Грифон, как всегда, сразу же понял, о чем она думает.

– Почти половина моей команды – бывшие рабы или негры с Гаити, – резко сказал он. – Когда был мальчишкой, я многое принимал как должное. Теперь же знаю: ни один человек не имеет права владеть другим.

Грифон крадучись повел ее к входу на кухню, соединявшуюся с домом длинной верандой. Они миновали коптильню, из которой доносился аппетитный запах копченой свинины. Почувствовав, что рот наполнился слюной, Се-лия сглотнула.

Грифон заглянул в приоткрытую дверь кухни, и глаза его удовлетворенно блеснули.

– Я так и думал, – сказал он и почти втащил внутрь спотыкающуюся Селию.

Кухня представляла собой просторное помещение с огромным очагом, в котором пылали поленья. Над большой чугунной плитой висела полка со сковородками, а на крючках кастрюли и чайники. Три женщины – две темнокожие и одна белая – были поглощены варкой варенья. В воздухе стоял густой аромат клубники. Услышав шорох, женщины одновременно обернулись и остолбенели при виде заросшего бородой гиганта, вторгшегося в их царство. Судя по выражению их лиц, он был им незнаком.

Женщина, стоявшая у плиты, в недоумении уставилась на Грифона. Ее волосы, такого яркого рыжего цвета, какого Селия еще никогда не видывала, растрепались и закурчавились от пара. Нежное, словно фарфоровое, лицо ее раскраснелось. Невысокую, ладно сложенную фигурку с роскошными формами обтягивало черное платье, покрытое серым передником. Ей, наверное, было около тридцати лет – самый расцвет зрелой красоты. Селия, порывшись в своей памяти, решила, что это, должно быть, Лизетта Волеран, мачеха Филиппа.

Первой пришла в себя полногрудая толстуха, стоявшая возле деревянного стола в центре кухни. Она подняла маленький нож и угрожающе взмахнула им в воздухе.

Грифон усмехнулся:

– Успокойтесь. А ты, Берта, пригладь свои перышки, я сегодня не собираюсь ничего красть.

– Да ведь это месье Жюстин! – воскликнула кухарка. Рыжеволосая женщина выронила из рук деревянную ложку.

– Жюстин, – выдохнула она, широко раскрыв глаза от удивления. – Неужели ты? Глазам своим не верю… – Она обернулась к худой седовласой женщине:

– Ноэлайн, немедленно найди Макса. Скажи ему, чтобы скорее шел сюда.

Ноэлайн опрометью кинулась исполнять приказание.

Селия молча наблюдала эту странную суету. Лизетта, словно вихрь, обрушилась на Грифона, осыпая его упреками, обливая слезами и обнимая одновременно.

– Мы так долго не знали, что случилось, почему ты… О Боже, ты сам на себя не похож… ты… – Она замолчала и заглянула в его помрачневшее лицо. – Ты уже знаешь о Филиппе… вижу по глазам, что знаешь…

– Да, знаю, – сказал Грифон, высвобождаясь из объятий Лизетты. Она была единственной женщиной на свете, к которой он испытывал уважение и привязанность, но терпеть не мог, когда к нему прикасались. Кто угодно. Он указал на Селию. – Мама… это жена Филиппа.

Его слова были встречены ошеломленным молчанием.

– Не может быть, – выдохнула Лизетта. – Жена Филиппа была вместе с ним на корабле и…

– Ее не убили, а привезли на Воронов остров люди, захватившие судно. Я случайно оказался там в то время.

– Жюстин, а может быть, Филипп…

– Нет.

Лизетта печально кивнула, внимательно вглядываясь в лицо Селии.

– Бедняжка моя, – сказала она с сочувствием. – Могу себе представить, что тебе пришлось пережить.

Селия молчала, Лизетта вопросительно взглянула на Грифона.

– Говори по-французски. Она не сильна в английском.

Селия провела дрожащей рукой по влажному лбу. В жарком, напоенном сладкими ароматами воздухе стало трудно дышать. У нее закружилась голова.

– Почему ты… называешь ее мамой? – запинаясь, наконец заговорила она.

Лизетта бросила на Грифона вопросительный взгляд:

– Жюстин, разве ты не сказал ей, кто ты такой?

Он пожал плечами:

– Чем меньше она знала, тем было лучше для меня.

– Понятно, – неодобрительно кивнула Лизетта и повернулась к Селии:

– Он давно не доверяет никому, особенно женщинам. А меня называет мамой, потому что я прихожусь ему мачехой. Жюстин и Филипп – братья, вернее, были братьями. Более того, близнецами.

