А потом со стороны тыла прилетели три штурмовика русских. Издалека дали залп ракетами, которые довольно кучно легли на центральную и правую позиции Фольксштурма, а затем, встав в круг, поочерёдно стали поливать траншеи пушечным и пулемётным огнём и засыпать их россыпями мелких осколочных бомб. Под прикрытием этого огненного ада к окопам ополченцев приблизились танки и спешенные конники РККА, и как только авианалет прекратился, коротким броском ворвались в них.

Фольксштурмисты, не ожидавшие такого развития событий, побежали, бросая оружие и прикрываясь насыпью шоссе. И Эрика тоже, только не вдоль дороги, по которой, набирая ход, понеслись танки русских, а забирая вправо, под прикрытие забора и лесополосы.

Из сотни ополченцев вряд ли двум-трём десяткам удалось избежать гибели или плена, а русские скорее всего и не понесли потерь вовсе. И Эрика, пробравшись в город, вновь присоединилась к грязным и закопчённым ополченцам, которые решили дать бой на улицах, используя своё преимущество в знании города. Решили, поскольку русских немного, перебить их огнём с чердаков, из окон верхних этажей и подворотен.

Эрике на этот раз досталась винтовка с двумя обоймами и три гранаты. Ополченцы уже воспринимали её как своего боевого товарища, прошедшего вместе с ними крещение огнём. Эрике досталось окно третьего этажа.

Солдаты противника приближались по улице к дому, в котором Эрика заняла позицию. Танки шли по краям мостовой, развернув пушки к противоположной стороне улицы, а за ними, прикрываясь броней, пригнувшись, крались спешившиеся кавалеристы. Все стволы нацелены на окна верхних этажей. Эрика, как учили в стрелковом кружке, приложила тяжёлый приклад винтовки к плечу, приподнялась в проёме окна и, быстро выцелив фигурку в жёлто-зеленой форме, выстрелила. Солдаты врага присели, а в ответ по окнам, разнося вдребезги стекла и рамы, брызнула длинная пулемётная очередь. «Пора менять позицию», – подумала она, но снова, перезарядив оружие, выстрелила в окно. Во время выстрела Эрика увидела, что один из танков наводит своё орудие на её убежище, и бросилась к выходу. Когда она уже проскочила коридор и схватилась за ручку входной двери, за её спиной рванул тяжёлый снаряд. Просвистевший осколок срезал у локтя её руку, державшую винтовку, а взрывная волна сгребла её, будто котёнка, и швырнула на стеклянный книжный шкаф. Эрика повалилась назад, увлекая за собой книги с тяжёлыми кожаными, с золотым тиснением, переплётами. Последнее, что она видела в своей жизни, это пролетающее мимо окна сбитое взрывом нацистское знамя.

Старшина Пилипенко, зам. командира группы Осназа, медведеподобный гигант, осторожно перевернул тело немецкой снайперши, погибшей от разрыва снаряда. Красивая светловолосая девчонка в маскировочном комбезе и в десантной каске. Стараясь не прикасаться к её груди, он вьггащил документы из нагрудного кармана полувоенной куртки.

– Та-щь капитан, посмотрите!

– Что там у тебя?

– Снайперша-то как на Полину из радиороты разведбата похожа!

– На какую ещё Полину?

– Радистка из разведбата и эта немка – одно лицо, да и фигура – один к одному.

– И что?

– А если её подменить. По документам – эта аж баронесса. Внедрить Полину куда надо.

– Пилипенко, от тебя я такой ахинеи не ожидал!

Старший майор Госбезопасности Павел Судостроев выслушал Чернышкова, помолчал, зачем-то коснулся «Гвардии» на груди осназовца. Улыбка чуть тронула его губы:

– Бред какой-то. Капитан, вам, конечно, спасибо за помощь в поимке Даллеса, но такие инициативы вы предлагайте своей бабушке, а не нам. И вообще, забудьте об этой фашистской сучке. У вас что, других дел нет?

Берия выслушал Судостроева внимательно, как всегда. Предложил, как и всегда, вина и фруктов, от которых Судостроев, как всегда, отказался. Походил по кабинету, подражая манере Сталина.

