— Я долго болел, но теперь выздоравливаю. И кстати, меня зовут Элоф.

— Ага! — торжествующе воскликнул Катэл, ухмыляясь и постукивая кончиком пальца по крючковатому носу с красными прожилками вен. — Стало быть, в прошлый раз ты не назвал мне свое настоящее имя! Разве я еще тогда не догадался — а, мастер Урхенс? — Он энергично пихнул под ребра лысого коротышку. — Разве я не говорил? Я сказал: «Альв — это не имя для нормального человека». Ну да ладно, стоит ли винить парнишку за осторожность в разговоре с незнакомыми людьми? Давайте лучше выпьем за новое знакомство!

Элоф оставил все как есть. Переубедить Катэла в чем-либо было нелегким делом, а у него и так хватало работы со сломанными повозками. На починку ушло почти четыре дня; в благодарность Катэл оставил ему так много продуктов, что они почти заполнили тесное пространство кузницы. Когда караван двинулся на юг под многоголосый хор обещаний вернуться следующей весной, Элоф внезапно почувствовал, что будет рад этому, даже если придется пережить здесь еще одну зиму. Несмотря на всю свою чуждость, на утренние морозы и шторма, приходившие с моря, болота стали для него домом, надежным укрытием от горьких забот внешнего мира. Здесь ему приходилось заботиться только о себе, а его потребности были невелики. С наступлением весны на землю снизошел мир, и даже отзвуки древней битвы, казалось, совсем пропали в беззаботном щебете птиц.

Но в тот вечер, когда Элоф отправился исследовать границы Поля Битвы, чтобы пополнить свой изрядно уменьшившийся запас подков и ободов для тележных колес, он наткнулся на целую кучу трупов, вынесенных из трясины в половодье. Большинство из них было изуродовано до неузнаваемости, но одно огромное тело лежало лицом вниз немного в стороне от остальных, наполовину высовываясь из ила, словно человек даже теперь пытался спастись. На нем была черная кольчуга, из тех, какие Элоф обычно не брал для перековки из-за сильной подверженности ржавчине. Эта выглядела лучше остальных, но когда Элоф осторожно приблизился, чтобы рассмотреть ее, он увидел что-то блестящее, зажатое в кольчужной рукавице и влажно поблескивавшее в грязи. Он наклонился, разжал мертвые пальцы и в то же мгновение увидел, как раскрошилась рукоять, которую они стискивали. Что-то темное скользнуло вниз. Элоф сунул руку в ил, успел схватить темный предмет… вскрикнул от боли и изумления, однако не ослабил хватки. С огромным трудом высвободив руку из трясины, он вытер предмет о прошлогоднюю траву. То был клинок — черный, подобно кольчуге, и глубоко порезавший его ладонь. Забыв о боли, Элоф восхищенно присвистнул. Он поднял клинок на свет и увидел, как капли его крови сбегают вниз по острому лезвию.

— Какой древний кузнец отковал тебя, красавец, раз у тебя по-прежнему такой крутой нрав? Хотелось бы мне встретиться с ним и сказать, что ты все такой же острый и прочный, как в тот день, когда вышел из кузницы. И выяснить, как он это сделал! — добавил Элоф с глубоким вздохом.

Он взял клинок за поручье, взвесил его, сделал несколько пробных взмахов и наконец описал мечом широкую дугу, срезав верхушки болотной травы. Это навело его на мысль. Он посмотрел на кучу мертвых тел и задумчиво кивнул. Трудно было сосчитать их, но здесь лежало около тридцати, если не больше. Он снова присвистнул, взглянул на темный клинок и повернулся, чтобы посмотреть на лицо того, кто владел этим странным мечом и столь доблестно сражался им. Но само движение и прикосновение руки кузнеца нарушило хрупкое равновесие. С тихим шелестящим звуком облаченная в кольчугу фигура провалилась в ил и скрылась из виду. Лишь рука еще мгновение оставалась воздетой к небесам, а затем исчезла в водовороте пузырьков. Некоторое время Элоф стоял как изваяние, потрясенный увиденным, а потом вскинул клинок в молчаливом салюте.

