– Это лирика, – устало выдохнул я. – Можете лучше огласить условия моего содержания?

– Условия? А ты не такой тупой, как твой отец… но такой же наглый. Нельзя меня перебивать. Вот тебе условие.

Носок ботинка врезался мне в бок, и я чуть не взвыл от боли, протянувшей в ту же секунду свои щупальца во все стороны от места удара. Наверное, пока я валялся в отключке, меня вдобавок отпинали.

Из горла вырвался лишь слабый хрип и интуиция подсказала мне, что говоривший со мной человек ухмыльнулся.

– Ты спрашивал про жратву и всё остальное? Так запомни: пока твой папаша не откажется от своих планов, есть ты не будешь. Пить тоже. Ведро, так и быть, дадим. Всё, что в нём появится, твоё, если что.

Он заржал и пнул меня снова. На этот раз от стона я удержался.

Не помню, что за этим последовало. Кажется, от напряжения я отключился.

Вопрос в том, как надолго.

В это же время, Москва

– Сочувствую вам, Юрий Иванович, – вздохнул чиновник. – Но, увы, именно сейчас помочь вам не могу. Наступил тот момент, о котором я говорил вам когда-то, и вы должны это понимать…

– Я понимаю, – убитым голосом ответил бизнесмен, с несчастным видом сжавшись в кресле. – Можно ли хоть как-то повлиять на ситуацию, например перенести заседание?..

– Напомню вам, что уже в ближайшие дни документы по фирме должны уйти в конкурсную комиссию. Тянуть с признанием итогов повторной инспекции как единственно верных и объективных было бы… неоправданно.

– А сидеть тут и ничего не делать разве оправданно? – резко сказал Жумакин. – Звонков с требованиями выкупа не было, но я знаю, что нужно… тому, кто всё это устроил. Мне остаётся обратиться в полицию… и выиграть хотя бы какое-то время. Какие-нибудь его остатки.

Яков Матвеевич молча прошёлся по кабинету, видимо размышляя над чем-то, затем посмотрел на своего гостя и произнёс:

– Хорошо. Попробую договориться о переносе заседания. Один день, крайний срок – два. И почему бы не препоручить это дело представляющему ваши интересы юристу? Ваше присутствие даже не обязательно.

– Для известного нам человека не имеет значения, приеду я в суд или нет. Ему важно, чтобы решение в мою пользу так и не было принято в оставшиеся дни. Поэтому он и старается меня додавить. Хотя вполне мог бы воздействовать на кого-либо другого… в чьей власти как раз принять это решение…

– Очевидно, вы – та грань фола, которую он может себе позволить, – Яков Матвеевич вновь принялся ходить по кабинету. – Балансировать на ней… но не переходить. Он понимает, кто есть кто и у кого какие возможности. Сравнение для вас, естественно, невыигрышное. А ему это даёт оставаться по всем статьям честным человеком.

– Спасибо, Яков Матвеевич, я вас понял. – Юрий Иванович поднялся с места. – Пожалуй, мне остаётся надеяться только на чудо. И, как ни парадоксально, на своего сына. Всё будет зависеть в том числе и от него. Есть шанс, что он и чудо в очередной раз окажутся рядом.

– Надежда – великая вещь, господин Жумакин. Чаще всего пустая, конечно… и очень опасная. Вам ли не знать это. Вам ли не знать…

Пятница, 17 июля, непонятно где

В горле уже конкретно першило, но я – вот несчастье – ничего не мог с этим поделать. Если вчера во рту ещё получалось вызвать живительную влагу, то теперь я не пил чёрт знает сколько часов, и это было очень печально.

Хоть я и лежал почти всё время, пока меня здесь держали, кружилась голова – и мысли немного путались. Боль не ушла совсем, но чуть-чуть отступила, однако этим словно бы намекала, что готова в любой момент вернуться с прежней силой.

Что бы там со мной ни было, сейчас это мне определённо будет помехой.

…Очнулся я после того разговора с похитителем в маске ночью, использовав это чисто для того, чтобы знать, сколько прошло времени. На ощупь сделал всё необходимое и в очередной раз провалился в спасительное забытьё.

