На другой день к вечеру заехал он в трактир, где за одну ночь по двести рублей брали; удалось ему и тут обмануть. На третий день попадается ему трактир еще лучше прежних двух; на столбе написано: кто ночевать заедет, с того – триста рублей. «Ну, – думает, – была не была, попробую и здесь удали!» Заехал, важно наелся, напился, сел и призадумался. «О чем, служивый, призадумался? Али расплатиться нечем?» – спрашивает хозяин. «Нет, не угадал! Мне вот что думается: сам-то я сыт, а мой верный конь так стоит». – «Как можно! Я ему и сена наклал и овса насыпал – всего вдоволь». – «Да наши лошади уж так привычны: коли я сам возле коня буду, так он станет есть, а без меня и до корму не дотронется». – «Ну что ж! Ложись в конюшне».
А у того трактирщика была жена-волшебница, кинулась она смотреть в свои книги и тотчас узнала, что у солдата нет за душой ни копейки; поставила у ворот работников и строго-накрепко приказала смотреть, чтобы как-нибудь солдат со двора не улизнул. В самую полночь встал Иван купеческий сын и собрался было тягу дать, смотрит – работники на часах стоят; лег и заснул; пробудился – уж заря занимается, оседлал поскорей коня, сел и едет со двора. «Стой! – закричали сторожа. – Ты еще с хозяином не расплатился; подавай-ка деньги!» – «Какие деньги? Убирайтесь к черту!» – отвечал Иван и хотел было проскочить мимо; работники тотчас сгребли его и давай бить по загривку. Такой шум подняли, что весь дом сбежался. «Бей его, ребята, до смерти!» – «Будет с него! – говорит хозяин. – Оставьте его живого, пущай у нас три года проживет да триста рублей заработает».
Нечего делать, остался Иван купеческий сын жить в трактире; день живет, и два, и три живет. Говорит ему хозяин: «Что, господин служивый, чай умеешь из ружья стрелять?» – «Для чего не уметь? Нас тому в полку учат». – «Ну так ступай, настреляй дичи; в наших местах и всякий зверь и всякая птица водится». Иван купеческий сын взял ружье и пошел на охоту; долго бродил по лесу – ничего не попадается, уже к самому вечеру увидал зайца на опушке и только хотел прицелиться – заяц вскочил и давай бог ноги! Охотник за ним бросился и выбежал на большой зеленый луг, на том лугу великолепный дворец стоит, из чистого мрамора выстроен, золотой крышею покрыт. Заяц на двор прыснул, и Иван туда ж; смотрит туда-сюда – нет зайца, его и след простыл! «Ну, хоть на дворец посмотрю!»
Пошел он в палаты; ходил-ходил – во всех покоях убранство такое знатное, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать; а в одном покое стол накрыт, на столе разные закуски и вина приготовлены, богатые приборы поставлены. Иван купеческий сын взял – изо всякой бутылочки выпил по рюмочке, со всякой тарелочки съел по кусочку, напился-наелся, сидит себе и в ус не дует! Вдруг подкатилась к крыльцу коляска, и приехала королевна – сама вся черная, и люди черные, и кони вороные.
Иван вспомнил военную выправку, вскочил и стал у дверей навытяжку; входит королевна в комнату – он тотчас ей на караул сделал. «Здорово, служивый! – приветила королевна. – Как сюда зашел – волею али неволею? От дела лытаешь али дела пытаешь? Садись-ка со мной рядом, потолкуем ладом». И просит его королевна: «Можешь ли сослужить мне службу великую? Сослужишь – счастлив будешь! Говорят, русские солдаты ничего не страшатся; а у меня вот этим дворцом нечистые завладели…» – «Ваше высочество! Рад вам до последней капли крови служить». – «Ну так слушай: до двенадцати часов пей и гуляй, а как двенадцать пробьет – ложись на постель, что посреди большой палаты на ремнях висит, и что над тобой ни будет делаться, что тебе ни представится – не робей, лежи себе молча».
Сказала королевна, попрощалась и уехала; а Иван купеческий сын начал пить-гулять, веселиться, и только полночь ударило – лег на показанное место. Вдруг зашумела буря, раздался треск и гром, того и смотри все стены попадают, в тартарары провалятся; полны палаты чертей набежало, завопили-закричали, пляс подняли; а как увидали гостя, стали напущать на него разные страсти. Вот откуда ни возьмись – прибегает фельдфебель: «Ох, Иван купеческий сын! Что ты задумал? Ведь тебя в бегах зачислили; ступай скорей, а то плохо будет».
