— Вы правильно квалифицируете Евсюкова как «фигуру». В этой «партии» его переставляют по шахматной доске, как фигуру, а противник наш умнее и опытнее. Мы с вами, товарищ капитан, теряем время…

— Да, время работает против нас, — согласился Данченко, — а тут еще мой провал… Какая неудача!

— «Провал… Неудачи…» — повторил подполковник, усмехнулся и с присущим ему спокойствием сказал: — Английский писатель Пристли, большой мастер авантюрно-приключенческого романа, в своей книге «Затемнение в Гретли» устами Оствика, сотрудника английской контрразведки, говорит: «В нашем деле очень много значит удача…» Я позволю себе не согласиться с Джоном Пристли и Максимом Данченко. Что такое удача или неудача? Случайность! Мы должны работать так, чтобы для случайности не оставалось места. Случайность не является закономерностью развития явлений, хотя и имеет свою причину. Причина данной случайности, или, как вы говорите, неудачи — ваша ошибка, ваш просчет. Стоит вам найти свою ошибку, и все встанет на место.

— Понимаю, Василий Михайлович, отлично понимаю, но я анализировал буквально каждый свой шаг и не мог найти ошибку…

— А ошибка есть, — перебил его Жилин. — Ошибка уже дважды едва не стоила вам жизни… Я думаю… За последние сутки вы не спали?..

— Спать я все равно не могу, не до сна…

— Отправляйтесь домой, примите таблетку снотворного и ложитесь спать. Утром, восстановив в памяти, подробно запишите день за днем и час за часом каждый свой шаг. С этой записью будьте в отделе к десяти часам утра.

Но когда на следующий день утром Данченко явился в отдел, он по выражению лица Жилина увидел, что за это время произошли какие-то новые события, существенно влияющие на весь ход следствия.

— Ну что же, товарищ капитан, я должен вас поздравить с успехом! — сказал подполковник, пожимая ему руку. — Сегодня получено два интересных сообщения. Одно из Петрозаводской областной прокуратуры. — Подполковник прочел: — «В ответ на ваш запрос сообщаем, что девятого января с. г. из проруби озера железнодорожной станции Малые Реболы был извлечен труп неизвестного мужчины со следом пулевого отверстия в правом предплечье. По заключению судебно-медицинской экспертизы, смерть неизвестного наступила от отравления соком семян строфантуса…» — Подполковник отложил сообщение из Петрозаводска и, вручая Данченко конверт, сказал: — А это письмо полковника медицинской службы Хлынова, прочтите сами.

Данченко с интересом развернул письмо:

«Уважаемый Василий Михайлович! — писал Хлынов. — Вы, очевидно, знаете о существовании Всесоюзного научного общества судебных медиков и криминалистов. В повестке дня заседаний Московского отделения, как обычно, последним вопросом ставится информация о деятельности отделений общества по Советскому Союзу. И вот, на последнем заседании мы заслушали информацию о деятельности Петрозаводского общества. Думаю, что для вас это представляет значительный интерес. Повестку дня привожу дословно: «РЕДКИЙ СЛУЧАЙ УБИЙСТВА ПРИ ПОМОЩИ ПУЛИ, ОТРАВЛЕННОЙ СОКОМ СЕМЯН СТРОФАНТУСА. ДОКЛАД ДЕЛАЕТ СТАРШИЙ научный сотрудник петрозаводской СМЭ А. В. ЧЕСНОКОВ». Я написал в Петрозаводск и просил выслать стенограмму доклада, но уверен, что Вы раньше меня будете знать все обстоятельства дела.

С приветом, уважающий Вас Хлынов».

— Просмотр личных дел в связи с запиской, переданной Евсюковым, я проведу сам, а вы, товарищ капитан, на моей машине выезжайте в округ, получите командировочное предписание и — в Петрозаводск! Помните, дорога каждая минута! — сказал подполковник. — Чуть не забыл. Тут вам есть еще одно письмо. Кажется, личное. — Жилин передал ему конверт и, сделав вид, что не заметил, как покраснел Данченко, добавил: — Через пятнадцать минут машина заедет за вами в Нижние Липки. Идите собирайтесь.

Еще накануне синоптики предупредили, что летной погоды не будет. Комов перестроил план работы и назначил с утра доклад о боевых традициях части.