– А товарищ Голиков не перехватит девочку?

– Армейцам она неинтересна.

– Языки знает?

– Да, немецкий, частью английский и французский. Мама её – учительница, из бывших…

– Чудо просто. Родителей проверили?

– Пока не успели, работаем.

– Она же английский плохо знает.

– Контузия. Будет молчать и мычать…

– Не пойдёт. Ты бы поверил?

– Тяжёлая контузия… авиабомба. Но я бы не поверил.

– А что, по-вашему, американцы тупее вас?

– Они её будут пробивать на нацизм, пусть пробивают, здесь-то она чиста.

– Не жалко девочку? Ведь сырая совсем…

– Война, Лаврентий Павлович. Мы все рискуем.

– Ладно, попробуй. Только проведи её через курс языков, чтобы никакого акцента не было, да пусть спецы из ИНО с ней поработают на предмет быта баронов на Западе. Не спешите. Месяца два-три у вас есть. И вытащите поаккуратнее её из войск, чтобы никто ничего не заподозрил.

– Есть. Спасибо.

Полина Легкова родилась в небольшой деревеньке поблизости от Коврова. Это она знала из рассказов матери, но сама там так ни разу и не побывала. В 1925 году, трех лет от роду, её привезли в Наро-Фоминск, небольшой городок в шестидесяти километрах юго-западнее Москвы. Отец поступил на работу на военный полигон, вкалывал там от зари до зари механиком при каком-то танковом НИИ, а мать устроилась учительницей в школе посёлка при местной ткацкой фабрике. Хотя устроилась – не то слово. Не так устраиваются в жизни люди. Но все сыты, обуты, при деле. Дети, а их трое уже, ходят в садик и в школу. Что ещё нужно, чтобы быть «не хуже других»? И подрастающая дочь, гордость школы и в учёбе, и в спорте, и в художественной самодеятельности, подтверждает правильность принятого когда-то главой семейства решения – ехать в город.

Полина уже в восьмом классе поддалась всеобщему увлечению военно-прикладными видами спорта. Как только ей исполнилось шестнадцать, она записалась в парашютную секцию. Всю зиму изучали матчасть, учились укладывать парашют. Прыгали с двухметровых помостов, с парашютной вышки, но все это даже приблизительно не давало тех ощущений, которые возникают при настоящем прыжке с самолёта. Полина и не помнила себя, когда старенький У-2 повёз её на первый прыжок. В памяти остались лишь свист ветра в расчалках, страх испугаться и передумать, да нырок с крыла, как будто в ледяную воду. И тишина после того, как хлопнул купол парашюта, наполнившись воздухом.

Второй прыжок тоже прошёл нормально, теперь она во время свободного падения, продолжавшегося всего пару секунд, успела осмотреться в воздухе и даже слегка насладилась этим падением. Но настоящего, отчаянного страха нагнал третий прыжок. Если в первый, да и во второй раз тоже, она ничего не понимала, все на автомате, как её учили долгими зимними вечерами, то теперь уже было все понятно… и страшно. Да ещё байки, которые травили бывалые парашютисты, да мысли о том, что в третий раз всегда что-то происходит. Прыгнула без замечаний, только для себя решила, что с парашютами пора завязывать. После школы были мысли поступить в институт в Москве, и аттестат позволял, да только у родителей не хватило бы денег на её обучение, несмотря на неплохую отцовскую зарплату. И Полина подала документы в училище при фабрике. Пока шло зачисление, началась война с Германией. Все ребята из её класса подали заявления в армию, но им отказали, сказав, что ваше время придёт ещё, пока учитесь! Полина сразу же забрала документы из училища и по совету отца пошла работать на полигон. Там месяц походила из кабинета в кабинет, перенося кипы каких-то ужасно секретных бумаг. Потом её заметил приехавший с фронта за новыми танками подполковник, и её рапорт подписали. Направление дали сначала на Западный фронт, но вскоре её переадресовали на Южный, и она попала в штаб танкового корпуса самого Рокоссовского. А когда в разведбате корпуса из-за случайной бомбёжки образовалась вакансия, то Полина с радостью сбежала подальше от навязчивых комплиментов штабников, излишнего внимания начальства.