Ему не следовало ждать дольше, так как зимой борьба с королем была бы труднее, тем более что Болеслав каждый день ждал подкрепления. Учитывая все обстоятельства, военный совет решил собрать дружину, рассеянную по всем окрестностям, и объявить войну. Изяслав обратился к Чудину:

— Боярин! Поезжай к Вышате, теперь он нам необходим. Пусть приведет своих отроков, которые еще при нем остались.

Чудин, слушая князя, качал головой.

— Сам знаешь, — продолжал князь, — что Вышата теперь точно оглашенный, я потому и посылаю тебя к нему, чтобы ты присмотрел за ним и донес мне.

Чудин в тот же день поехал в Берестово, но едва въехал во двор тысяцкого, как его поразила необыкновенная тишина. На дворе не было никого, и только спустя несколько минут явился заспанный челядинец и принял у него коня.

— Тысяцкий дома? — спросил Чудин.

— Нет, ушел куда-то.

— Когда вернется?

— Не знаю.

Ответы, даваемые с оттенком некоторой таинственности, поразили Чудина. Он взошел на рундук и затем в сени: везде было пусто. Обычно Вышата выходил встречать его, но на этот раз он изменил своему обычаю. Наконец Чудин заметил гридня.

— Где Вышата? — спросил он. Гридень пожал плечами и равнодушно ответил:

— Не знаю.

— Он уехал куда, что ли?

— Да Бог его знает. Уж третий день его нет.

Чудин не мог объяснить себе этой загадки.

— Ах да, я и позабыл, — отозвался гридень, как бы припоминая что-то, — ведь он приказал послать князю какое-то писанье.

— Какое?

— Не знаю. Кажись, на столе лежит!

Чудин не умел читать, потому, прихватив письмо с собой, он вернулся в Киев. Письмо это было невелико, Вышата написал на куске пергамента только несколько слов:

«Пошли, князь, на мое место нового тысяцкого. Я поступил на службу к другому».

Известие это явилось неожиданностью на Княжьем дворе, даже загадкой, которую никто не мог разгадать. Что случилось с Вышатой? Куда он девался? Неужели его схватил Болеслав и предал смерти? А может быть, он сам добровольно пристал к королю? Все это было необъяснимо.

Случай этот вызвал новые осложнения, и срок, назначенный для начала войны с польским королем, пришлось отложить. Но эта неизвестность продолжалась недолго…

Была поздняя, теплая и ветреная осень. Болеслав держал свои войска в лагере. Неудовольствие воинов росло с каждым днем, и если не случился бунт, то только благодаря тому, что Болеслав обещал войскам устроить их зимой на удобных квартирах. Куда он хотел их вести — никому не было известно. Он, во-первых, ожидал помощи из Кракова, но вместо этого получал невеселые известия. Во-вторых, там сетовали на долгое отсутствие короля, вообще на правительство и на якобы слабую оборону страны и, разумеется, как им казалось, на веселую жизнь короля в далекой Руси. Самолюбивое панство волновалось, но на это Болеслав мало обращал внимания. Сетовало и духовенство, возмущаясь той якобы легкой жизнью, какую король вел вдали от отечества.

Но ни тех, ни других Болеслав не посвящал в свои замыслы. Напротив, он их скрывал от них, так как не ожидал с этой стороны ни совета, ни помощи.

Отношения короля к шляхте и обуздание ее гордости приобретало ему врагов в совете и в сенате. Но этой неприязни Болеслав нисколько не боялся; он всегда умел кого надо усмирить.

Когда сделалось известным, что Изяслав открыто посягает на жизнь короля и что он намеревается выставить против него вооруженную рать, путь, который избрал сам польский король, был уже начертан. Придет ли помощь или нет, но он решил покончить с Изяславом, занять Киев и венчаться на княжение. Затем, оставив наместника на русском столе, с собственными, а также русскими войсками двинуться в Краков и там положить конец неудовольствию и бунту шляхты.

Это был смелый план — в духе Болеслава. Для него он не представлял никаких затруднений, тем более что он имел за собою всю Русь.

