— Не подходи ко мне.

— Я никогда не намеревался сделать тебе больно, Келси. Я люблю...

— Не говори это. Даже, черт побери, не говори это.

— Я не думал, что это случится.

Я не знала, плакать ли, кричать или упасть, и мое тело сильно тряслось от того, что в нем накопилось.

Я ухмыльнулась.

— Да, я могу видеть, как ты все это сделал непредумышленно. Ты непредумышленно следовал за мной по Европе и непредумышленно получал за это деньги. Такое дерьмо случается всегда.

— Я собирался рассказать тебе.

— Мне все равно. Это не имеет значения. Я рассказала тебе о моих родителях. Я рассказала тебе обо всем.

— Я знаю. Я знаю. И я не разговаривал с твоим отцом несколько недель. Ты видела голосовые сообщения. Я не рассказал ему ничего важного.

Я начала двигаться, чтобы обойти его, но замерла на месте.

— Когда это было в последний раз?

Он замешкался.

— Черт возьми, Хант. Когда ты в последний раз разыгрывал из себя шпиона для моего отца?

— В Праге.

Ох, Господи. Меня сейчас стошнит.

Прага была всем, началом всего. Мы познакомились до этого, но я даже половины не помнила. В Праге он подавил все мои волнения на той карусели. В Праге он убедил меня, что я могла найти место, которое казалось домом, или даже другого человека. В Праге я начала влюбляться.

Черт возьми все это.

— Ты воспользовалась кредиткой в отеле во Флоренции, и он позвонил мне на телефон в номере, — продолжил он.

Я знала, что было что-то странное в том звонке от консьержа. Он солгал мне.

— Но, Келси, я клянусь, что ничего не рассказал. И я убедился, чтобы мы уехали на следующий день.

Вот почему мы поехали в Чинкве — Терре.

Даже когда я думала, что свободна, это было не так. Я была птицей с подрезанными крыльями.

Когда я думала, что наслаждалась приключением всей своей жизни, я была собакой на поводке, которую вывели на прогулку в парке.

И, когда я думала, что влюбилась, это оказалось ложью.

Я хотела историю, и я ее получила.

И, черт, разве было не лучше, когда я была прежней, несчастной и ожесточенной.

Эта история раскрывалась как вся моя оставшаяся жизнь. Улыбка на моем лице, а затем нож в спину. Объятия на публике, а затем плохо завуалированное презрение дома. Красивое лицо и испорченная душа.

Я была дурой, когда думала, что мое отражение изменилось.

— Я сообщил, что все в порядке, когда мы приехали в Прагу, и ты искала в уборной Дженни. Я все еще так мало знал о тебе, и та ночь с рогипнолом напугала меня. Я не знал, с чем имел дело. Но это было в последний раз. Как только мы с тобой начали узнавать друг друга, я начал игнорировать его письма и звонки.

— Ты сказал ему, что мне подсыпали наркотики? Он даже на это закрыл глаза?

— Я не рассказал ему. Я думал... я думал, что лучше он узнает это от тебя.

— Очень плохо. Ты пропустил попытку увидеть, как отстойна моя семья.

— Я знаю, что ты злишься, и ты имеешь на это право. Но, пожалуйста... просто послушай. Просто позволь мне объяснить.

— Неважно, какое у тебя объяснение. Ты этого не понимаешь, Джексон?

— Никто не называл меня Джексоном с тех пор, как я присоединился к армии. Никто, кроме тебя.

— И от этого я должна чувствовать себя лучше?

— Джексон это прежний я. Парень из хреновой семьи, в которой деньги важнее любви, а общество важнее, чем личность.

— Если ты пытаешься сблизиться со мной, то чертовски поздно.

— К семнадцати годам на завтрак у меня был стакан виски. Я был совершенно разбит вдребезги, чтобы просто вылезти из кровати. Из-за выпивки меня выгнали из колледжа. Я причинял боль себе, друзьям и всем, кто обо мне заботился. Даже когда я пытался не делать этого, я причинял людям боль. Думаю, я все еще делаю это.

Я почувствовала, как в моем горле собрались слезы, и попыталась сдержать их.

— Думаю, так и есть, — произнесла я тихо и холодно.

— Я присоединился к армии, чтобы больше всего позлить своего отца, по тем же причинам, как и ты отправилась в это путешествие.

