– Ну, это не совсем одно и то же, – возразил я.

– Ничего, вы привыкнете, – проговорила она весело и снова взялась за шитье.

Я спросил ее, читала ли она «Корабль душ» Муди. Она не читала. Я продолжал исследование. Оказалось, что ей нравится Броунинг, в особенности «Кольцо и книга». Это характерно для нее. Ей нравится только здоровая литература, только такая, которая позволяет нам тешить себя иллюзиями, самообманомnote 14.

Так, например, мое упоминание о Шопенгауэре вызвало у нее только смех. Все философы пессимизма кажутся ей смешными. Ее красная кровь не позволяет ей принимать их всерьез. Чтобы испытать ее, я передал ей разговор, бывший у меня с де-Кассером незадолго до моего отъезда из Нью-Йорка. Де-Кассер, проследив философическую генеалогию Жюля де Готье вплоть до Шопенгауэра и Ницше, заключил предложением, что из двух формул двух последних философов де-Готье построил третью, даже более глубокую формулу. «Воля к жизни» одного и «воля к власти» другого являются, по его мнению, только частями высшей, обобщающей формулы де-Готье, а именно – «воли к иллюзии».

Я льщу себя надеждой, что сам де-Кассер остался бы доволен моей передачей его аргументации. А когда я кончил, мисс Уэст быстро спросила:

– А разве не бывает, и даже очень часто, что философы-реалисты обманывают себя собственными фразами совершенно так же, как обманываем себя мы, простые смертные, теми иллюзиями, в которых нам не приходит и в голову сомневаться?

Вот к чему привела моя философия! Обыкновенная молодая женщина, никогда не утруждавшая своих мозгов философскими проблемами, в первый раз слышит о таких высоких материях и тотчас же со смехом отметает их прочь. Я убежден, что де-Кассер согласился бы с ней.

– Верите вы в Бога? – спросил я довольно неожиданно.

Она уронила на колени работу, задумчиво посмотрела на меня, потом перевела глаза на сверкающее море и на лазурный небосвод. И наконец, с истинно женской уклончивостью, ответила:

– Отец мой верит.

– А вы? – не отставал я.

– Право, не знаю. Я никогда не ломаю головы над такими вещами. Я верила, когда была ребенком. А теперь… Впрочем, я, кажется, и теперь верю в Бога, временами совсем даже не думая об этом, я верю, что все устроено к лучшему, и вера моя в такие минуты так же сильна, как вера этого вашего друга-еврея в рассуждения философов. Надо думать, что в конце концов все сводится к вере. Но зачем мучить себя?

– А-а, теперь я знаю, кто вы, мисс Уэст! – воскликнул я. – Вы истинная дочь Иродиады.

– Это что-то некрасиво звучит, – промолвила она с милой гримаской.

– Да оно и на самом деле некрасиво, – подхватил я. – Тем не менее оно верно. Есть такая поэма Артура Симонса – «Дочери Иродиады». Когда-нибудь я вам ее прочту и посмотрю, что вы скажете. Я знаю, вы скажете, что вы тоже часто смотрели на звезды.

Потом мы заговорили о музыке. У нее весьма солидные познания в этой области. Но только что она начала было: «Дебюсси и его школа не особенно прельщают меня», – как послышался отчаянный визг Поссума.

Щенок пробежал вперед до средней рубки, где он, очевидно, пробовал знакомиться с цыплятами, когда с ним случилась беда. Он взвизгнул так пронзительно, что мы оба вскочили. Теперь он со всех ног мчался к нам по мостику, не переставая визжать и поминутно оборачиваясь в сторону курятника.

Я ласково окликнул его и протянул было к нему руку, но в благодарность он только щелкнул зубами, цапнул меня за руку и помчался дальше. Задрав голову, он, не глядя, летел прямо вдоль кормы. Прежде чем я успел сообразить, что ему грозит опасность упасть в море, мисс Уэст и мистер Пайк уже пустились вдогонку за ним. Мистер Пайк был ближе к нему. Гигантским прыжком он очутился у борта как раз вовремя, чтобы перехватить щенка, который слепо летел все вперед и непременно полетел бы в воду. Ловким толчком ноги мистер Пайк отбросил его в сторону, и он, перекувырнувшись, покатился по палубе. Завизжав еще громче, он вскочил на ноги и, шатаясь, направился к противоположным перилам.

– Не трогайте его! – закричал мистер Пайк, когда мисс Уэст нагнулась было, чтобы схватить обезумевшее животное. – Не трогайте! У него припадок.

