– Крамольные речи, девушка, – заметил Райв через очень продолжительное время. – Не боишься?

– А надо? И кого – Риэля? Тебя? Больше я здесь никого не вижу. Кто знает, будь в Комрайне холодные снежные зимы, обилие разбойников, голод или еще какие напасти, я бы сто раз подумала, прежде чем пускаться в путь. Мне нечего было оставлять, потому что ничего я и не имела. Представляешь, и так бывает! Когда мы встретились, у меня всего-то и было, что надето.

– И золотой медальон, – насмешливо дополнил Райв. – Кто ты, девушка? Бродяжка с дорогим медальоном? С красотой не крестьянки и не прачки?

– А ты кто? – неприветливо спросил Риэль. – Не бродяга? У тебя есть дом, есть семья, есть дело, которому ты служишь?

– Дело – есть, – оборвал его Райв. И напрасно.

– Так и у меня – есть. Я не просто менестрель, я – Риэль, король баллады. Меня не будет – останутся мои песни. Тебя не будет – останутся твои проповеди о морали и ее отсутствии?

– Я не говорил, что ты аморален.

– Ну да, не говорил, – зло засмеялся Риэль, – только вон перекашивает, когда смотришь на меня. Я для тебя просто скопище грехов. Не священник ли ты? Не монашествующий ли рыцарь? Кто ж еще берется судить о том, что кому должно делать и как кому должно жить? Мы ни одного закона не нарушали!

– Ты? Ты, мужеложец?

– Это преступление? В Комрайне за него никакого наказания не предусмотрено даже церковными правилами. Ни королю, ни церкви нет дела до того, что происходит в комнате, когда двое закрывают за собой дверь!

– Риэль, – предложила Женя, – а может, наше соседство так оскорбляет Райва, что ему невмоготу? Может быть, нам лучше удалиться?

Риэль посмотрел на нее. Обида тлела в глубине серых глаз, но почему вдруг Женя решила бросить раненого, далекого от выздоровления, он не понимал. Райв покачал головой.

– Нет, я прошу прощения за прямоту. Никогда не умел быть дипломатичным, да и учиться не хочу. Вы, разумеется, можете уйти, но я прошу – не нужно. Я не беспокоюсь о себе, Женя, поверь, я не пропаду уже. Я не хочу, чтобы вы уходили. Не потому что дождь, а потому, что бунт в Кольвине подавлен жесточайше, и волны еще долго будут распространяться. Вам лучше переждать. И если этого не понимаешь ты, Женя, то должен понять ты, Риэль. Вы свободны, но ваша свобода лишает вас и защиты. Кто вступится, если вас остановит разгоряченный кровью и насилием патруль? Даже если это случится посреди города?

Риэль снова повесил голову и глухо признал:

– Он прав.

– А ты говорил, что тут пещер много. Мы можем пересидеть и в другой, – сказала Женя уже из вредности, потому что ее осенило: ну ничего не имеет против Риэля этот супермен, ничего не имеет против личной Жениной свободы, просто для него это, похоже, предмет раздумий, а тут такие конкретные примеры… И выпендриться перед Женей хочется. И поговорить, наверное, особенно не с кем, а с учетом того что за ним гоняются представители властей (если верить Риэлю), то и вовсе одиночка… Третье одиночество. Райв словно прочитал ее мысли и куда более мягко объяснил:

– Прости, Риэль, я не намереваюсь лишать тебя права выбора партнера и Женю – права выбора своего пути. Я легко завожусь на спор, прям до грубости и давно знаю за собой этот грех. Собственно, поиски истины и есть моя цель. Да, ты прав, Риэль, я ранен из скартума, и оружие держал в руках не разбойник. Я знаю, что вы, два дурака, не сдадите меня властям, раз уж подобрали у тропы и притащили сюда.

– Споря со мной, ты споришь со всеми мужеложцами? – усмехнулся Риэль. – Бывает. А я, уж прости, о себе. Не очень люблю и не очень умею обобщать.

– Почему? Ты вовсе не глуп.

– Потому и не люблю. Мы настолько разные все, что невозможно вогнать в одну нишу, например, тебя и меня. Ты станешь меня выталкивать, а я… я потеснюсь или просто уступлю место.

– Но так же нельзя, – почему-то усталым тоном проговорил Райв. – Вот и получается: уступаешь место, уходишь от борьбы – и мы имеем то, что имеем.

