Проницательность моя меня не подвела. У Бодрых мало того, что спеси были полные кальсоны, так еще и язык брехливый. Хорошо хоть он не на заставе служит. А то была б там брешь в советской обороне с забавной фамилией Бодрых.

— Как зовут бойца? — спросил капитан у Машко.

— Селихов, товарищ капитан.

С этими словами Машко глянул на меня с подозрением, какое почти каждый раз возникало в его глазах, когда мы с ним встречались взглядами.

— Александр, — добавил старлей с каким-то недоверием в голосе.

Капитан задумался.

— Распорядись, Сережа, чтобы бойца освободили от начальной физподготовки, — Капитан глянул на меня. — Он и так молодец. Крепкий. Пусть больше бегает. Выносливость ему надо нарабатывать.

— Слушаюсь, — кивнул Машко.

— Ладно, пойду, — с этими словами, капитан отдал честь Машко, тот ответил, а потом чернобровый направился по своим делам.

— Приказ, в отношении бойца Селихова, слышал? — Вздохнув обреченно, спросил Машко у Бодрых.

— Так точно.

— Ну тогда исполняй.

— Есть.

Машко тоже пошел прочь, а Бодрых взглянул ему вслед какими-то преданными, почти щенячьими глазами.

Федя Мамаев застегнул галифе и вышел из уличного туалета. А потом почти тут же остолбенел.

Перед ним с нахальным видом стоял Бодрых.

— Ну чего ты, выссался? — Спросил он с ухмылкой.

— Да-да… — занервничал Мамаев, — товарищ сержант. Проходите.

— Почему не отвечаешь по уставу?

Мамаев потерялся еще сильнее, но все же сообразил вытянуться и ответить:

— Так точно… Выссался…

— Ну и молодец.

Мамаев торопливо освободил Бодрых проход. Сам было собирался уйти прочь, но сержант его остановил. Пусть Бодрых был ниже Мамаева на полголовы, но наглый вид сержанта, а также его решительный тон сильно напугали Федю.

— Стой-стой, дружок, — схватил он Мамаева за рукав. — Ответь мне лучше, вы с Селиховым же товарищи?

— Ну… Можно и так сказать, — несмело кивнул Мамаев.

— Очень хорошо. Надо, чтобы ты кое-что для меня сделал, щекастый.

С этими словами Бодрых ухмыльнулся. Мамаев опешил от страха.

— Но имей в виду, если струсишь, не сделаешь, что сказано, — он заозирался по сторонам, а потом подставил Феде под нос свой тонкокостный, но крепкий кулак, — весело тебе будет так, что завоешь.

Федор сглотнул.

— Значит, Мамаев, слушай, что мне от тебя надо…

— М-да… Щи, хер полощи… — протянул Дима, вылавливая из чашки ниточку недоваренной капусты, — хоть бы картошки побольше накидали. А то ну вода одна.

— А мне ниче, нормально, — возразил Васька, закладывая за обе щеки, — только маловато. Мне б таких три чашки.

Я набрал в ложку больше юшки, подхватил кусочек тушенки и отправил все в рот. Армейская еда… Не скажу, что сильно по ней соскучился, но ностальгия все равно поднакрыла.

В столовой было бы тихо, если б не лязг ложек и посуды. Усталые после марш-броска и тренировок бойцы, накинулись на то, что им дали. Пускай, многие крутили носом, мол еда — та еще мерзость, а все равно жрали с голодухи. Молодые организмы требовали калорий после тяжелой работы.

Старшина роты Маточкин, не спеша, обедал за отдельным столом, и, казалось, все его внимание было обращено только к еде.

Мамаев тем временем не ел. Хотя, это было весьма странно. Он сидел мрачный как туча, и помешивал суп ложкой. Бросал куда-то грустные взгляды.

— Чего не ешь? — Спросил его я.

— Ну почему же? Ем… — Замялся Федя и поторопился отправить ложку в рот. — Просто все болит, сил нет никаких. Будто зил переехал.

Когда перешли ко второму, я заметил, что Мамаев снова то и дело на кого-то поглядывал. Проследив за ним, увидел, что этим кем-то был Бодрых. Сержант, за соседним столом, неторопливо работал ложкой. Доедал свое второе: макароны по-флотски с тушенкой.

— Он тебе что-то сделал? — Спросил я у Мамаева.

— Кто? — Удивился тот.

— Бодрых.

