Вы просите меня пройти с вами по далекой тропе, ведущей в ваши прерии, но, дети, тот путь слишком далек для старца. И я так долго жил среди бледнолицых, что половина моего сердца сделалась белой, хотя другая половина осталась красной, как была. Я не могу разрубить пополам своего сердца; оно или должно все уйти с вами, или же все остаться здесь. И тело не может расстаться с сердцем, и потому оба должны остаться там, где они находятся теперь и где они так долго жили. Благодарю вас от души, дети мои, но желание ваше не может осуществиться».
Сускезус замолчал и опустился в кресло.
Огонь Прерии, выждав некоторое время и видя, что доблестный онондаго все продолжал оставаться под впечатлением своих дум, встал и обратился к нему со следующими словами:
— Отец, ты говорил разумно и мудро, как говоришь всегда, и эти дети твои усердно слушали тебя, но они еще не довольно слышали и хотят слышать больше твоих мудрых слов. Если, отец мой, ты утомился стоять, то все мы тебя просим: сиди, но говори нам свое слово!
Сускезус продолжал, сидя, свою речь: «Видите ли, дети мои, этих людей, что стоят перед вами? Это бледнолицые люди, которые прячут лица свои в мешки из коленкора, чтобы их не могли узнать. Для чего они рыскают по стране, позоря краснокожего человека и называя себя инджиенсами, хотите ли знать? Я вам скажу это: люди эти не воины, хотя и носят при себе ружья, они скрывают свои лица потому, что поступают дурно и не хотят, чтобы их узнавали; их боятся только сквау (женщины) и папу (дети). И если им случается одолеть врага, то только тогда лишь, когда их сто человек нападут на одного! Чего им нужно? Им нужно отнять земли у молодого вождя, вот что им нужно; а земли эти все ему достались от его отца, а отцу от деда, а деду от прадеда. Когда пришли сюда, в нашу страну, бледнолицые люди и изгнали нас, краснокожих, то между нами не было никакого условия или договора; они не курили вместе с нами, не подписывали никаких бумаг и ничего не обещали нам, они тогда совсем не знали нас. А когда они сделали это, то только для того, чтобы закрепить условие, что краснокожие удалятся в глубь страны, а бледнолицые останутся владеть этой землей. Ну, а теперь, когда такой же бледнолицый хочет изгнать другого бледнолицего с его земли, то этим он нарушает свой договор. Они курили вместе и подписывали бумаги, и уговаривались между собой, вот в чем есть разница. Индеец, если дал слово, держит его и не отступится от него никогда, а бледнолицый, дав слово другому бледнолицему, нарушает его, вот в чем есть разница».
Сускезус замолчал, и тогда впервые глаза индейцев обратились на людей в масках, мнимых их собратьев; сдержанный шепот пробежал по рядам краснокожих вождей, и вдруг все смолкло, потому что Орлиный Полет медленно поднялся со своего места и стал говорить, как бы продолжая речь Сускезуса.
«Братья мои, — начал он, обращаясь как к своим единоплеменникам, так и к инджиенсам, — все вы слышали слова великого и мудрого старца, это — слова разумные, правдивые и умные. Мы слышали о вас прежде всего от переводчика нашего, а затем от старца Сускезуса. Ваша повесть — печальная повесть, это повесть зла и злых, дурных поступков, и нам стало грустно, когда мы услышали ее. Что хорошо и справедливо, то должно делать, что дурно и несправедливо, того делать не должно! Есть и хорошие, есть и дурные — краснокожие люди, есть хорошие, есть и дурные — бледнолицые! Хорошие краснокожие и хорошие бледнолицые поступают всегда честно и хорошо. Дурные же и краснокожие, и бледнолицые поступают дурно. Великий Дух индейцев и Великий Дух белых
— один и тот же Великий Дух! Он как тех, так и других учит добру и требует от них и от нас хороших поступков и добрых дел.
Братья мои, краснокожий знает всегда и чувствует и сознает в душе, когда он делает хорошо и когда он делает худо, и сам говорит себе о том, но лицо его красно от рождения, он покраснеть не может, его стыд за дурное дело уходит в его сердце, и когда он говорит себе, что поступил или сделал дурно, то он уходит в кусты, подальше от людей и там тоскует, скорбит и сожалеет о том, что сделал он дурного, и когда он выйдет из кустов, то он уже, стал лучше, чем был прежде.