Он взял меч с собой и допоздна работал в кузнице, мастеря лучшую рукоять, какую только мог сделать. Ему хотелось создать вещь, достойную подобного оружия, пусть даже грубую и неприхотливую. Но как он мог на это надеяться — увечный духом, растерявший былое мастерство? Ему не хватало не только хороших материалов, но и силы сделать из них что-либо стоящее. Элоф плавил и перековывал крохи лучшей стали, какую мог найти, и часто вздыхал, не только от усталости, но и от сознания собственного бессилия. Но, наблюдая за языками пламени, пляшущими в очаге, и слушая заунывную песню ветра, он нашел ритм и гармонию. Постепенно они превратились в мелодию, которую он мог напевать, в музыкальную тему, такую же обширную и сумрачную, как болота, давшие ей начало — благородную, но с темными, печальными обертонами. Казалось, она отражала происхождение меча, и, в конце концов, готовая рукоять пришлась ему по нраву. Четкая форма прекрасно дополняла прямой взмах клинка, доводя его до совершенства, а для захвата он нашел моток посеребренной проволоки, которую можно было сплести в несложный узор. Но самое главное, он точно рассчитал вес рукояти соответственно весу клинка; новый меч был великолепно уравновешен в руке. Это была первая по-настоящему благородная вещь, созданная его руками за много, много дней.

Когда Элоф расплющил и отполировал последние заклепки, он положил меч на наковальню и долго сидел, наблюдая за странными облачными узорами, сбегавшими в свете очага по тугим виткам рукояти. Казалось, ему каким-то образом удалось вложить в свою работу сумрачную ширь болотных небес. Или это лишь игра света? Элоф поворачивал меч то так, то этак, выискивая едва заметные проблески, рассыпавшиеся в разные стороны, подобно пескарикам в мелком пруду. Он не обращал внимания на новые, тревожные ноты в песне ветра, утробно завывавшего над болотами. Словно невидимая рука прижала пламя в очаге и трясла дверь мелкой дрожью.

Когда большая часть ночи осталась позади, Элоф неохотно подумал, что пора ложиться спать. Но как только он встал и отошел от наковальни, дверь сотряслась от громоподобного стука и грубый голос окликнул его снаружи:

— Эй, выходи! Выходи, кузнец с Соленых Болот, мне нужно подковать лошадь! Близится рассвет, и я спешу!

Потрясенный, Элоф застыл в нерешительности: ему показалось, что все зловещие силы, присутствие которых он видел и ощущал в этом месте, собрались вокруг него. Но он тут же устыдил себя за трусость. У него не было выбора. В конце концов, зачем он здесь, если не для того, чтобы помогать путникам в их нужде? Но прежде, чем подойти к двери, Элоф взял меч с наковальни.

Он откинул засов, немного приоткрыл дверь и, охваченный внезапным ужасом, едва не захлопнул ее. На дороге перед кузницей стоял конь исполинских размеров, настоящая боевая крепость, и его дыхание облаками пара уносилось вместе с ветром. Всадник в седле был под стать коню — он казался гораздо выше любого смертного человека. Закутанный в длинный темный плащ, он нес за спиной овальный, заостренный снизу черный щит. На седельной подставке покоилось длинное копье; его тупой конец оставил глубокие отметины на дубовой двери. Незнакомец легко спрыгнул на землю. Полы его плаща разошлись в стороны, звякнул металл, и пламя очага блеснуло на черных доспехах.

Рука Элофа напряглась на дверной ручке, но потом горячая волна гнева и презрения к самому себе затопила его страх. Что толку прятаться за дверью? Пусть этот воин даже восстал из мертвых — он не собирается унижаться перед ним! Элоф сжал рукоять своего нового меча и широко распахнул дверь.

Незнакомец выступил вперед. На его доспехах блистала нагрудная пластина, глянцево-черная, как ночное озеро в лунном сиянии, с пояса свисал огромный двуручный меч в ножнах из того же материала. Он отбросил свой капюшон, открыв высокий черный шлем. Глаза из-под забрала казались темными провалами, но властное лицо с крючковатым орлиным носом и густой черной бородой, пронизанной седыми прядями, оставалось открытым. Жесткие, тонкие губы кривились в странной ироничной улыбке.

Огромный конь нетерпеливо заржал и забил копытом. Элоф медленно опустил свой меч.

— Куда ты едешь в столь поздний час? — глухо спросил он. — И к чему такая спешка?