Лёжа ранним утром (таким же серыи, как и предыдущий вечер) в полудрёме, я размышлял активной частью сознания, которое тогда казалось мне чем-то вроде фрагментированного файла на старом компьютере.

Перед глазами вставали картины прежней жизни – один в четырёх стенах, с ноутбуком на коленях по двадцать часов в сутки, – и лица тех, с кем я успел сблизиться или подружиться под видом Миши Жумакина.

Странное дело: раньше я не придавал родственным узам или дружеским отношениям особого значения, считая их соответственно чем-то наподобие «стокгольмского синдрома» и формального отказа от предательства в угоду собственным интересам. Я стремился сбежать от мира, который не хотел понимать, а чаще – оставить в покое прежнего Шумилова, не желавшего ни того, чтобы мешать кому-то, ни того, чтобы мешали ему самому. Профессия программиста не располагала к непрерывному общению с людьми, не так ли?

Но прошло всего два месяца – и мой взгляд на мир коренным образом изменился. Родственники, от которых поначалу хотелось просто-напросто сбежать, оказались по-своему любящими людьми – не без недостатков, конечно, однако куда же без этого. А окружавшие меня на занятиях, на трассах, на сборах гонщики стали моими первыми настоящими друзьями. Да, у них были и свои мечты и цели, в которых они со мной соперничали, но я прекратил видеть в этом угрозу – и сразу отчего-то стало гораздо легче.

И что будет со всеми моими открытиями, связями, жизнью после похищения? Смогу ли я смотреть всем в глаза, если отец, поставленный в безвыходное положение, проиграет тендер, а сам я перестану по здоровью гоняться на должном уровне?

Это был вопрос даже не столько взаимоотношений с другими, сколько – самоуважения. Оно, кстати, во мне-«новом» целиком сохранилось от Шумилова и иногда помогала выходить из передряг. И я очень надеялся, что поможет справиться и с этой.

Я решил сбежать.

Да, без плана пытаться было безрассудно и глупо. Не стоило забывать и о неплохой организации самого похищения, и о том, что донельзя затёкшую правую руку продолжал сцеплять с прутом наручник.

Но знал я и то, что во вселенной казавшееся невозможным случалось сплошь и рядом, едва ли не чаще, чем ожидаемое. Ну и плюс мне тупо было лень сейчас простраивать какие-то схемы и просчитывать варианты с одинаково мизерными шансами на успех. А потому я был намерен плюнуть на всё (жаль только – нечем) и положиться на одну удачу. Подводила она меня во всяком случае редко.

Я подёргал руку, за которую меня пристегнули. Наручник успел натереть запястье, и было немного больно.

Но главное заключалось в другом. У Жумакина кости были достаточно тонкими, так что в том месте, где запястье переходило в предплечье, между оковами и рукой имелся маленький зазор. Слишком маленький, чтобы через него можно было просто так выдернуть руку, но обнадёживающий своим наличием.

Я рассчитывал, что если покрыть запястье чем-нибудь скользким (хотя бы водой за неимением мыла), то в принципе возможно будет освободиться. Кое-где сдеру кожу, но это сейчас мелочи.

Эх, надо было вчера пробовать!.. Но тогда я чувствовал себя невероятно слабым и разбитым… в тот короткий промежуток, пока находился в сознании. Теперь я малость притерпелся – и, если попытаюсь, буду иметь шансы на успех.

Увы, пока что рука оставалась сухой и наружу не проходила. А использовать то, что было в ведре, мне как-то не хотелось.

Полумрак в комнате постепенно стал ещё гуще и серее. До привыкшего к тишине слуха донёсся какой-то шум из-за окна. Шипящий, равномерный, успокаивающий.

Дождь!

Я распахнул глаза и подскочил бы на месте… если б был свободен и не чувствовал себя так отстойно.

Это уже что-то. Это реально что-то! Осталось только дождаться…

К счастью, в этой обшарпанной комнатке оконная рама оказалась прохудившейся. Я ощутил лёгкое дуновение свежего прохладного воздуха… а затем услышал негромкий стук, как будто что-то закапало с подоконника.

Вода! Я извернулся на полу, подобравшись поближе, и пошарил по доскам рядом с собой. В одном месте пальцы наткнулись на крохотную, но мало-помалу разрастающуюся лужицу.