Братья мои, не так поступают, я вижу, бледнолицые; лица их белы, и когда бледнолицый скажет себе в душе, что поступил худо и сделал что-нибудь дурное, то лицо его само собой окрашивается, и всякий может видеть, что ему стыдно. Но он не идет в кусты и не прячется от людей, ему бы это не помогло, да он и не успел бы вовремя добежать до кустов, потому что лицо его мгновенно покрывается краской. И вот он прячет лицо свое под коленкоровым мешком. Это, конечно, не хорошо, но все же это лучше, чем допустить, чтоб всякий показывал на него пальцем.
Братья мои, доблестный онондаго никогда не прятал лица своего в кусты, чтобы скрыть от людей свой стыд, и никогда не прятал его в коленкоровый мешок. Он не имел в том надобности, потому что ни разу не говорил себе, что он поступил дурно.
Братья мои, послушайте меня, я хочу рассказать вам его повесть. Я буду говорить теперь о том, что было сто зим тому назад. Сускезус был тогда очень красив, и молод, и силен, и деятелен, как редкий из людей. Он был вождем, потому что его отцы и деды были вождями до него; онондаго все знали, любили и ценили его. Ни разу не открылась ни одна тропа войны, на которую Сускезус не вступил бы раньше и впереди других. Ни один другой воин не мог похвастать таким множеством скальпов, и ни один из вождей не имел стольких слушателей у своего костра совета, как он. И онондаго гордились тем, что у них был такой великий, славный и такой молодой вождь. Юные годы Сускезуса прошли счастливо. Когда он прожил тридцать зим, ни один из вождей его племени не имел ни того почета, ни того уважения, ни той власти в своем народе, как он. Он был первым из первых среди онондагов, и слава о нем гремела по всем лесам и по всем соседним племенам. Был у него в то время один только недостаток: он не брал никакой сквау в свой вигвам. Но вот и он, наконец, стал, как и все другие люди, и задумал избрать себе достойную себя сквау. Вот как это случилось.
Братья мои, у краснокожих есть также свои законы, как и у бледнолицых, но соблюдаем мы их лучше и строже. Один из законов наших гласит, что каждый пленный принадлежит безраздельно и неотъемлемо тому, кто его пленил. Если он захватил в плен воина, то воин этот принадлежит ему. И это хорошо и справедливо! Он вправе снять скальп у воина и вправе отвести сквау в свой вигвам, если только он пуст. Один из воинов племени онондаго, названный Водяной Курочкой, привел захваченную им в плен молодую девушку племени делаваров. Звали ее Уит-уис, и она была прелестнее колибри. О красоте ее далеко носились слухи; уши Водяной Курочки были отверсты, и он узнал, как хороша была эта дочь делаваров. Он долго и упорно подстерегал ее, чтобы захватить в плен, и, наконец, это удалось ему. Она стала его, и он решил ввести ее в свой вигвам, как только он станет пуст. Прошло три месяца, прежде чем это могло случиться. В течение этого времени Сускезус видал Уит-уис, и Уит-уис видала Сускезуса. И их глаза не могли оторваться друг от друга, и в большой толпе они искали друг друга, и в тишине ночей думали только друг о друге. Он был в ее глазах самым красивейшим оленем темных лесов, она в его глазах была прелестнейшей ланью. Он страстно желал взять ее в свой вигвам, она же всеми силами желала войти туда.
Братья мои, Сускезус был главнейшим вождем племени онондагов, а Водяная Курочка был только простой воин; первый из них имел могущество и власть, а последний не имел ровно ничего. Но среди краснокожих есть власть превыше власти вождя, то власть закона! А по закону Уит-уис принадлежала Водяной Курочке и не принадлежала Сускезусу. Собран был большой совет по этом случаю, и мнения разделились. Одни полагали, что такой великий вождь и славный воин должен был стать супругом красавицы Уит-уис, другие утверждали, что супругом ее должен стать Водяная Курочка, потому что он захватил ее в плен и привел сюда из страны делаваров. Многие воины стояли на стороне закона, но большинство стояло на стороне Сускезуса, потому что его любили и чтили. В продолжение всего времени, пока луна шесть раз родилась и шесть раз умерла, спор этот возрастал, и некоторые из воинов были даже готовы вырыть из-под земли топор, чтобы поддержать закон, другие — чтобы отстоять возлюбленного своего вождя Сускезуса, гордость онондагов и делаварского колибри. Сквау стояли на стороне молодого вождя; и днем, и ночью они собирались и говорили об этом и, наконец, даже пригрозили, что зажгут костер совета и станут вкруг него курить так же, как воины и как вожди.