Но это не остановило ее. Щенок был уже под перилами, когда она поймала его.

Она держала его на весу в вытянутой руке, он лаял и выл, и изо рта у него шла пена.

– Да, это припадок, – сказал мистер Пайк, когда ослабевший зверек уже лежал на палубе, судорожно подергиваясь.

– Может быть, его клюнула курица, – сказала мисс. Уэст. – Принесите-ка ведро воды.

– Позвольте, я возьму его, – вызвался я со своими услугами, довольно, впрочем, нерешительно, так как не имел ни малейшего понятия о собачьих припадках.

– Нет, вы не беспокойтесь, я позабочусь о нем, – сказала мисс Уэст. – Холодная вода ему поможет. Наверное, он слишком близко подошел к курятнику, курица клюнула его в нос и от испуга с ним сделался припадок.

– Никогда не слыхал, чтобы у собак делались припадки от испуга, – заметил мистер Пайк, поливая водой Поссума под руководством мисс Уэст. – Это просто обыкновенный припадок, какие часто бывают у щенят, особенно в море.

– А я думаю, не парусов ли он испугался, – предложил я свое объяснение. – Я заметил, что он боится парусов. Всякий раз, как они захлопают, он сперва присядет в ужасе, а потом пустится бежать. Заметили вы, как на бегу он все время оборачивался?

– У собак бывают припадки и тогда, когда им нет никаких причин пугаться, – стоял на своем мистер Пайк.

– Отчего бы это ни случилось, а у него припадок, – заключила прения мисс Уэст. – А это значит, что его неправильно кормят. С этих пор я буду кормить его сама. Передайте это вашему Ваде, мистер Патгерст. Пусть никто ничего не дает ему без моего разрешения.

В эту минуту показался Вада с маленьким ящиком, в котором Поссум спал, и они с мисс Уэст приготовились нести его вниз.

– Это был подвиг с вашей стороны, мисс Уэст, положительно подвиг, – сказал я ей. – Я не буду даже пытаться вас благодарить. Но знаете что: берите Поссума себе. Теперь это ваша собака.

Она засмеялась и покачала головой, проходя в дверь рубки, которую я открыл перед ней.

– Нет, не надо; но я буду заботиться о нем вместо вас. Пожалуйста, не трудитесь спускаться. Это уж мое дело, в вы будете только мешать. Мне поможет Вада.

Меня самого удивило, когда, вернувшись на свое место и усевшись в кресло, я почувствовал, до чего меня взволновал этот маленький эпизод. Я припомнил, что у меня от волнения усиленно забилось сердце. И теперь, когда я, прислонившись к спинке кресла и закурив сигару, уже спокойно думал об этом, передо мной живо предстала вся необычайная картина нашего плавания. Мы с мисс Уэст философствуем и рассуждаем об искусстве; капитан Уэст мечтает о своем далеком доме; мистер Пайк и мистер Меллэр отбывают свои вахты и рычат на матросов; люди-рабы выбирают канаты; Поссум катается в припадке; Энди Фэй и Муллиган Джэкобс пылают неугасимой ненавистью ко всему живому; миниатюрный полукитаец стряпает на всю братию; Сендри Байерс без устали подтягивает свой живот; О'Сюлливан бредит в душной стальной каюте средней рубки; Чарльз Дэвис лежит над ним, держа наготове свайку, а Христиан Иесперсен ушел на дно морское с мешком в ногах и остался на много миль позади.

Сегодня две недели, как мы вышли в море. Море спокойное, по небу плывут легкие облачка, и мы плавно скользим со скоростью восьми узлов в час, подгоняемые легким восточным ветром. Капитан Уэст почти уверен, что мы попали в полосу северо-восточного пассата. И еще я узнал, что «Эльсинора», чтобы не наткнуться на мыс Сан-Рок у берегов Бразилии, должна сначала держать курс на восток почти что к берегам Африки. На этом переходе нам встретятся острова мыса Верде. Не удивительно, что путь от Балтиморы до Ситтля определяется в восемнадцать тысяч миль.

Поднявшись сегодня утром на палубу, я застал у штурвала грека Тони. По-видимому, он в здравом уме: на мое приветствие он очень вежливо снял шапку. Больные быстро поправляются – все, кроме Чарльза Дэвиса и О'Сюлливана. О'Сюлливан все еще привязан к койке, а Дэвиса мистер Пайк заставил ухаживать за ним. В результате Дэвис разгуливает по палубе, приносит с кубрика воду и еду для больного и всем и каждому рассказывает о своих обидах.