Южане вообще ее озадачивали. Особенно креолы. Но больше всего изумляли Селию Волераны. Это была огромная семья – за четыре месяца Селия еще не успела познакомиться со всеми двоюродными и троюродными братьями и сестрами. В прошлом этого семейства было много скандальных историй и тайн, на которые Селии усердно намекали, но до конца ничего не рассказывали.

Ходили слухи о каждом из Волеранов, даже о Лизетте. Однажды пришедшая с визитом золовка Лизетты Генриетта уселась рядом с Селией и поведала ей на ушко кое-какие семейные тайны. Генриетта, миловидная молодая дама, большая любительница сплетен, была женой Александра, младшего брата Максимилиана.

– Максимилиан очень изменился с тех пор, как они поженились десять лет назад, – увлеченно шептала Генриетта. – До этого он был таким отчаянным и жестоким человеком, каких свет не видывал. Поговаривали даже, что он убил собственную жену.

– Не может быть, – скептически пробормотала в ответ Селия. Максимилиан, конечно, мог внушить страх, но стоило увидеть, с какой нежностью он относится к Лизетте и своим детям, чтобы понять: он на такое неспособен.

– Конечно, – кивнула Генриетта, – подозрения не подтвердились. Но в те времена каждый был готов обвинить его в самых страшных грехах – и не без оснований.

– Почему?

– Он был жесток со всеми. Даже с Лизеттой.

Селия покачала головой:

– Не может быть, Генриетта. Этому я никогда не поверю.

– Но это правда, сущая правда. Это сейчас он стал образцовым мужем, а ведь женился он только потому, что обесчестил ее.

– Обесчестил? – повторила Селия, подумав, что ослышалась.

– Ну да! Лизетта была помолвлена с другим мужчиной. Но Максимилиан соблазнил ее, а жениха вызвал на дуэль. В те дни он был настоящим дьяволом. И сын пошел в него – я, разумеется, говорю не о вашем муже Филиппе, упокой, Господи, его душу. Я говорю о другом сыне, который сбежал из дома, о Жюстине. – Она наклонилась к самому уху Селии и прошептала:

– Он стал пиратом. Мне рассказал об этом Александр, мой муж.

– Какой позор, – пробормотала Селия, чувствуя, что побледнела.

– Не правда ли? – добавила очень довольная произведенным впечатлением Генриетта. – Разве вам Филипп ничего не рассказывал? Впрочем, это неудивительно. Все Волераны ведут себя очень странно по отношению к Жюстину. Они никогда о нем не говорят. Наверное, считают, что лучше бы он не появлялся на свет. Александр упоминал, что Жюстин в детстве был грубым и эгоистичным мальчишкой. – Она печально вздохнула. – А Филипп – настоящим ангелом, таким милым и добрым. Надеюсь, я вас не расстроила?

– Нет, – спокойно сказала Селия, скрыв волнение.

Никто, кроме нее, Максимилиана и Лизетты, не знал правды о том, как она попала в Новый Орлеан. Максимилиан придумал историю, объясняющую ее неожиданное появление: будто во время пиратского нападения остались в живых несколько отважных матросов, которые и спасли Селию.

– Если власти прознают об участии в этом Жюстина, – сказал Максимилиан Лизетте и Селии, – им будет легче поймать его. Каждый раз, когда упоминают имя Жюстина, все начинают интересоваться, где он. Пиратские набеги портят политическую карьеру многих важных лиц. Я знаю нескольких высокопоставленных особ, которые с радостью расправились бы с ним, чтоб другим неповадно было.

– Пусть лучше поймают Доминика Легара, – придушенным голосом сказала Селия. – Вы, наверное, догадались: мне ваш сын не по душе, месье Волеран. Но он не так жесток, как Легар.

– Конечно, – вставила Лизетта. – В глубине души Жюстин добр. Иначе зачем ему было рисковать жизнью ради тебя?

Селия промолчала. Лизетта ничего не знала о том, что произошло между ней и Жюстином, и, Селия надеялась, никогда не узнает. Лизетта видит в своем пасынке только хорошее, и Волеранам, наверное, показалось бы отвратительным поведение Селии. Уж конечно, доброта не является основным качеством Жюстина, презрительно думала она. «Да и тебя, голубушка, добропорядочной не назовешь», – с горечью мысленно заключила Селия. Она не смогла рассказать о своем страшном грехе даже местному священнику. Она никогда не сможет признаться кому-нибудь в том, что была близка с братом своего дорогого мужа и, что еще хуже, получала от этого греховное наслаждение.

