся из глубины. Сара вдруг поняла, что не дышит, и перевела дух.

– Разве это не зрелище? – сказал де Лент с наигранной сердечностью, оторвав ее от мечтаний.

Она не знала, к кому он обращается: к ней или к своей матери. Он и раньше использовал такую хитрость, чтобы смутить ее, поэтому она лишь кивнула и продолжала смотреть вперед.

– Держу пари, вы никогда и не мечтали оказаться здесь, – тем же тоном сказал он.

Сара быстро взглянула на него. Хотя глазам янтарного цвета просто несвойственна холодность, у де Лента они были холодными, а их блеск давал понять, что он сделал намек на ее низкое происхождение отнюдь не случайно или по неосторожности.

– Я рада ехать, куда пожелает леди Меррил, сэр, – тихо сказала она, покраснев.

– Какая целомудренная кротость, – пробормотал де Лент.

Его холодный взгляд почти с вожделением прошелся по ее лицу, не пропустив ни единой оспинки. Сара отвернула голову, и края старомодного капора закрыли ему вид.

– Сара прекрасная компаньонка. – Леди Меррил, слишком рассеянная, чтобы заметить напряжение, повисшее в воздухе, похлопала девушку по руке.

– Вам нетрудно угодить, ваша светлость. Несмотря на все недостатки леди Меррил, она была нетребовательной хозяйкой. Сара почла бы за счастье провести остаток жизни в роли компаньонки, если бы знала, что будущая работа окажется столь же приятной. Капризную внучку с ее друзьями Сара могла вынести. Если бы только сын леди…

– Хотите посмотреть карнавал, мадам? – спросил де Лент, глядя поверх головы компаньонки, словно она перестала для него существовать.

– Карнавал? – удивилась леди Меррил. – Они же умерли больше полувека назад!

Ее сын засмеялся.

– Нет, по-настоящему карнавалы не умирали никогда. А после освобождения Венеции от австрийского гнета молодые венецианцы наверняка решили возродить их. Втайне, конечно, с большим благоразумием и вкусом, чем в прежние времена… – По его тону Сара не могла сказать, одобряет ли он такое улучшение. – Некоторые из них – сторонники нового Итальянского королевства, другие хотят восстановить эпоху Республики. Но их мотивы не имеют значения, главное, любая из масок сделает вас потрясающей гурией, – бесстыдно польстил он. Леди Меррил по-девичьи рассмеялась.

– Мое время давно прошло. Я – в шокирующем обществе! Кроме того, Сара может умереть от унижения, оказавшись в компании семнадцатилетних одалисок, не говоря уж о том, что подумают Анна и ее юные друзья.

– О чем ты, бабушка? – спросила леди Анна, услышав свое имя.

Пока леди Меррил объясняла, Сара хранила молчание в надежде, что вмешательство девушки отвлечет от нее внимание мистера де Лента. Но почти сразу же она почувствовала его взгляд.

– Нашу Сару только обрадует возможность скрыться за маской и вуалью, – сказал он, игнорируя племянницу.

В его словах не было резкости, но их злобу Сара ощутила всей кожей. «Мне все равно», – подумала она. Увы, ей было не все равно, и де Лент знал это. Не важно сколько лет отделяло Сару от грязных улиц с ветхими многонаселенными домами, она всегда будет носить на лице знаки своего происхождения, очевидные для всех. Теперь ее речь безупречна, ее образование (если не опыт) не хуже, чем у леди, ее поведение и манеры безошибочны… однако ничто уже не может стереть оспины, которые портили ее лоб и щеки.

Сто лет назад такие рубцы вряд ли делали бы ее особенно заметной, но ко времени ее рождения всем, кроме бедняков и некоторых возражающих, сделали прививки. Теперь каждый ребенок в Англии должен иметь прививку от оспы.

Так что история жизни написана на ее лице. Никогда уже она не поднимется выше компаньонки леди, да и это можно считать невероятным везением. Это больше того, о чем она когда-то мечтала, и значительно больше того, что заслуживает любая с ее прошлым.

Сара решительно отгородилась от ядовитых комментариев мистера де Лента и снова перевела взгляд на дворцы, которые, словно бледные видения, поднимались из темной воды.

Это он. Тут не было никакой ошибки.

