Кто своему благотворению придает только человеческий, личный или общественный характер, кто пускает свои добрые дела в оборот людских отношений, рекламируя себя, ища благодарности, домогаясь славы, хвалясь пользой, — тот должен знать, что делает он дело человеческое, а не Божье, что он поступает, как, может быть, и хороший язычник, но не как христианин, что плоды его дел не оставят никакого следа в вечности и погибнут вместе со всем шумом и со всей суетой этого мира, что до Бога они не доходят и с исполнением заповеди Христа не имеют ничего общего… Различные толки газет и сообщения о благотворениях так же в существе дела уместны, как отчет о том, насколько кто усердно молится Богу в церкви, как вздохнул и когда перекрестился. Все это дело чисто внутреннее, сокровенное, — дело, которому подобает быть вдали от посторонних взоров, и кто лезет сюда с непрошенным любопытством, тот совершает нравственное преступление. Так и относительно всякого доброго дела: оно должно быть только видом нашей молитвы к Богу, нашего прославления Его имени, нашей Ему благодарности.

VII. "И сел Иисус против сокровищницы, и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Пришедши же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: Истинно говорю вам, что бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу. Ибо все клали от избытка своего; а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое" Мк.12:41–44; Лк.21:1–4

Вот как Господь оценивает нашу благотворительность. Он не смотрит на то, тысяча рублей или одна копейка положены в сокровищницу; а смотрит только, с какой степенью самоотвержения и преданности Ему сделано это. Вдова все, что имела, положила; значит, ее любовь к Богу была сильнее, чем у богача, который положил сотую или тысячную долю того, что имел. Поэтому и Господь оценил ее две лепты дороже всех богатых вкладов. Для Него имеет значение только внутренняя сторона благотворительности, для Него дорого только одному Ему ведомое чувство, которое породило ее, а не внешнее качество жертвы. Отсюда видно, что наш обычный взгляд на благотворение с чисто внешней стороны не может быть назван христианским.

У нас теперь все только и говорят о росте общественной благотворительности в христианских государствах, о тех крупных пожертвованиях, которые сделаны в Англии, Америке и Франции. Конечно, все это хорошее дело; но мы должны всегда помнить, что эта внешняя оценка имеет чисто языческий характер и с христианской оценкой не имеет ничего общего. Ведь и язычники раздавали деньги неимущим, делали пожертвования, строили общественные здания и пр. И, конечно, с внешней стороны это было не худое дело, даже если при этом они думали только о своей славе или лишь умело бросали лишние у себя деньги… Язычество не имело дела с внутренним человеком, который стоит пред Богом и только пред Ним одним… Христианство же только и знает этого внутреннего человека, и для него внешнее само по себе не имеет никакой цены. Христу дорога только негибнущая душа человека; Ему дорого только то чувство бескорыстной любви, которое цветет и благоухает пред одним Богом в самой сокровенной глубине нашего духа, а не то внешнее, что пройдет и погибнет, когда наступит час…

Не с тем все это говорится, чтоб осуждать внешнюю благотворительность: ведь и Христос не осудил тех богачей, которые приносили от своего избытка в сокровищницу храма… Хотелось бы только указать, что не нужно смешивать языческую точку зрения на добро, как на что-то внешнее, с христианской точкой зрения на то же добро, как на сокровенно внутреннее; что не нужно считать рост внешней общественной благотворительности за рост христианства, которое может не иметь с ней ничего общего, что не нужно измерять свою христианственность, или церковность, пожертвованными копейками или рублями, тысячами или миллионами, милостыней нищему или громадными зданиями. Кто так оценивает добро, пусть тот знает, что он оценивает по-язычески. Христос взвешивает только ту силу любви к Нему и пламенной ревности по Боге, которая двигает твоею благотворящею рукою и которая ведома только Ему одному, смотрящему прямо в твое сердце.

Чтобы бoгатому, пожертвовавшему тысячи или миллионы, сравниться с бедной вдовой, отдавшей Богу свою последнюю копейку и выразившей тем свою пламенную и всецелую любовь и преданность Ему, он должен отдать также, как и она, все, что имеет, и с такой же, как и у нее, беззаветной любовью к Богу и верой в то, что Он позаботится о нашей жизни и нашем пропитании.

