Чем больше раздумий, тем страшней и страшней.

— Боже мой... Боже мой...

Ночью полиция нагрянула в дом Агутина.

— Где квартирант?

— Надо полагать, загулялся, вашскородье. Дело его молодое, вот и...

— Вот и догуляется он... Опять, Агутин, мы с тобой встретились. То ты — у нас, то вот мы — у тебя в гостях, — насмешливо сказал пристав.

— Точно так, вашскородье. Милости просим...

— Почему книжек нет никаких? Ежель ты мало смыслишь в них, то жилец почему не читает? — спрашивал Агутина Тюрин.

— Не интересуется, стало быть.

— Чем же он интересуется у тебя?

— Не разговаривать, Тюрин! — прикрикнул пристав и заглянул еще раз в самовар, позабыв, что уже осматривал его.

Забирать Агутина не за что. Не вменять же ему в вину, что жилец дома не ночевал. Уже начинало светать, когда пристав, глядя на разгром, произведенный в доме, погасил фонарь и сказал.

— Беспокойство нам доставляешь с квартирантом своим. Как он только появится, немедля ко мне доставь.

— Сам придет, вашскородье. Не маленький, чтоб за руку водить.

— Щетка есть?

— Не найдешь, где тут что теперь...

— Ну, полотенцем хоть обмахни... — подставил пристав плечо, и Агутин стряхнул с него пыль.

Глянул на себя пристав в небольшое зеркало, висевшее на стене, поправил фуражку, саблю, кивнул своим спутникам:

— Пошли.

Агутин проводил их до калитки.

— Покорно благодарим, вашскородье, за навещенье.

Пристав оглянулся и строго посмотрел на него.

— Смотри у меня... Спасибо скажи, что отделался так.

— И я говорю: покорно благодарим.

Когда полиция покидала агутинский дом, Алексей заканчивал свою работу в погребе у Измаила. Сложил все в тайник, прикрыв его щитом и придвинув к нему кадку с оставшейся на дне перекисшей капустой, вымыл керосином руки, чтобы не оставалось следов краски, и кружным путем пошел к реке.

Утро было ясное, тихое. Чтобы стряхнуть с себя тяжесть, давящую тело после бессонной ночи, Алексей искупался и направился к Подгоренской церкви, куда должен был прийти на работу маляр. Ждал больше часа, но Агутин не приходил. Может, старик прихворнул или загоняет приставшего к его голубям чужака?..

Здоров был маляр и голубей не гонял. Придя к нему, узнал Алексей о посещении ночных гостей, — хочешь не хочешь, а надо приказ пристава выполнять.

— Думаю, что визит к нему ничего за собой не повлечет, но готовым надо быть ко всему, — сказал он Агутину. — Если до вечера не вернусь, сходите к моим... Повидайте сестру. Растолкуйте ей, где живут Симбирцевы, и пусть она сходит к ним. Сами туда не ходите, за вами могут следить... Вот, пожалуй, и все... Да, еще одно: если вас спросят, зачем к Брагиным приходили, так и говорите, что родственникам сообщить. И о том, что обыск был и что квартиранта в полицию вызвали. Это никому не покажется предосудительным. А больше не встречайтесь пока ни с кем. Пусть немного утихнет все... Не выходите и не провожайте меня. Сделаем вид, что ничего особенного не случилось... А вот руку вашу пожму...

Агутин обнял его и поцеловал.

Конечно, Алексей нервничал. И когда шел в полицию, и когда сидел там в какой-то тусклой комнате, где стоял обшарпанный стол и два стула, а из забранного решеткой окна был виден только высокий кирпичный брандмауэр.

Часа два просидел он там, и никто его не вызывал, а когда приоткрыл дверь, чтобы напомнить о себе, к нему торопливо подбежал полицейский.

— Куда лезешь? Сказано — дожидайся сиди.

И Алексей снова сидел и ждал. Это была уже наполовину тюрьма.

«Страх нагоняют, нервы испытывают, предварительную обработку ведут... Ну, что ж, подождем...»

Но, думая так, он ошибался. Полицейским властям самим не терпелось скорей вызвать его, но была задержка из-за доставки людей для дознания.

В то время, когда Алексей сидел в сумрачной комнате, предугадывая вопросы, которые станут ему задавать, и готовя ответы на них, Агутин решил не ждать вечера, а повидать Варю теперь же. Вернется Алексей — хорошо, а если задержат его — лучше заранее известить обо всем Симбирцевых. Схватил картуз и — за дверь.