Решившись на это, он держал свой обоз наготове и только ждал подкрепления из Кракова. Правда, до него доходили вести, как отдаленное эхо, что это подкрепление выслано и что во главе войск стоит молодой, но гордый и стремящийся к славе воевода Сетих, который позже, при Владиславе, добился власти и удовлетворил свою гордость. Некоторые говорили, что вместо подкрепления к Болеславу едет только посольство. Из-за этой неуверенности приходилось ждать, пока вопрос не выяснится.

Поздняя осень заканчивалась в тоскливом ожидании и различных сомнениях. Именно в это время, однажды утром, на детинец Красного двора въехал рыцарь с конным отрядом и приказал доложить о себе королю.

Его впустили. Рыцарь этот имел продолжительную аудиенцию у короля.

Но кто он был?

Его никто не знал.

Ни он сам, ни его свита не объявили его имя. Он пробыл у короля несколько часов; нерасседланная лошадь ожидала его у крыльца. Наконец он вышел, отроки подвели ему коня, подержали стремена, и он, вскочив в седло, немедленно уехал с Красного двора. Отряд, сопровождавший его, двинулся за ним.

После этого разговора с неизвестным рыцарем Болеслав остался один и долго сидел, подперши рукою голову, в глубокой задумчивости. Все догадывались, что этот таинственный рыцарь, внезапно явившийся и уехавший с Красного двора, был не кто иной, как польский посол. Некоторые из отроков подслушали людей из его свиты, которые говорили между собою по-польски, но ничего не узнали, и никто не был уверен, что это был посол. По-видимому, разговор, который он имел с королем, был чрезвычайно важен, потому что король после его отъезда был глубоко озабочен и опечален.

Прошел час после отъезда незнакомого рыцаря, а Болеслав продолжал сидеть на том же месте и в том же положении. На его лице видна была печаль, на глазах блестели слезы.

Приближался момент, когда он по обыкновению уезжал в лагерь, но, по-видимому, король забыл об этом, зато не забыл Болех. Он вошел тихо в комнату, в которой сидел король, чтобы напомнить ему. Дверь скрипнула, Болеслав оживился, поднял голову, точно кто его разбудил.

— А, это ты, Болех?

— Я. Пора ехать в обоз.

Они встретились взглядом. Болех был удивлен внезапной переменой, какую заметил на лице короля.

— Наконец я дождался посла, — сказал он, глядя в упор на Болеха.

— А! Значит, это был посол? — переспросил Болех.

— Да, посол, от Сетиха и епископа!

Наступило молчание, во время которого король грозно сдвинул брови.

— Но прежде, чем он вернется туда, я буду там, хотя бы только затем, чтобы посчитаться с гордою шляхтою и наказать слепцов за то, что они не видят будущности Польши и отворачивают свои откормленные морды.

Болеслав дрожал от гнева.

— Ну, а помощь? — робко спросил Болех.

Лицо короля исказилось горькой улыбкой.

— Нет, видно, эту помощь мне придется добывать саблей. Говорят, я нужен дома. Конечно, им нужен король под боком, чтобы исполнять их приказания. Но я хочу быть королем для Польши, думать о ее величии, ее будущем, славе, но не о воеводах, которые заботятся только о своих уделах… Прикажи, чтобы все было готово, — прибавил он после минутного молчания. — Мы тотчас едем в обоз.

Болех ушел. Король крепко призадумался:

«Говорят, что у нас есть свои дела, а ты, король, караулишь Русь, чтобы не упустить ее. Но от твоего отсутствия Польша страдает, страдает твоя слава, твоя совесть. Слепцы! Указывать дорогу мне! Я сам желаю вести всех на одном поводу — к счастью. Но как им объяснить, что, сидя на Руси, я наблюдаю за Польшей? Я приобрел там друзей, где были одни враги, и они еще спрашивают — для чего нам Русь? Разве это не одно и то же, если б кто спросил: „Зачем тебе брат или сестра?“ Русь и Польша нужны друг другу. Нас без Руси съедят немцы, а без нас эту же Русь уничтожат князьки, поселившиеся среди их полей и садов. Нам нужно быть вместе. Я нуждаюсь в Руси, нуждаюсь в расположении народа и в его силе, чтобы соединить все силы и составить одно целое. Это великая сила, только она могла бы отразить немецкую наглость, напор, которые рано или поздно уничтожат нас. И наши глупцы еще унижают меня за то, что я сижу здесь».