Таковы были город индейцев и люди, которые солнечным осенним днем ожидали прибытия Тайоги и его пленников.
Последний день пути казался Туанетте особенно долгим. Начался он на рассвете и, хотя Тайога несколько раз останавливал своих воинов и давал девушке отдохнуть, не закончился с наступлением сумерек. Темнота опустилась прежде, чем отряд подошел к равнине, за которой высился холм. За холмом лежал Ченуфсио. Зарево от огромного костра освещало небо.
При виде этой приметы конца путешествия Туанетта забыла об усталости. Она заметила, что у Джимса отобрали скальп белого могавка, который он прикрывал от нее куском оленьей шкуры. Затем она увидела, что все добытые сенеками скальпы прикрепили к длинному тонкому шесту. Его несли на плечах двое индейцев: скальпы раскачивались, и волосы одного из них свисали почти до самой земли.
Отряд во главе с воинами, несущими скальпы, поднялся на холм, и все посмотрели вниз, на долину, где лежал Ченуфсио.
В миле от города, в большой дубовой роще около реки, горело несколько десятков костров. Вокруг них царила глубокая тишина. Туанетта стояла, прижавшись к Джимсу; сердце ее сильно билось, но не от утомительного подъема на холм. Казалось, из долины, погруженной в таинственное, благоговейное безмолвие, веяло едва уловимое дыхание. Дыхание жизни… и смерти. За этим безмолвием скрывались бьющиеся сердца, испытующие взгляды притихших живых существ, невидимых на таком расстоянии. Только костры говорили о бьющей ключом жизни. Невидимые руки подбрасывали в них топливо — оно служило нотами огненной симфонии: смолистые хвойные ветки взвивали крещендо искр, а бревна лиственных деревьев, выловленные из реки «, держали ферматы относительно устойчивых островков света. Туанетте не были видны собравшиеся вокруг костров люди. Вместе с Джимсом она стояла у черты, за которой кончался их мир. Она готовилась к этому — часу и ждала всего, но только не угрожающей тишины, походившей на смерть, которая высовывает голову из преисподней.
Внезапно тишина была нарушена. Высокий человек взгромоздился на скалу и закричал. Голос его постепенно разрастался и заполнял всю долину. Туанетта никогда не слышала, чтобы человеческое горло издавало такой крик. Он обладал редкой полетностью, чистотой, глубиной и силой звучания и, казалось, мог преодолеть любое расстояние. В голосе, прорезавшем тишину, обитала душа Бога. Туанетта пыталась сквозь тьму определить, кому принадлежит этот голос. Вдруг у нее занялся дух: на скале стоял Тайога.
Но вот крик смолк, и внизу поднялся невообразимый шум. Все те, кто, сковав уста молчанием, ждали, когда с вершины холма прозвучит голос Тайоги, внезапно пробудились к жизни; и это пробуждение очень напоминало безумие. Мужчины издавали воинственные кличи, дети визжали, женщины кричали от радости. Зажгли смоляные факелы, и все жители города огненным потоком устремились в ночь.
Бой тамтамов и барабанов, удары деревянных гонгов смешивались с человеческими голосами и собачьим лаем. При первых звуках клича Тайоги индейцы, несшие шест со скальпами, начали спускаться с холма. Предводитель и остальные воины последовали за ними. Шли гуськом. Туанетта и Джимс занимали место в середине цепи. На обоих надели широкие ошейники из оленьей кожи, а у Джимса к тому же отобрали оружие. Воины шли не спеша, чеканя шаг, и никто из чих не нарушал молчания ни словом, ни шепотом. Море факелов приближалось. Его волны заливали ложбины, выплескивались из них и, докатившись до ровной, поверхности, образовали два бурных огненных потока. Воины, несшие факелы, приблизились к ним, опередив Тайогу и остальной отряд ярдов на сто. Туанетта видела, как они вошли в полосу света, и в то же мгновение голоса дикарей взмыли к небу. Тайога остановился и возобновил путь лишь после того, как воины первого отряда со своей ужасной ношей дошли до конца огненного строя.
Туанетту охватила странная слабость; казалось, еще немного, и она лишится чувств. Давно забытые рассказы про индейцев — рассказы, которые она слушала с самого детства и которые заставляли содрогаться сердца тысяч жителей пограничной полосы, — вдруг разом ожили в ее памяти. Леденящие кровь истории о жестоких пытках и мщении, о сожжении заживо и человеческих страданиях. Она слышала их от отца, захожих вояжеров, соседних фермеров. Она помнила название ожидающего ее и Джимса испытания: им предстояло пройти по Le Chemin de Реи — Огненной Дорого. Многие не выдержали ее и умерли. Изжарились в огне смоляных факелов. Ослепли. Были убиты дюйм за дюймом. Так ей рассказывали.