Он подходил к брагинскому дому, а из калитки, в сопровождении усатого городового, выходила Варя, на ходу завязывая головной платок. Около дома стоял извозчик. Комкая на груди дрожащими пальцами кофту, у калитки стояла старуха Брагина, бессвязно повторяя:

— Господи... Алеша, Варя... Господи... — и не вытирала катившихся по лицу слез.

«И ее, значит, забрали... Надо спешить самому...»

Должно быть, неловко подвернулась портянка, и старику неудобно было идти. Пройдет он немного и остановится, поправляя сапог, а сам из-под руки глянет, кто идет сзади. Двое мальчишек, баба... Пройдет еще саженей сто, полтораста — снова поправит сапог: мальчишек уже не видать, баба свернула в проулок... Так, с оглядками, и дошел до станции, а там замешался среди пассажиров только что прибывшего поезда.

К Симбирцевым он не пошел, а разыскал на перроне носильщика Рубцова и подтолкнул его локтем:

— Багаж подсоби поднести...

И по дороге к багажной конторе коротко сообщил ему о случившемся.

«А теперь пусть выслеживают», — уже не оглядываясь, шагал обратно, домой.

Прибыли наконец все подследственные, и полицеймейстер решил преподать исправнику и приставу наглядный урок изобличения государственного преступника.

Дверь, за которой сидел Алексей, распахнулась, и городовой коротко бросил:

— За мной.

Настроение у полицеймейстера было отличное, и он не прочь был пошутить.

— Что же это вы, молодой человек... К вам вчера гости пожаловали, а вас дома нет... Или, скажете, что незваный гость хуже татарина, а?.. — И раскатистый бархатистый смешок прозвучал в кабинете. — Ну, ладно, мы не в обиде... А все-таки любопытно узнать, где вы эту ночь пропадали?

— Не хотелось бы говорить... — помялся Алексей. — Но если это так нужно...

— Да, нужно, — подтвердил полицеймейстер. — И вообще, давайте, молодой человек, договоримся: чем вы будете откровеннее, чистосердечнее, тем лучше будет для вас. Итак, где же вы находились?

— У женщины, — потупив глаза, сказал Алексей.

— О! Да вы, оказывается, шалунишка, — снова мягко и бархатисто хохотнул полицеймейстер, вызвав улыбки на лицах исправника и пристава. — Ну, что ж, это ничего, ничего... Где же, собственно, были вы? У кого?

— А вот этого я вам сказать не могу.

— Почему?

— Потому что... ну, потому, что не хочу ее подводить.

— Рыцарь, значит?.. Так-так... Что ж, объяснение вполне допустимое, хотя все это, конечно, вранье... Вы, Брагин, получили образование, все такое... Вращались в Петербурге в определенных кругах, знаете, как обращаться с гектографом, например...

— Нет, не знаю.

— Вот странно... А я был убежден... Тем не менее знакомы вам вот такие листовки? — достал полицеймейстер из стола одну из листовок.

— Нет. А что это?

— Ах, вы даже не знаете, что это такое?.. Это, молодой человек, то самое, что вы распространяете.

— Не занимаюсь я этим.

— А если мы вас уличим, что тогда?

— Не знаю, что вы имеете в виду.

— Не понимаете? Так, отлично. Следовательно, из упорных? Но мы ведь тоже умеем молодым бычкам рожки скручивать. Чтобы не тратить зря времени, поведем разговор по-другому? Старика! — кивнул полицеймейстер стоявшему в дверях городовому.

И через две-три минуты в комнату ввели Федота Бодягина. Он вошел, поклонился, да так и остался стоять с опущенной головой.

— Ну-ка, старик, приглядись: этот парень тебе листовку давал? — поднялся полицеймейстер с кресла и оперся руками на стол. — Имей в виду, от этого решится твоя судьба.

Алексей узнал старика, которому дал на память листовку. Старик смотрел на него тусклыми слезящимися глазами. Ему, должно быть, мешало солнце, и он подошел к Алексею сбоку, потом отступил на шаг, посмотрел еще и сказал:

— Может — он, а может — не он... В глазах темно было, ваше высокосиятельство... Федьку только что схоронил в тот час...