Не будь жизнь на плантации так приятна, Селия, возможно, решилась бы уйти в монастырь. Мысль о покое и уединении казалась ей заманчивой, и выходить замуж во второй раз она не собиралась. Филипп был ее первой и единственной любовью, и едва ли кто-нибудь сможет заменить его. Но у Волеранов было спокойно, никто не нарушал ее уединения. К тому же Селия очень привязалась к рыжеволосым детишкам Лизетты – Эвелине, Анжелине и Рафу, – которые стали называть ее тетушкой. По креольской традиции вдовы и старые девы становились в семье наставницами детей своих родственников. Девочки – восьми и шести лет – частенько приходили навестить Селию: она жила одна в небольшом хорошеньком домике, построенном неподалеку от главного дома усадьбы.

Обычно этот флигель занимали неженатые члены семьи и подрастающие дети мужского пола, но сын Максимилиана и Лизетты Рафаэль пребывал еще в младенческом возрасте, а больше Волеранов-мужчин на плантации не было. По настоянию Лизетты Селия изменила убранство домика. Максимилиан привел ее на чердак главного дома. Здесь хранилась старинная мебель, картины, изящные безделушкм. «Бери все, что понравится», – сказал он.

К своему удовольствию, Селия откопала там настоящие сокровища: гобелены нежных зеленых и розовых тонов, тонкий фарфор, итальянские часы в стиле барокко, украшенные крошечными фигурками сатиров, диван и кресла в стиле Людовика XV, с позолоченными ножками, обтянутые шелковой тканью лимонного цвета. И вскоре «холостяцкий», как его называли" флигель превратился в уютный дом с просторными светлыми комнатами. Селии там очень нравилось. Особенно ей полюбилась гостиная с застекленными дверьми и каминной доской из белого мрамора, а также библиотека – комната была необычной восьмиугольной формы, ее обставили мебелью, сделанной местными креольскими мастерами.

– Здесь стало так красиво! – воскликнула Лизетта, увидев результаты труда Селии. – Ты, я вижу, умеешь подобрать цвета и украсить дом… Ой, а здесь что такое?

Она открыла дверь в самую маленькую комнату в доме, всю меблировку которой составляли старый прямоугольный стол, табурет и мольберт. Не было ни занавесей на окнах, ни ковров на полу. В углу стояли чистые загрунтованные холсты. На столе лежали альбомы для этюдов, кисти и краски. Лизетта удивленно уставилась на Селию:

– Я и не подозревала, что ты художница.

Селия покраснела.

– Нет, какая я художница, что вы… Я просто… Мне нравится… Прошу вас, не смотрите на мою мазню, мне не хотелось бы, чтобы это кто-нибудь видел.

Лизетта отдернула руку от альбома для этюдов.

Испугавшись, что Лизетта обидится, Селия стала оправдываться и еще больше покраснела.

– Мои работы никто никогда не видел. В детстве я любила рисовать, но потом умерла мама, и мне стало не до этого. – Она смущенно откашлялась. – Надеюсь, вы не будете возражать, что я превратила эту комнату в мастерскую? Все это просто так, от нечего делать, но меня успокаивает сам процесс… Будь Филипп жив, я ни за что не стала бы рисовать. Он захотел бы взглянуть на мою мазню, а я бы этого не вынесла.

– Ну что ты, Селия, – ласково сказала Лизетта. – Не нужно так расстраиваться. Можешь использовать эту комнату по своему усмотрению. Я никогда тебе не помешаю.

– Спасибо, – еле слышно поблагодарила Селия. Лизетта задумчиво посмотрела на ее опущенную головку:

– Ты такая тихая и нетребовательная, дорогая, даже слишком. Иногда меня это тревожит.

– У меня есть все… нет никаких причин тревожиться за меня. – Селия стала шаг за шагом отступать к двери, боясь, что Лизетта спросит что-нибудь еще. Этой женщине было свойственно заботиться обо всех, кто ее окружал. Но Селия за всю свою жизнь была откровенна лишь с очень немногими людьми: с отцом, братьями, сестрами и с Филиппом.