За фельдфебелем бежит ротный командир, за ротным – батальонный, за батальонным – полковой: «Что ты, подлец, тут делаешь? Видно, сквозь строй захотел прогуляться! Эй, принести сюда свежих палок!» Принялись нечистые за работу и живо натаскали целые вороха палок, а Иван купеческий сын ни гу-гу, лежит да отмалчивается. «Ах, мерзавец! – говорит полковой командир. – Он палок-то совсем не боится; должно быть, за свою службу больше этого видал! Прислать ко мне взвод солдат с заряженными ружьями, пусть его, негодяя, расстреляют!» Словно из земли вырос – взвод солдат появился; раздалась команда, солдаты прицелились… вот-вот выпалят! Вдруг закричали петухи – и все мигом исчезло: нет ни солдат, ни командиров, ни палок.
На другой день приезжает во дворец королевна – уже с головы по грудь белая стала, и люди ее и лошади – тоже. «Спасибо, служивый! – говорит королевна. – Видел ты страсть, а увидишь того больше. Смотри, не сробей, прослужи еще две ночи, я тебя счастливым сделаю». Стали они вместе есть-пить, веселиться; после того королевна уехала, а Иван купеческий сын лег на свое место. В полночь зашумела буря, раздался гром и треск – набежали нечистые, завопили, заплясали… «Ах, братцы! Солдат-то опять здесь, – закричал хромой, одноглазый чертенок, – вишь, повадился! Что ты, али хочешь у нас палаты отбить? Сейчас пойду скажу дедушке». А дедушка сам отзывается, приказывает чертям притащить кузницу да накалить железные прутья: «Теми прутьями горячими проймите его до самых костей, чтобы знал он да ведал, как в чужие палаты ходить!» Не успели черти кузницу справить, как запели петухи – и все мигом пропало.
На третий день приезжает во дворец королевна, смотрит Иван – дивуется: и сама королевна, и люди ее, и лошади – все до колен стали белые. «Спасибо служивый, за верную службу; как тебя бог милует?» – «Пока жив и здоров, ваше высочество!» – «Ну, постарайся последнюю ночь; да вот на тебе тулуп, надень на себя, а не то нечистые тебя когтями доймут… Теперь они страшно злы!» Сели они вместе за стол, ели-пили, веселилися; после королевна попрощалась и уехала, а Иван купеческий сын натянул на себя тулуп, оградился крестом и лег на свое прежнее место.
Ударило полночь – зашумела буря, от грома и треску весь дворец затрясся; набежало чертей видимо-невидимо, и хромых, и кривых, и всякого роду. Бросились к Ивану купеческому сыну: «Берите его, подлеца! Хватайте, тащите!» – и давай когтями цапать: тот хватит, другой хватит, а когти все в тулупе остаются. «Нет, братцы! Видно, его так не проймешь; возьмемте-ка родного его отца с родной матерью да станем с них с живых кожи драть!» В ту ж минуту притащили точь-в-точь Ивановых родителей и принялись их когтями драть; они ревут: «Иван, голубчик! Смилуйся, сойди с своего места; за тебя с нас с живых кожи дерут». Иван купеческий сын лежит – не ворохнется, знай отмалчивается. Тут петухи запели – и разом все сгинуло, словно ничего и не бывало.
Утром приезжает королевна – лошади белые, люди белые, и сама вся чистая, да такая красавица, что и вообразить лучшей нельзя: видно, как из косточки в косточку мозжечок переливается. «Видел страсть, – говорит Ивану королевна, – больше не будет! Спасибо тебе за службу; теперь пойдем поскорей отсюда». – «Нет, королевна! – отвечает Иван купеческий сын. – Надо бы отдохнуть часок-другой». – «Что ты! Станешь отдыхать – совсем пропадешь». Вышли они из дворца и пустились в путь-дорогу. Отойдя немного, говорит королевна: «Оглянись-ка, добрый молодец, что назади делается!» Иван оглянулся – дворца и следов не осталось, сквозь землю провалился, а на том месте пламя пышет. «Вот так бы и мы пропали, если б замешкались! – сказала королевна и подает ему кошелек. – Возьми, это кошелек не простой, если понадобятся деньги, только тряхни – и тотчас червонцы посыплются, сколько душе угодно. Теперь ступай, расплатись с трактирщиком и приходи вот на такой-то остров к соборной церкви, я тебя ждать буду. Там отстоим мы обедню и обвенчаемся: ты будешь мой муж, а я твоя жена. Да смотри не опоздай; если сегодня не успеешь – завтра приходи, не придешь завтра – приходи на третий день, а упустишь три дня, век меня не увидишь».
