От удара Поль пошатнулся, и тут Джимс, как безумный, набросился на него. Раньше он ни с кем никогда не дрался. Но он знал, как действуют когтями животные. Видел, как совы в клочья раздирают друг друга. Однажды наблюдал за сражением двух могучих оленей, пока один из них не пал со сломанной шеей. Не раз смотрел, как осы-охотники отрывают голову добыче. В сотнях различных проявлений наблюдал он в природе противостояние и смерть. Все, чему он был свидетель, все, что знал о мучениях, насилии, стремлении калечить, убивать, — все слилось в его жестоком, необузданном порыве. Поль Таш взвыл от боли, Туанетта пронзительно вскрикнула.

Джимс слышал ее крик, но оставил его без внимания. Он пробудился ото сна; Туанетта, ее близость, ее глаза, устремленные на поле битвы, — иными словами, волнующая картина, которую так часто рисовало его воображение, была вытеснена более живым и глубоким чувством: он жаждал крови Поля. Пальцы Джимса, как железные когти, впились в жабо и камзол Таша. Треск разрываемой ткани и пышный костюм, разодранный до самого пояса, говорили о силе первого нападения. Но на этом ярость Джимса не иссякла; в неистовстве он продолжал рвать, царапать, и, наконец, оба противника в рукопашной повалились на землю. Когда они поднялись на ноги — с трудом выпрямившись, Поль сбросил с себя Джимса, — то были так измазаны в грязи и навозе, что Туанетта, забыв о своем драгоценном платье, закрыла глаза руками. Но через секунду она уже снова смотрела на зрелище, которое в равной степени отталкивало и завораживало ее. Джимс встал, держа в руках увесистый ком грязи, и запустил им в Поля, да так метко, что серовато-коричневая масса почти целиком залепила лицо юноши. Когда потерпевший с бешеным ревом кинулся на своего щуплого обидчика, вид его являл столь резкий контраст с безукоризненной внешностью и манерами, к которым привыкла Туанетта, что от неожиданности у нее перехватило дыхание. И тут она увидела и услышала такое, что ни глаза ее, ни женский инстинкт не могли не только понять, но и как следует разобрать, — судорожные сплетения и расплетения рук и ног, кувыркание тел, прерывистое дыхание, всхлипывания, рычание и, наконец, четкое и довольно громкое проклятие Поля Таша. И Джимс тут же отлетел в сторону и упал на спину.

Едва коснувшись земли, он вскочил, низко нагнул голову и, как бодливый баран, бросился на Таша. Но этот наглец, успев протереть глаза от залепившей их грязи, увидел бросок противника, отступил в сторону и нанес Джимсу хорошо рассчитанный удар, от которого тот снова полетел в грязь. Рука мальчика во второй раз зачерпнула пригоршню липкой жижи, и, вновь устремляясь в бой, он запустил ею в Поля. Наученный горьким опытом Поль ловко увернулся; ком пролетел у него над головой и, распадаясь на лету, свалился на Туанетту. При виде грязи, стекающей по ее нарядному платью, Туанетта испытала такой приступ ярости, что, ни секунды не медля, набросилась на Джимса, который мертвой хваткой впился в Поля и наугад молотил его кулаками, и обрушила на него всю силу своих кулачков и выразительность весьма изобретательного языка.

Джимс заметил, к какой трагедии привела его промашка, и знал, что в его волосы вцепились руки Туанетты, а не Поля. Бывает боль, несущая в себе частицу горького удовлетворения; нечто подобное пережил и Джимс, когда, отчаянно сражаясь на передовых позициях, почувствовал предательское нападение с тыла, — ведь Поль, а вовсе не он, был повинен в несчастье Туанетты. Если бы он так подло и трусливо не увернулся, грязь не попала бы в нее и ничего бы не произошло. Озаренный этой несокрушимо убедительной и справедливой мыслью. Джимс в считанные секунды воспылал решимостью, в сравнении с которой» прежние намерения утратили для него всякий интерес. Он сражался уже отнюдь не ради того, чтобы заслужить одобрение Туанетты. Теперь он сражался с ней самой, с Полем Ташем, со всем миром. И Туанетта, с корнем выдирая ему волосы, колотя его по спине, вознесла до эпических высот его роль в этом сражении. Тонкие руки и худое тело Джимса налились силой, даруемой мученичеством, и он бился с удвоенной свирепостью и напором; его более тяжелый, но менее выносливый противник не устоял, и оба снова повалились на землю. Туанетта упала вместе с ними; ноги ее запутались в длинной юбке и утратили боеспособность, широкополая шляпа съехала на лицо, тщательно завитые локоны расплелись и слиплись от грязи, но руки ее с прежней злобой колотили по ком попало.

