Итак, решено было произвести государственный переворот. Оставалось только найти способ его осуществления. Но Талейран уже позаботился об этом. Он доложил государям, что сенат, где он пользуется значительным влиянием, готов объявить Наполеона низложенным, под условием, чтобы сенаторам было дано ручательство, что император никогда не вернется на престол. Талейран знал меру храбрости сенаторов; он знал, что без письменной гарантии они не решатся на этот опасный шаг. «Раз дело стоит так, – сказал Александр, – я заявляю, что более не стану вести переговоров с Наполеоном».
Тотчас же была составлена декларация, гласившая, что союзные государи отказываются вести переговоры с Наполеоном или с кем-либо из членов его семьи, и приглашавшая сенат наметить временное правительство, которое могло бы выработать новую конституцию. Эта декларация, бывшая всецело созданием Талейрана, не только снимала с сената всякий страх, но и диктовала ему его дальнейшее поведение. Это было ручательство и вместе с тем приказ. Заверение, что условия мира будут мягкими, а Франция изберет себе «разумное правительство» (эвфенизм вместо «Бурбоны»), приглашало граждан, даже наиболее враждебных этому «разумному правительству», принять его из патриотического самоотречения как выкуп за Францию. Чтобы пощадить самолюбие французов, декларация лгала, будто «государи считают своим долгом исполнить волю нации»; чтобы успокоить либералов относительно возможности мести со стороны старого порядка, она обещала: «Государи гарантируют конституцию, какую выработает себе французский народ».
Вечером 31 марта Талейран частью пригласил к себе, частью опросил через доверенное лицо наиболее влиятельных членов сената. Прежде чем созвать сенат на завтра в качестве его вице-президента и vice-grand electeur, он хотел убедиться в его полной покорности. Необходимо было устроить так, чтобы на заседании не обнаружилось ни колебаний, ни разногласий, чтобы решение состоялось, так сказать, без слов; поэтому нужно было все уладить заранее. В этот же вечер Талейран выбрал будущих членов временного правительства, имея в виду санкционировать свой выбор постановлением сената. На следующий день собрался сенат. Он насчитывал 140 членов, из которых около 90 находились в Париже. На заседание явились, по незаконному приглашению принца Беневентского, 64 члена, в том числе два маршала империи, Серюрье и герцог Вальми. Талейран произнес, или, вернее, прочитал короткую речь – неподражаемый образчик бессмыслицы и общих мест. Сам предмет обсуждения едва был намечен в ней; впрочем, не нужно было ни пояснений, чтобы осведомить, ни красноречия, чтобы убедить сенаторов: они уже все знали и все решили про себя. Сенат без прений постановил, что должно быть организовано временное правительство для заведованиями администрацией и для выработки проекта конституции. На третий день сенат, по наущению Талейрана, вотировал декрет о низложении Наполеона. Палата, или, вернее, 79 депутатов, созванных временным правительством, также объявила Наполеона лишенным престола.
Отречение. В Париже воцарилось временное правительство, в Блуа функционировало регентство, в трех четвертях Франции народ признавал императорскую власть, а в Фонтенбло Наполеон собрал 60 000 штыков с целью уничтожить декреты сената.
Несмотря на свой громадный численный перевес, союзники не торопились идти на льва в его берлоге. Царь, ставший вершителем судеб Франции, был упоен триумфом. Он достиг своей цели – он вступил в Париж во главе своей гвардии. Он достославно кончил «отечественную войну». Впредь он, если и не отказывался решительно, то колебался проливать кровь своих солдат в чисто политической войне и за дело, к которому он до сих пор был равнодушен. Вопреки стараниям временного правительства он дважды принял Коленкура. Категорически отвергая его предложение вступить в переговоры с Наполеоном, он, однако, намекал на возможность учреждения регентства. Прощаясь с Коленкуром, он советовал ему привезти отречение Наполеона, и тогда, сказал он, «можно будет поговорить о регентстве».
Эти слова были недостаточно определенными, чтобы заставить Наполеона подписать отречение. Тщетно Коленкур умолял его; он резко отвергал советы и просьбы. Он твердо решил еще раз попытать военное счастье. Его горячее воззвание по окончании смотра, произведенного им войску 3 апреля во дворе Cheval-Blanc, наэлектризовало солдат, которые, пылая местью, поклялись лечь костьми под развалинами Парижа.