Замполит был и остался летчиком. Воздух, стремительный полет, виртуозное мастерство маневра не были для него холодными формулами начетчика. Он говорил, и боевые эпизоды, захватывающие, мужественные и суровые в своей простоте, оживали перед слушателями, будили в них чувство гордости. Слушая Комова, офицеры как бы принимали боевую эстафету старшего поколения. Комов чувствовал аудиторию. Невидимые, но прочные нити протянулись между ним и слушателями.

После окончания доклада майор задержал Бушуева и Николаева, предложив им зайти к секретарю партийного бюро. Разговор состоялся об Астахове.

— Не хочется повторять избитые истины, — сказал замполит. — От частых заклинаний эти истины зачастую утрачивают свою силу воздействия и становятся чем-то привычным и в то же время далеким. Мы очень часто проводим комсомольские и партийные собрания, пишем верные резолюции, посылаем копии наших протоколов и решений в вышестоящие организации и… забываем порой существо наших решений, ту живинку, то волнение крови, без которых всякое дело мертво и обречено на забвение. Два раза на комсомольских собраниях мы ставили вопрос об Астахове. Мы записывали умные, верные, по существу, решения, а дальше? Что мы сделали для того, чтобы поддержать человека, помочь ему выправиться, подняться и осознать свои ошибки? Оказалось, что евсюковы дальновиднее нас, они не теряют времени на скучное резонерство. Бушуев, школьный товарищ, обиделся, стал бойкотировать Астахова, толкая его тем самым в объятия Евсюкова…

— Что же, я должен ходить с Астаховым по ресторанам и пить водку? — бросил Бушуев.

— А почему надо бросаться из одной крайности в другую? Читать скучные наставления или пить водку? Скажите, старший лейтенант Бушуев, Астахов — наш, советский человек?

— По своей природе — да… Конечно советский человек.

— Мне кажется, что очень важно сохранить человека в строю. Астахов болен, тяжело болен, и от нас зависит, что с ним будет дальше. Как он ведет себя в последнее время?

— Нигде не бывает. С Шутовой, как мне кажется, он порвал окончательно. Уже несколько дней она звонит ему, но Геннадий не подходит к телефону. Вчера вечером Шутова приезжала на машине, ждала его. Он слышал сигнал, но не вышел к ней. В свободное время Астахов всегда дома, но ни с кем не общается, не разговаривает, лежит на койке и молча смотрит в потолок…

— Наступил кризис, — заметил Юдин.

— Возможно, — согласился Комов. — Кризис наступил, но в связи с чем? С какой переоценкой ценностей? — обратился он к Бушуеву.

— Не знаю…

— Очень плохо, что мы этого не знаем…

Разговор затянулся за полдень. В час дня Комов направился в гарнизонную библиотеку. Читателей не было, и Леночка, запирая библиотеку на обеденный перерыв, сказала, приветливо пожимая его руку:

— Как хорошо, что вы пришли. «Открытую книгу» прочли?

— Нет. Для меня это не просто книга…

— Что же вы замолчали? — спросила она и, взяв его под руку, повела за стеллажи с книгами. Здесь стояло старое, неизвестно как попавшее сюда, плюшевое кресло, стул и маленький круглый столик. Комов сел в кресло. Леночка, взобравшись с ногами на стул, подперла кулачками подбородок и выжидательно замерла. Он не видел ее глаз. Между ней и окном был книжный стеллаж, и скупой дневной свет, проникая через книги, ложился тенями, похожими на кружевные тени листвы.

— Для вас «это не просто книга», — напомнила она.

— Для меня это открытая дверь в не совсем мне понятный мир, — сказал Комов и пожалел было о сказанном, но Лена заметила:

— Если бы вы знали, как я ценю ваше мнение, Анатолий Сергеевич, ваше теплое, дружеское слово, вы бы смелее перешагнули порог этой двери.

«Опять литература», — с досадой подумал Комов и неожиданно, против своего желания, сказал:

— Мир ваш мне не совсем понятен не потому, что вы представляетесь мне загадочной, сложной натурой. Просто вы у своего порога сложили столько всякого литературного хлама, что за всем этим трудно увидеть и узнать вас — простую, хорошую русскую девушку.