Когда их осветил первый всполох факелов, Туанетта взглянула на Джимса. Она боялась только за него. Ее Тайога не убьет, не позволит, чтобы пламя коснулось ее. Она знала это так же твердо, как и то, что Огненная Дорога ожидает их. Джимс повернулся к девушке и ободряюще улыбнулся.
Воины двигались по-прежнему медленно. Они были похожи не на людей из плоти и крови, а на бесчувственных призраков. Высоко подняв голову, расправив плечи, плотно сжав челюсти, выступали они между двумя рядами соплеменников, словно отправляя погребальный обряд. Незаметно для себя Джимс подхватил ритм их шагов, и вскоре разверстая пасть огненного чудовища поглотила отряд.
И вновь все погрузилось в тишину, прерываемую только мерным топотом ног, треском и шипением горящей смолы, дыханием множества людей. Ни слово, ни крик, ни протянутые в нетерпении руки матери, ни взмах руки возлюбленной, ни имя, сорвавшееся с уст жены, не нарушали суровости триумфального шествия воинов Тайоги. Эта живая картина деталь за деталью выжигалась в мозгу Туанетты. Девушка видела пристальные взгляды мужчин, женщин, мальчиков, девочек, младенцев — в их глазах светились не злоба, не желание причинить боль, но нескрываемое любопытство, почти дружелюбие. Вдруг у Туанетты защемило сердце: она увидела обращенное к ней с улыбкой грустного привета на губах белое лицо в обрамлении массы волос, отливающих золотом в факельном свете. В обеих шеренгах стояли белые женщины, и одна из них, такая же молодая девушка, как сама Туанетта, радостно махала ей рукой. Молодой индеец украдкой взглянул на нее, и глаза их на мгновение встретились.
— Опичи! — тихо позвала Туанетта, и девушка чуть не бросилась к ней. — Опичи-Малиновка!
Туанетта произнесла полное имя белокожей возлюбленной Шиндаса, и в этих двух словах излилась ее надежда, почти уверенность в том, что любовь и счастье живут даже там, где она ожидала встретить только мрак и трагедию.
Смоляные факелы громко трещали, языки пламени плясали па ветру, но ни одна искра не упала на пленников. Никто не метнул в них злобного взгляда, никто не сжал кулаков, не поднял руки. Все, что слышала Туанетта на земле своих близких, было ложью. Индейцы убивали врагов на войне, по ни над кем не издевались, никого не подвергали пыткам. Они не вырывали глаза, не протыкали живых людей острыми прутьями. Они были такими же мужчинами, женщинами и детьми, как все другие мужчины, женщины и дети. Туанетта понимала, что открытие это она сделала с некоторым опозданием.
Но если бы она расслышала приглушенный шепот по обеим сторонам прохода, то могла бы сделать еще одно важное открытие.» Это — дочь Тайоги. Это — дух Сои Ян Маквун, возвращенный нам во плоти. Вместе с ней к нам вернется удача, засияет солнце, придут радость и свет — ведь Сои Ян Маквун вернулась из пруда, из смерти, чтобы снова жить среди нас «.
Однако ни дикий рев голосов после шествия воинов, ни оглушительный бой барабанов, ни подбрасывание в воздух горящих факелов, ни благодарные возгласы индейцев ничего не сказали Туанетте о том, как любил народ Ченуфсио Серебряную Тучку.
Обширное поле вновь погрузилось во тьму. Отряд уже шел между кострами. Рядом с Туанеттой шагал Тайога. Джимс исчез. Девушка не заметила ни как он ушел, ни как на его месте оказался старый сенека, и обнаружила, что Джимса нет среди воинов, — только когда увидела, что вместе с предводителем стоит в центре плотного кольца индейцев. Круг со всех сторон освещало пламя костров, и Туанетта наконец догадалась, что должно произойти нечто такое, в чем ей будет отведена куда более важная роль, чем скальпам, прибытие которых предшествовало торжественному появлению Тайоги. Но где же Джимс? Почему его нет среди тех, кого она обводит внимательным взглядом? Страх просочился в кровь Туанетты и смертельным холодом сковал ее существо. В красноватом свете костров ее глаза казались еще более темными, лицо более бледным, и вся она походила на привидение.