Совершенно сбитая с толку, Селия недоверчиво покачала головой:

– Не может быть! У Филиппа не было брата. Он никогда о нем не говорил, никогда…

– Так было проще забыть обо мне, – сказал Грифон. Лизетта возмутилась:

– Если бы ты не исчез на шесть лет, нам было бы проще по-прежнему считать тебя членом семьи.

– На пять лет, – поправил он.

Селия не отрываясь смотрела на Грифона.

– Если бы ты был братом Филиппа, то не скрывался бы от закона. Не был бы пиратом. – Она с презрением подчеркнула последнее слово. – И вы не близнецы, потому что Филиппу всего двадцать пять лет, а тебе… Селия в смятении замолчала. Она решила, что Грифону за тридцать. Но… о Боже, а если остричь эти длинные волосы, сбрить бороду? Глаза у него, правда, того же цвета… Она приложила руку ко рту, почувствовав, что может потерять сознание.

– Я старше Филиппа примерно на пять минут, – улыбнулся Грифон. – По крайней мере так мне говорили.

– На восемь, – послышался с порога кухни мужской голос. – Я сам присутствовал при этом.

Голос принадлежал самому импозантному мужчине из всех, кого когда-либо приходилось встречать Селии. Не было ни малейшего сомнения в том, что это Максимилиан Волеран. У него было волевое лицо, а глаза, удивительного янтарного цвета, казались золотистыми. Этот красавец сорока пяти лет от роду был высок, сложен, как подобает отличному наезднику, и отличался изящными манерами истинного креольского аристократа. На нем были черные, заправленные в сапоги брюки и белоснежная сорочка с распахнутым воротом. Черные как смоль волосы чуть тронуты сединой на висках.

Жюстин шагнул к нему, не опустив глаз под пристальным взглядом.

– Отец, я знаю, как много значил для тебя Филипп. Мне очень жаль.

Янтарные глаза сверкнули, но Максимилиан умел сдерживать свои чувства. Только тут Селия заметила глубокие тени, которые оставили под глазами бессонные ночи, и морщины – следы горя.

Было трудно поверить, что это отец и сын. Гибкая пантера и лохматый камышовый кот. Максимилиан Волеран, изысканный, элегантный, и Жюстин, заросший косматой бородой, похожий на бродягу. Да он и есть бродяга, подумала Селия. Годы, проведенные среди отбросов общества, оставили на его внешности неизгладимый, как ей казалось, след.

– Я знаю, кто виновен в гибели Филиппа, – коротко сказал Жюстин. – Доминик Легар. Он со своими людьми захватил судно, перебил экипаж, убил Филиппа, а его жену увез. – Он кивком указал на Селию. – Я доставил ее к вам. Только поэтому и появился здесь. Клянусь, я заставлю Легара заплатить за все.

– Нет, – возразил Максимилиан. – Командующий военно-морской базой получил новые канонерки, собрал опытных людей, чтобы положить конец разбою в заливе. Пусть он ищет Легара.

– Ни один военный не поймает Легара, – презрительно фыркнул Жюстин. – Я – единственный человек, который может разделаться с ним.

– Я не могу рисковать вторым сыном. Нам нужно поговорить, Жюстин. Ты не должен продолжать…

– На разговоры нет времени, – перебил его Жюстин. Он обернулся к кухарке, с живым интересом слушавшей их разговор:

– Приготовь еду, Берта. Собери что-нибудь в дорогу. Мне пора уносить ноги. Заверни мне вот этих лепешек, испеченных в золе.

Женщина с готовностью бросилась к очагу. Лепешки, приготовленные из муки, пахты и масла, только что вынули из золы, и они еще дымились.

Жюстин перевел взгляд на Селию, все еще стоявшую в углу. Ногой, обутой в тяжелый сапог, подвинул ей стул.

– Сядь, – грубо сказал он, – а то еще упадешь в обморок.

Он протянул к ней руку, но она испуганно отпрянула в сторону:

– Не прикасайся ко мне!

Селия была потрясена, унижена. Грифон – брат Филиппа, его близнец. Негодяй. Использовал ее, зная, что она никогда не расскажет об этом ни единой живой душе. Умышленно надругался над памятью брата. Заставил отвечать на свои ласки и тем самым переложил половину вины на ее плечи. Как же сильно он, должно быть, презирает ее… наверное, не меньше, чем она сама. Селия никогда не чувствовала себя такой беспомощной. Ужаснее всего то, что теперь она ничего, ничего не может изменить.