VIII. "И когда выходил Он из храма, говорит Ему один из учеников Его: Учитель! Посмотри, какие камни и какие здания! Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? все это будет разрушено так что не останется здесь камня на камне" Мк.13:1–2; Лк.21:5–6

Глубокая и многозначительная внутренняя связь между словами Господа по поводу бедной вдовы, положившей в сокровищницу храма две лепты, и последующим вопросом учеников и ответом на него Господа о богатстве и благолепии храма Господь видел у сокровищницы, что богатые приносили мною, и однако отдал преимущество бедной вдове, говоря этим, что благотворение ценно только с внутренней стороны и с этой последней только и может быть измеряемо Богом. А ученики сейчас же указывают на богатство храма и говорят "Как же так? А посмотри, что сделали богатые приношения! Посмотри, какая красота храма и сколько в нем драгоценностей! Разве это могли сделать бедные вдовы, вносившие по лепте? Это — заслуги бoгатых…"

И что Господь отвечает на это? "Придут дни, когда из того что вы здесь видите, не останется камня на камне: все будет разрушено". Вот ценность всех богатств, всех внешних украшений и сокровищ: наступит час, когда все это пройдет, как прах, как пыль, обратится в ничто…

Не все ли и мы, подобно ученикам Христовым, подпадаем под соблазн внешнего? Разве, в самом деле, не кажется великим делом — само но себе, помимо всякого внутреннего достоинства — вся эта внешняя сторона благотворительности, все эти воздвигаемые великолепные храмы, музеи, богадельни, приюты и пр.? — Пусть кто пожертвовал на это, сделал так не ради Бога, или если и для Него, то не забывая и себя, — что нам до того? Перед нами то, что они сделали: эти храмы, дома, дворцы, эти богатые украшения в них…

И всем нам отвечает Господь: не обольщайтесь! От этого не останется камня на камне; и все это внешнее великолепие, взятое само по себе, помимо веры и любви к Богу, помимо души человеческой, — не имеет никакой цены. Все это хорошо, поскольку оно показывает, что вы живете Богом и для Бога, и, по устройству человеческой природы, непременно хотите выразить это вовне, на деле. Тогда пусть проходят эти внешние украшения и сокровища — ваша душа, произведшая их, останется, и вера и любовь будут вечно в ней и ценны пред Богом. Но если взять постройки и украшения помимо этой веры и любви, — они прах и тлен и ничего пред Богом не стоят, ибо пред Ним ценно только вечное, только то, что не умрет и не разрушится ни ныне, ни завтра, ни во веки веков, — то, что внутри нас, перед Всевидящим Богом… И для нас самих, как существ, предназначенных для жизни вечной, только одно это и имеет значение. Придут дни, когда земля и все наши дела сгорят, — где будут тогда наши постройки? и не с одной ли душой мы очутимся пред Богом?..

IX. "Да приидет Царствие Твое" Мф.6:10

Чего мы просим здесь у Бога? Какой смысл мы должны придавать этими словам в настоящее время, если мы не хотим лгать перед Богом и своею совестью? Первенствующие христиане молились о пришествии Христова царствия в таких словах: "Да приидет благодать, и да прейдет мир сей!" (Учение XII апостолов). Готовы ли мы повторить эти слова от чистого сердца? О, конечно, нет! Где у нас такая жажда благодати? Мы даже утратили ее живое ощущение и понимание: как же мы можем призывать ее царство? А молиться, чтобы прешел этот мир, нам кажется или смешным, или безумным. Так далеки мы от смысла и воззрений первых и пламенных последователей Христа, от чаяний их жизни, от небесной высоты их духа. А между тем мы должны, должны об этом молиться. Если когда эти мольбы подходят ко времени, то именно сейчас… Посмотрим на себя. Где у нас одушевление? где пламень любви? где героизм свободы? где не знающее пределов самопожертвование ради истины? Короче сказать: где в нас и среди нас жизнь? Не окованы ли мы все каким-то роком, влекущим нас куда-то помимо нашей воли? Не чувствуем ли мы вместо одушевления свободных героев в гигантской борьбе тоскливую казарменную тяготу заведенного будничного порядка жизни? Известна ли нам истина, ради которой мы готовы сейчас умереть и всю сладость которой мы переживаем всеми фибрами нашего существа? Что же такое жизнь наша, как не тина, полная всякой будничной бессмысленной и засасывающей тяготы? Все подавлены ее смутным гнетом, все жалуются на ее нелепость, и все-таки ни у кого не хватает силы и высоты повторить с нашими духовными предками-гигантами: "Да приидет благодать, и да прейдет мир сей!.."