Мамаев растерялся, и это показалось мне подозрительным.

— Не-не, Саша. Ничего не сделал. Ну так, накричал чуть-чуть. На марш-броске пинков мне от него досталось. Но ничего особенного. Все как у других.

— Точно? — С некоторым нажимом спросил я.

Зрачки Мамаева забегали, и он даже заерзал на лавке.

— Точно, Саша.

— Ну смотри, — недоверчиво проговорил я.

— Ты ж за меня в поезде заступался, — рассмеялся Мамаев нервно, — Я, Саша, знаю, что если что, могу у тебя помощи просить, и ты не откажешь. А Бодрых ничего мне не сделал. Совсем. Тут можешь не переживать.

— А я и не переживаю, — сказал я, набирая в ложку суп.

Мамаев грустно вздохнул. Я украдкой глянул на него. Продолжил:

— Мы с тобой земляки, Федя. Ты с Армавира, я с Красной. С одного района, считай. Оба с Кубани. А за земляков я привык стоять.

Ничего не ответив, Мамаев уставился в свою чашку.

— Вот вы мне скажите, — недовольно начал Дима, ковыряясь в макаронах, — у нас большая страна. Добра вокруг — завались. Леса, поля, недра ископаемые! Да мы, елки-палки, человека в космос первые отправили! В этом году олимпиаду принимали!

Вася недоуменно покосился на возмущающегося Диму. Я только хмыкнул.

— Ну неужели же нельзя собственную армию кормить нормально? Мы ж границу защищаем! Нас, таких важных людей, можно и мясом подкармливать. Да почаще!

— Можно, — пожал я плечами. — Да не нужно.

— Это еще почему? — не понял Дима.

Я хмыкнул.

— Вот привыкнешь ты тут к мясу, прости господи, пирожкам каким-нибудь. А на заставе такого не будет. В боевой обстановке — тем более.

— Так, пусть будет, — заключил Дима.

— Если придется землю афганскую топтать? В рейды, несколько суток на ногах или колесах. Там уж точно не будет. И что ты тогда делать будешь?

— Грустить, — понуро отозвался Димка.

— Вот именно, — кивнул я с ухмылкой. — А грустные солдаты и обязанности свои исполняют грустно. Плохо, то есть. Так что, Дима, все это нужно, чтобы солдат заранее привыкал к лишениям, которые могут возникнуть в боевой обстановке.

— М-да… — Протянул Димка. — На заставу выйдем, я себе в первом же наряде застрелю горного барана. Шашлыков нажарю.

Димка Ткачен смешливо покосился на меня и добавил:

— А с тобой не поделюсь. Больно ты умный.

На это я только сдержанно рассмеялся. Ткачен тоже прыснул в кулак, а за ним и Вася. Обед заканчивался. Впереди нас ждал долгий день учебных занятий.

Я дал из автомата Калашникова короткую очередь в туман. Маячившие там неразборчивая тень задрожала и тут же исчезла. Видимо, пораженный пулей дух упал куда-то между скал.

— Снял? — Спросил брат-близнец Сашка, залегавший рядом, за цепочкой больших и широких валунов, наполовину вросших в землю.

— Видать, да, — ответил я, стараясь не светить головой, — не выглядывай. У душманов снайпер работает. Вон из-за тех скал.

— Вот же, умудрились поотстать, — Сашка перевернулся набок, достал из самодельного подсумка на животе новый магазин, заменил. — Че теперь делать? Как догнать наших?

— Ниче, прорвемся, — покачал я головой. — Туман к ночи загустеет и выйдем.

— Окружат же…

— Не окружат, — покачал я головой. — Патроны, гранаты есть. А духи не знают, что нас тут только двое.

— Лучше бы нам…

Саша недоговорил. Вопреки моему приказу, он приподнял голову, чтобы выглянуть из-за укрытия. И тут же получил пулю. Брат упал рядом замертво. Я окоченел от неожиданности.

— Саша… — Прошептал я. — Сашка…

Ярость закипела в душе, я схватил автомат и поднялся в самоубийственную атаку, чтобы отомстить. А потом наступила темнота…

— Саша… Сашка, проснись… — позвал меня тихий голос.

Я открыл глаза. Вокруг было темно и спокойно. На двухэтажных койках спали бойцы. Кто-то бессовестно храпел.

Я сощурился, стараясь разлепить сонные глаза. Потом глянул на Мамаева, сидевшего у моей койки.