Летный день кончился, но до конца рабочего дня замполита было еще далеко. Комов сидел у себя в кабинете и составлял план партийно-политической работы, когда в дверь кабинета постучали.

— Войдите! — громко сказал Комов. Увидев в дверях Софью Петровну Устинову, он поднялся и пошел к ней навстречу.

Мать и дочь были похожи, только Леночка унаследовала от отца цвет его волос. У Софьи Петровны было совсем молодое, без морщин лицо. Лишь седина и преждевременная полнота выдавали ее возраст.

— Я знаю, Анатолий Сергеевич, — сказала она, — вы занятой человек, но, если бы вы даже не имели никакого отношения ко всей этой истории, я все равно пришла бы к вам. Вы были другом моего мужа, и я вам доверяю.

Комов взял стул и молча сел рядом с Устиновой.

— Сколько вам лет? — неожиданно спросила она.

— Исполнилось тридцать пять, — сдерживая улыбку, ответил Комов.

— Скажите, Анатолий Сергеевич, быть может, на пути вашего решения лежит разница лет? Вы знаете, Николай был старше меня на одиннадцать лет, но мы были счастливы.

— Да, Софья Петровна, я это знаю. У вас была дружная, хорошая семья, но… Вы говорили с Леной? — скрывая свою тревогу, спросил Комов.

— Пыталась. Знаете, что она мне сказала? «Ах, мама, ты ничего не понимаешь?!» Вечный вопрос — отцы и дети! Все мамы всех времен и народов ничего не понимают. Родители отсталы и консервативны, только их дети являются носителями того нового, что таит в себе наше время…

— Знаете, Софья Петровна, а ведь вы действительно ничего не поняли, — перебил ее Комов. — Вы разговаривали с Леной в лучшем случае как педагог, вы забыли, что были сами молоды и любили. Вот если бы вы поговорили с ней, как подруга с подругой, как женщина, знающая силу любви и горечь разочарования, думаю, что Лена ответила бы вам иначе.

— Я вас, Анатолий Сергеевич, не понимаю. — Устинова была взволнована, и Комов видел, как на ее лице нервно дергалось веко. — О каких разочарованиях говорите вы, человек, который мог бы сделать ее счастливой?

— Представьте себе, что мы с вами, Софья Петровна, случайно встретились на лесной тропе. Внезапно разразилась гроза, и мы укрылись в стоге сена. Какой-то пошляк видел нас и пустил по городку двусмысленную, грязную сплетню. После этого я должен был бы на вас жениться?

— Вы, Анатолий Сергеевич, говорите странные вещи…

— Нет, вы, Софья Петровна, говорите странные вещи. Я люблю вашу дочь и был бы счастлив, если бы она… Словом, не я герой ее романа.

— Но кто же?

— Лена уже достаточно зрелый человек, чтобы ответить на этот вопрос самостоятельно. Я бы на вашем месте оставил ее в покое. Сейчас не время разговаривать с ней об этом, еще очень свежо ее чувство, и прикосновение к нему болезненно. Она мне сама говорила об этом.

— Вам она говорила, а мне, матери… — Устинова вынула носовой платок и приложила к глазам.

— Мне кажется, что причин для слез нет. Вы отлично воспитали Лену — ребенка, но просмотрели ее юность. У меня никогда не было детей, но я всегда удивлялся тому, что родители, упорно не замечая того, как растут и мужают их дети, относятся к ним по-прежнему, как к малышам. Лена сильный, страстный и мыслящий человек. Свою судьбу она будет решать сама. Вы на нее утратили свое материнское влияние. С этим вам придется примириться. И давайте, Софья Петровна, скроем от нее нашу беседу. Боюсь, что, если Лена узнает о нашем разговоре, она вам этого не простит никогда.

А в это время, закрыв библиотеку, Лена шла домой в Нижние Липки. Она шла, размахивая своим маленьким ученическим портфелем, в котором лежали несъеденный завтрак и новый друг ее бессонных ночей «Жан-Кристоф»[8].

По дороге она нагнала Левыкина. Они пошли вместе, и девушка попросила его что-нибудь сыграть. Техник охотно достал концертино, растянул меха, и в птичий гомон вплелась веселая, маршевая музыка. Попадая в такт, они прибавили шаг.