Я ненавидела то, что он думал, будто знал меня. Я ненавидела даже больше то, что он знал.

— Сначала я был жалким. Я попадал в неприятности. Я злил людей. Я злил самого себя. Но, затем меня перевели в другое подразделение, и... они поняли меня. Не пойми меня неправильно, они вызывали меня на бой из-за моего дерьма и выбивали его из меня, но они понимали и помогали. Они были как семья. Моим первым настоящим пониманием того, на что это должно быть похоже. Я стал трезвым. Медленно, с множеством промахов и ошибок. Но я стал. Жизнь начала налаживаться. Я начал верить, что все может быть лучше. Что я могу быть лучше. Ты могла бы подумать, что я был скорее в раю, чем в Афганистане, из-за того, как я чувствовал себя. Я не мог быть еще счастливее.

А затем, в один день мы следили за разведкой и проверяли молитвенный дом, который должен был быть заброшен. Только он не был. Он взорвался с моим отрядом внутри. Я был возле окна и умудрился выскочить и избежать главного взрывного удара. Но я разорвал плечо, когда приземлился, и пол десятка костей сломались из-за развалин. За один короткий миг я потерял все, что приобрел. Меня уволили по состоянию здоровья, и следующие шесть месяцев я провел, посещая пять встреч анонимных алкоголиков в неделю, просто чтобы снова не погрузиться в бутылку, с целью забыть то, что значит быть счастливым.

— Ты забыл? — спросила я, стиснув зубы. Часть меня хотела втереть соль в его рану, а другая часть хотела знать, есть ли надежда.

— Ни на секунду.

— Хорошо, — выдавила я.

— Мой отец тот, кто дал мне эту работу. Твой отец хотел, чтобы кто-то присматривал за тобой и убеждался, что ты не делаешь что-то глупое. Кто лучше солдата может удержать тебя в безопасности? Я согласился, чтобы мой отец отвалил. Я думал, что работа будет простой. Хорошие деньги, бесплатное путешествие, и, возможно, шанс стереть свои проблемы. Но затем я наблюдал, как ты следуешь моему примеру. Я наблюдал, как ты идешь по той же дорожке, и просто хотел спасти тебя. Я хотел удержать тебя от того, через что прошел.

— Так ты пожалел меня? Класс! Пожалуйста, продолжай говорить. От этого я чувствую себя намного лучше.

— Я не пожалел тебя. Я ненавидел тебя.

— Так держать, Казанова.

— Я ненавидел тебя, потому что ты заставила меня столкнуться лицом к лицу с моим прошлым. Но как только это произошло... как только признал это, я начал замечать, как ты отличаешься от меня. Я имею в виду то, что сказал в Германии, Келси. Ты горишь так ярко и красиво. Ты освещаешь комнату, когда заходишь. Я наблюдал, как люди тянутся к тебе из города в город, из бара в бар. Ты просто... даже в своей самой ничтожности, у твоего мизинца было больше мира, чем у всего моего тела. А когда я перестал ненавидеть тебя, я начал хотеть тебя. А затем у меня не было шанса. Я старался отдалиться, но просто... не смог.

Он смотрел на меня с таким желанием, что, казалось, мое сердце перевернулось, его глаза, будто магниты, пытались вытянуть его из моей груди.

Я верила ему. В его голосе было столько боли, а в теле стыда, что было невозможно не поверить, будто он не думал, что это случиться. Но это не убрало мою боль или мой позор от того, что меня облапошили.

Я подождала, чтобы убедиться, что он закончил говорить, и сказала:

— Хорошо.

Я повернулась, чтобы уйти, и он крикнул мне в спину:

— Хорошо? И все?

— Да, хорошо. Я понимаю. Спасибо за объяснение. Прощай, Хант.

— Не уходи, Келси. Пожалуйста. Прости меня. Мне никогда не было так жаль. Я собирался рассказать тебе все, как только решил бы, что мы достаточно сильны, чтобы справиться с этим.

Я остановилась, но не повернулась, когда сказала:

— Конечно, я могу с этим справиться. Это ничто, правда. Просто еще одна вещь, которая ненастоящая. — Я могла почувствовать, как падаю опять в эту знакомую яму, то место, в котором провела впустую столько лет. — Это просто еще одна ситуация, которая не считается.