Джимс чувствовал ее близость и более чем явственно ощущал на себе физическое проявление ее боевого духа, но в неразберихе происходящего не мог быть джентльменом и оградить ее от действий своих собственных рук, ног, зубов и головы. Наконец Туанетта выбралась из свалки и с трудом встала на ноги; ее лицо покрывали ссадины, волосы и платье пребывали в таком ужасающем беспорядке, что в ней никто бы не признал нарядную маленькую хозяйку поместья, которая совсем недавно гордо въехала па двор Люссана. Ее прекрасная шляпа превратилась в бесформенный грязный блин, платье, заляпанное землей и навозом, перекрутилось, словно его выжимали, руки и лицо были перепачканы, волосы перепутались и прилипли к голове. Несмотря на столь удручающее физическое состояние, дух Туанетты пылал сильнее прежнего и рвался в бой. Ей удалось сломать полегший в грязи и твердый, как дерево, стебель прошлогоднего подсолнечника и, не задев Джимса, нанести по голове Поля удар такой силы, что тот во весь рост растянулся у ее ног. Увидев дело рук своих, Туанетта издала некое подобие победного клича, хотя, возможно, то было рыдание, и вышла из борьбы.

Примерно за полминуты до блестяще задуманного, но неточно осуществленного удара Туанетты Джимс заметил, что ему становится все труднее дышать. Он был склонен объяснить это неприятное ощущение тем, что либо Поль, либо Туанетта, а возможно, и оба вместе колотят его деревянными молотками, вроде того, что был в руках аукциониста. Но такое впечатление производили кулаки одного Поля, обретшие двойную силу и подвижность вследствие того обстоятельства, что зубы Джимса впились в одну из наиболее уязвимых частей его тела. Поль пришел в себя прежде, чем противник успел воспользоваться последствиями удара нанесенного ему Туанеттой, поэтому все, что произошло во время заключительного раунда схватки, так и осталось для Джимса предметом размышлений и догадок. Когда он очнулся, то увидел, что сидит на земле, что рядом никого пет и его никто не бьет. Поль и Туанетта находились вне пределов досягаемости, хотя он слышал их голоса и, повернув голову, словно в тумане увидел, как они направляются к дому Люссана. Джимс решил, что Поль струсил и убегает, и попробовал окликнуть его. Но у него перехватило дыхание, и он не смог издать ни звука. Он сделал попытку подняться, чтобы догнать своего побитого врага, но земля как-то непривычно качнулась, и все вокруг поплыло Ему было больно дышать, к горлу подступала тошнота, из носа капала кровь.

Внезапно Джимса поразила страшная мысль. Потрясенный, он уставился перед собой невидящими глазами и не заметил, как шагах в двадцати из густых кустов показались две фигуры. Подозрение Джимса превратилось в уверенность. Он не проучил Поля Таша! Зато Поль Таш проучил его, да так крепко, что, поднявшись на ноги, он все еще чувствовал странную зыбкость и неустойчивость окружающего мира.

Когда Джимс окончательно понял, что потерпел поражение, в голове у него прояснилось, глаза обрели всегдашнюю зоркость, и он увидел, что, выйдя из-за кустов, к нему направляются дядя Хепсиба и отец Туанетты. Оба улыбались во весь рот, и, по мере их приближения, до Джимса все яснее долетали слова Тонтера, хотя тот и полагал, что говорит доверительным шепотом:

— Это в самом деле ваш petit rieveu13, друг Адамс, или один из поросят Люссана, вылезший из лужи? Держите меня, а то я лопну от этого зрелища!

Но ответа Хепсибы Джимс так и не услышал. Улыбка исчезла с лица странствующего торговца, и на смену ей пришло далеко не веселое выражение.