Леночке нравился этот скромный человек с веселой, подкупающей улыбкой, он нравился ей еще и потому, что никогда не пытался за ней ухаживать. Его отношение к девушке было спокойным, ровным и вызывало доверие.

За мостом, перекинутым через овражек, к ним присоединились деревенские ребятишки. К дому Устиновых они пришли уже шумной гурьбой.

Левыкин подождал, пока девушка поднялась на крыльцо, затем, наигрывая веселую плясовую мелодию, в сопровождении ребятишек повернул к своему дому.

Мамы дома Лена не застала. На столе лежала лаконическая записка: «Борщ разогрей. Котлеты и пюре у меня под подушкой в газете. Не забудь компот, твой любимый, из чернослива. М.»

Конечно, разогревать первое было сложным и неинтересным делом. Надо было разжечь керогаз и долго ждать, пока закипит борщ. Леночка вынесла кастрюлю с борщом в кладовку, достала из-под подушки завернутое в газеты второе, поела, вымыла тарелки и убрала со стола. Все было сделано так быстро, словно после обеда ей предстояла какая-то неотложная, срочная работа. Но вот все сделано. В маленькие окна, уставленные цветами, льется сиреневый, предвечерний сумрак. Леночка села подле окна и, сложив руки на коленях, задумалась. С дивана поднялся такой же рыжий, как и она, кот. Выгнув спину, он потянулся и осторожно, с какой-то брезгливостью, потрогал лапкой ползущую по дивану божью коровку, затем перевернулся, зевнул, лег на бок, показав белый, пушистый подшерсток, и зажмурился. Маятник стенных часов отсчитывал время. Из аквариума в подставленное ведро через резиновый шланг звонко и мерно падали капли воды.

«Что же это? — думала Лена. — Ожидания. Встречи. Споры о будущем. Мечты, клятвы верности, ссоры, примирения. Неужели все это — уже прочитанная книга моей жизни?»

Причиной их маленьких, частых ссор было его нетерпение. У нее одной хватало сил для того, чтобы сдерживать их обоих. Она не раз говорила Астахову: «Я должна знать все, даже самые темные, закоулки твоей души. Мне мало твоей любви, я не могу жить без веры в тебя и без уважения к себе самой. Я очень тебя люблю, и силой моего чувства я всегда с тобой, даже в полете, даже на такой высоте, куда не поднимаются самые сильные птицы».

И действительно, Лена всегда ждала его возвращения с аэродрома. Своим острым, ярким воображением она представляла себе, что он делает там, «на скоростях падающих метеоритов», там, на больших высотах, среди «температур, леденящих дыхание» (так образно она рисовала себе полет реактивного самолета). Она ждала его с нетерпением. Он это знал, приходил к ней, и она, словно каждый раз обретая его вновь, с криком радости бросалась ему навстречу.

«Что же произошло? Почему эта женщина отняла у меня счастье?» Лена встала, подошла к маленькому туалетному столику, взяла с него зеркало и, внимательно рассматривая себя в скупом, предвечернем свете у окна, думала: «Она, наверное, красивая, хорошо, со вкусом одета, от нее пахнет тонкими, дорогими духами…»

И вдруг Лене неудержимо захотелось посмотреть на нее, на эту. женщину, отнявшую у нее Геннадия. Решившись, она быстро переоделась в свое лучшее платье, повязала лентой волосы, завернула в носовой платок мелочь на автобус и, сунув платок за корсаж, быстро вышла из дома. Автобус уходил через полчаса.

У дежурного в горсовете, сказав, что у нее есть срочное письмо к городскому архитектору, Лена узнала домашний адрес Шутовых. Разыскала дом, большой и красивый, прошла мимо него и, только остановившись на углу, поняла всю нелепость своей затеи. Подняться и позвонить она не может: а вдруг там Геннадий, и он подумает, что Лена преследует его своей любовью. Стоять здесь и ждать? Но ведь она даже не знает эту женщину в лицо…

Стемнело. Зажглись огни уличных фонарей. На противоположном углу, над рестораном, вспыхнула единственная в городе газосветная вывеска. Девушка повернулась и пошла в противоположную сторону, миновала дом, где жил архитектор, и в нерешительности задержалась на углу.