– А что вы такое имеете? – полюбопытствовала Женя. – Ты можешь сравнить Комрайн и Сайтану?

– Комрайн – это еще ничего, – признал Райв, – но именно потому…

– Не надо, – вдруг перебил Риэль. – Не надо призывать к борьбе. В Кольвине вон поборолись… Вспомни дикие времена, вспомни эпоху войн, вспомни, что борьба сопровождается потоками крови.

– Без крови не построить гармоничного мира, – невинно вставила Женя, и Риэль вскинул голову, удивленно уставился на нее, соображая, всерьез она или так шутит. – Весь мир насилья надо разрушить, а потом построить новый. И неважно, что миллионы погибнут под обломками. Так, Райв? Вот начну я борьбу за права женщин. Уж можешь мне поверить, женщина способна страной править не хуже мужчины, и считать это крамолой – свойство косности и ограниченности мужского ума.

– В дикие времена женщины порой правили странами и крови проливали больше, чем мужчины-короли, – возразил Райв.

– Учебники читал? – усмехнулся Риэль. – Слышал я однажды поговорку: историю пишут победители. Представь себе, прошло хотя бы сто лет. И мы, все трое, оставили после себя записки. Не получится ли, что мы жили в разные времена и в разных местах?

Тут у Жени начал убегать рыбно-грибной супчик, и она отвлеклась, потеряла нить беседы и отыскивать ее не стала. Вот тут тебе и место: поддерживай огонь и суп вари. А мужчины пусть копья ломают… впрочем, Риэль спорит из любви к искусству. Вот уж кто не борец…

А ты? Нет уж, спасибо. Надоело бороться, потому и хочется просто жить. Сколько прошло – восемь месяцев? Девять? Разноцветный зонтик, лед в стакане с апельсиновым соком, умелый макияж и Люськин треп, мелкое злорадство по поводу пива (ах-ах, с «Кензо» не сочетается!)… Тихое, мирное существование, на достижение которого ушло несколько лет. Выбиваться из сил, чтоб ни от кого не зависеть? Хватит. Не тянет больше. Женька, Женька, а ведь всего за несколько месяцев ты стала совершенно другим человеком. То есть совсем. Абсолютно. Собственно, особенно амбициозной и не бывала, к личному бизнесу не рвалась, ответственности никакой не хотела, хотела только мирно существовать в своем благоустроенном болотце и не думать о том, на что потратить оставшуюся десятку: на быстрорастворимую лапшу или на автобус…

Конечно, если бы не Риэль, неведомо, что сталось бы с ней здесь. Пропала бы, а может, и нет, выживаемость высокая, приспособляемость еще выше, но вот парадокс: никогда Женя не была счастливой, кроме как первые месяцы после свадьбы. Но тогда была эйфория влюбленности, восторг знакомства с сексом, иллюзия новой жизни. И непростительная молодость.

Пусть это несерьезно, пусть это временно, пусть это неправильно, только все равно Женя была счастлива. Несмотря на разбойников, орден надежды и проистекающую из этого непонятную опасность, спор мужчин, ливень с грозой и отсутствие соли. Ни к кому она так трепетно не относилась, как к Риэлю. Просто смотрела на него и чуть не захлебывалась нежностью – и никакого сексуального подтекста. Вообще. Вот Райв… Покосившись на него, Женя вздохнула: такой мужчина… Ну и пусть борец за всеобщее или избирательно всеобщее счастье, пусть сверкает мужским шовинизмом, известно ведь, что шея головой вертит, пусть даже дурой ее считает, но ведь как хорош и как, собака такая, привлекателен! Феромоны сплошные… Он хоть осознает это или так уж погружен в свои идеи? Профессиональный революционер или просто трепло? Нет, на трепло вроде бы не похож…

Риэль, судя по его подавленному виду, в споре проигрывал, и Женя с трудом подавила желание немедленно вступиться и размазать Райва прямо по собственному одеялу. У нее бы получилось – опыт земной истории был поразнообразнее гатайской. Здесь демократию еще не проходили, а вот рабовладение во многих странах еще имело место. И коммунизм в отдельно взятой стране не строили. И даже скартумы тут только у спецслужб, а уж калашей и вовсе не имеется, потому что нет селитры или из чего порох делают. Мир, отсталый, может, политически (если считать демократию венцом творения), но не технологически, потому как все познается в сравнении…