Себастьян замер в тени прохода у мануфактурной лавки возле Понте делла Верона, скрытый широким плащом и клубящимся туманом, уже поднимавшимся с каналов быстрее, чем его мог разогнать ветер.

Перед дверями палаццо стояли три набитые людьми гондолы и с полдюжины грузовых лодок, которые осели до планширов в воду под тяжестью сундуков, коробок и слуг.

В первой гондоле среди других пассажиров Себастьян мог видеть де Лента, сидящего с непокрытой головой и высокомерно задранным подбородком. Затем он поднялся и ловко спрыгнул на ступени лестницы, к большому раздражению гондольера, который обругал его на венецианском диалекте, когда лодка накренилась от его прыжка.

Себастьян ощутил черный гнев. Непристойно, что подлец мог стоять здесь, с улыбкой, словно великодушное божество, глядя на гондолы у своих ног. Несмотря на неумолимую ярость, Себастьян не мог не признать, что де Лент выглядел настоящим джентльменом – от безупречно причесанных волос до сверкающих коротких сапог – и был образцом изящества и выдержки. Себастьян невольно сжал кулаки.

Не обращая внимания на спутницу и гондольера, де Лент позвал слугу, который смотрел из верхнего окна палаццо. Когда тяжелые двери были открыты, де Лент отпустил свою лодку, жестом подозвал вторую гондолу и театрально протянул руки сидевшей там седовласой женщине.

Себастьян с мрачным удовлетворением кивнул, узнав леди Меррил: до сих пор сведения его источников были верны.

Леди одарила сына ослепительной улыбкой, после чего самостоятельно покинула гондолу, смеясь над его замечанием по поводу ее сумасбродства. Как только мать исчезла за высокими резными дверями палаццо, де Лент повернулся, чтобы помочь второй пассажирке. Наконец появилась красивая блондинка, которую ждал Себастьян, действующее лицо, столь же необходимое для его замысла, как леди Меррил или даже сам де Лент: леди Анна Даттон, племянница де Лента.

На место отпущенной гондолы скользнула последняя лодка. Еще две юные девушки – по сведениям источника, Мелинда и Юфимия Мортон, подруги и дальние родственницы семьи, – быстро покинули лодку в сопровождении гувернантки, что было написано на ее лице.

Себастьян уже хотел уйти, когда вернулась первая гондола с единственной спутницей де Лента. Тот властно протянул руку.

Женщина поднялась. Неудивительно, что он забыл ее, подумал Себастьян. Она была очень миниатюрной, а сгорбленные плечи, опущенная голова и черная одежда из грубой полушерстяной ткани делали ее внешность совершенно незначительной.

И тем не менее… Под этой оболочкой крылось напряжение, скорее нацеленная вперед тетива лука, чем струна лютни. Энергия, а не покорность. Невзирая на смиренную позу, там было нечто такое… – в ее движениях? ее внешности?.. – что говорило о силе и кипящем внутри гневе, который сдерживался лишь тщательно выработанным проявлением благовоспитанности. Интересно, подумал Себастьян, что случится, когда это самообладание наконец лопнет, как мыльный пузырь?

Женщина медлила, нерешительно стоя в гондоле. Капор, вышедший из моды двадцать лет назад, скрывал ее лицо, пока она не подняла голову, словно ища возможность уклониться от слишком настойчивого предложения де Лента. Тогда, лишь на миг, Себастьян увидел бледное лицо женщины, прежде чем ее невероятно темные глаза встретились с его глазами, послав ему… что? В ее взгляде не было тревоги или страсти, а нечто вроде узнавания, и это было весьма странно, потому что он не мог вспомнить никого, кто хотя бы отдаленно походил на эту миниатюрную девушку.

Себастьян вдруг осознал, что, поддавшись любопытству, невольно выступил из прохода. Он тут же исправил свою оплошность, но было уже слишком поздно скрываться в тени. Ее глаза, темнее любой ночи, следовали за ним, изучая каждую черту его лица, видимого из-под капюшона.

На долю секунды у него возникло ощущение, будто между ними, созданная этим испытующим взглядом, появилась некая связь. Потом де Лент ей что-то сказал, женщина отвела взгляд, иллюзия пропала. Освободившись от чар ее глаз, Себастьян впервые увидел мелкие рябинки, пометившие бледное лицо.