Маршалам такое желание было совершенно чуждо. Слух о том, что император отказывается отречься в пользу своего сына, проник в штабы и вызвал здесь крайнее недовольство. 4 апреля, после парада, Ней, Лефевр, Макдональд, Монсэ и Удино последовали за императором и ворвались в его кабинет, куда он только что вернулся с Бертье, Бассано, Коленкуром и Бертраном. Ней, выступив от имени своих товарищей, заявил Наполеону, что он должен отречься от престола. Наполеон, сохраняя хладнокровие, изложил свой план кампании и пытался убедить маршалов. Спор все более разгорался. Тут Ней вспылил и грубо заявил, что армия не двинется к Парижу, что она «послушается только своих генералов». Гренадеры заняли дворец. Наполеон знал, что ему стоит лишь приказать офицеру караула, – и маршалы, дерзающие грозить ему, будут немедленно арестованы. Но поведение его старых соратников еще более огорчило, чем разгневало его; его сердце преисполнилось горечи. Он сухо отпустил маршалов и, оставшись один с Коленкуром, написал заявление об условном своем отречении в пользу Наполеона II под регентством Марии-Луизы.
Коленкуру, Нею и Макдональду поручил он отвезти этот акт русскому царю и добиться провозглашения регентства; в Эссонне они должны были присоединить к себе, в качестве четвертого уполномоченного, герцога Рагузского. Но последний только что совершил предательство, и по отношению не к одному Наполеону: сдавшись на увещания роялистских эмиссаров, он письменно обязался доставить свой корпус в линию австрийских позиций; согласно отданным распоряжениям, переход должен был быть произведен ночью, чтобы несчастные солдаты, жертвы этой измены, ничего не смогли заметить, пока не будут окружены неприятелем. Мармон, назначенный уполномоченным императора, уехал в Париж, приказав дивизионным командирам своего войска приостановить движение и не трогаться с места до его возвращения. Однако, считая себя слишком опороченным, чтобы предстать перед царем, он отказался сопровождать Коленкура и двух маршалов на аудиенцию, которая была им дана в ночь с 4 на 5 апреля.
Ней, Коленкур и Макдональд горячо ходатайствовали за учреждение регентства. Царь был поколеблен. Он отложил ответ на завтра. 5 апреля, когда трое уполномоченных снова вошли в его кабинет, он сказал им: «Господа, прося меня о регентстве, вы опираетесь на непоколебимую преданность войск императорскому престолу. Ну, вот: авангард Наполеона только что предался. В эту минуту он уже в наших позициях». Дело в том, что генералы 6-го корпуса, устрашенные мыслью, что им доверена такая тайна, произвели предположенное движение и в отсутствие герцога Рагузского осуществили его предательство. «Я отдал бы руку, чтобы этого не случилось» – сказал Мармон. «Руку! – сурово отвечал ему Макдональд, – скажите: голову, – и это будет только справедливо».
Мысль о регентстве была оставлена. Наполеон, все еще жаждавший решить спор оружием, выражал желание удалиться за Луару. Двадцать четыре часа боролся он с волей своих окружающих; наконец, 6 апреля днем он написал акт отречения: «В виду заявления союзных держав, что император Наполеон является единственным препятствием к восстановлению мира в Европе, император Наполеон, верный своей присяге, заявляет, что он отказывается за себя и своих наследников от престолов Франции и Италии, так как нет личной жертвы, не исключая даже жертвы собственной жизнью, которой он не был бы готов принести благу Франции».
В тот же день сенат провозгласил королем Людовика XVIII. О том, что Наполеон еще жив, знали, по-видимому, только герцог Бассано, несколько адъютантов и несколько генералов. Генералы и высшие сановники империи наперегонки спешили выразить публичное одобрение мерам временного правительства и заявить о своей преданности королю. Наполеон оставался почти один в своем опустевшем дворце в Фонтенбло. В ночь с 12 на 13 апреля он сделал попытку отравиться, но яд, который он носил при себе со времени отступления от Москвы, потерял свою силу. Он решил жить – и подписал так называемый Фонтенблосский договор, признававший за ним суверенные права над островом Эльба. Цезарю подарили державу Санчо-Пансы!
