Жил-был поп с попадьей; завела попадья себе любовника. Батрак заметил то, и стал ей всячески помеху творить. «Как бы избыть его?» – думает попадья и пошла за советом к старухе-знахарке, а батрак с ней давно сделался. Приходит и спрашивает: «Родимая, бабушка, помоги мне, как бы работника с попом извести». – «Поди, – говорит старуха, – в лес; там явился Никола Дуплянский, его попроси – он тебе поможет».

Побежала попадья в лес искать Николу Дуплянского. А батрак выпачкался сам весь и бороду свою выпачкал мукой, влез на ель и кряхтит. Попадья глядь – и увидала: сидит на ели белый старец. Подошла к ели и давай молить: «Батюшка Никола Дуплянский! Как бы мне извести батрака с попом?» – «О, жено, жено, – отвечает Никола Дуплянский, – совсем извести грех, а можно ослепить. Возьми завтра напеки побольше да и масляней блинов; они поедят и ослепнут; да еще навари им яиц: как поедят, так и оглохнут».

Попадья пошла домой и давай творить блины. На другой день напекла блинов и наварила яиц. Поп с батраком стали собираться в поле; она им и говорит: «Наперед позавтракайте!» И стала их потчевать блинами да яйцами, а масла так и поливает – ничего не жалеет. «Кушайте, родимые, маслянее. Мокайте в масло-то, поскусней будет». А батрак уж и попа научил, пошли они и стали говорить: «Что-то темно стало». А сами прямо-таки на стену лезут. «Что с вами, родимые?» – «Бог покарал, совсем ослепли».

Попадья отвела их на печь, а сама позвала своего дружка и стала с ним пить-гулять и веселиться… Тут поп с батраком слезли с печи и ну их валять со всего маху: важно отдули.

В одном городе было два монастыря, вот хоть бы так, как у нас в Питере: Невский да Смольный. В одном монахи, в другом монашенки. Вот хорошо. Повадился один молодой монах ходить к монашенке, а чтоб не узнали, всегда наряжался в женское платье. Бороды у него еще не было, а волосы у попов да у монахов все такие ж по-бабьему положению. Видят все, что к монашенке часто гостья жалует, ну да что за беда! А она уж брюхата стала. Дали знать про то игуменье. Игуменья дает приказ: «Коли кто придет к той монашенке, тотчас доложить».

Вот на другой день приходит монах к своей полюбовнице. Увидели его келейницы и побежали к матушке-игуменье. «Пришла-де какая-то женщина в гости». Игуменья приказала вытопить баню и всем, кто только есть в монастыре, идтить париться. Нечего делать, собрались все монашенки. Повели и гостью с собой. Пришли в баню и стали раздеваться. Монах разделся да поскорее на полок, забился в уголке и не знает, как ему быть? У него на шее висел крест на тесемке. Отвязал… [крестом, который ниже пояса повесил, «стыд» прикрыл]. Вот игуменья надела очки, взяла в руки свечку и стала обходить всех монашек да осматривать, нет ли кого между ними… Стала игуменья к монаху приглядываться, подошла поближе, нагнулась… [тут тесемка и оборвалась, крест нательный отлетел в сторону] да прямо игуменье в левый глаз попал. – «Ай господи! С нами пресвятая богородица!» – закричала игуменья и схватилась за левый глаз. А глаза как не бывало – совсем-таки вышиб! Пока что – монах уже выскочил из бани и убежал голый. Игуменья осталась кривою.

Прошло время – монашенка родила. Я и на крестинах был, только не разобрал: кого бог дал – мальчика или девочку?

Жили-были три брата: двое умных, а третий Иван-дурак. Вырыл дурак яму. «Стану, – говорит, – волков ловить». Вот в первую же ночь попал в яму серый волк. Дурак пошел и выпустил его на волю. Приходит домой, братья и спрашивают: «Что, поймал?» – «Нет, братцы, попалась в яму попова собака, я ее назад выпустил». – «Какая собака?» – «Да, такая серая, большущая, глаза так и светятся». – «Да ведь это волк». – «Ну, пусть в другой раз попадет; ни за что не выпущу».

На другую ночь попала в яму лисица. Дурак пошел и ту выпустил. «Что, поймал?» – спрашивают опять братья. «Нет, братцы, попалась попова кошка с большим пушистым хвостом». – «Эх ты, дурак, ведь это лиса». – «Ну, пускай в другой раз попадется – от меня не увернется».

На третью ночь попала в яму какая-то деревенская баба. Дурак пошел. «Ага, – говорит, – попалась!» Взял дубину, убил ее до смерти и волочит домой. «Дурак, где взял мертвую бабу?» – спрашивают братья. – «Какая баба? Это лисица – в яму попала, я ее поленом и доконал!» – «Ах ты, бестолочь эдакая! С тобой беды наживешь». И задумали умные братья бросить дурака и бежать от него – в иное место жить. Сговорились и собрались бежать ночью; только дурак подслушал их уговор, взял ступу и побежал вслед за ними. Братья в лес, и он в лес. Так и не ушли от дурака. Что тут делать? Время ночное, пришлось в лесу ночевать. Вот они влезли все трое на деревья, уселись на ветках и сидят себе.

На ту пору ехали мимо купцы-разносчики. «Что нам плутать-то ночью? – говорят меж собой. – Остановимся у этого дерева, отдохнем до утра, а как станет светать, тогда и в путь поедем». Остановили возы, распрягли лошадей и сели под тем самым деревом, где дурак спрятался, развели костер и давай варить кашицу. [Следует неудобный для печати эпизод, как дурак напугал купцов. ] Купцы всполошились да – бежать, и ушли в разные стороны, весь товар покидали. Братья слезли наземь и поделили меж собой. Умные взяли себе красный товар, а дурак – целый воз ладану.

Сейчас положил его в кучу, зажег и пустил хвалу к богу. Только прилетает к нему ангел божий и говорит: «Ну, мужичок, за то, что ты не пожалел целого воза ладану и пустил такую хвалу богу, сказывай, чего ты желаешь? Все тебе дано будет». – «Дай мне, – говорит дурак, – что у бога в раю за дверьми висит». Ангел полетел и принес ему дудочку.

Вот дурак взял райскую дудочку, пошел к попу и нанялся в работники – лошадей пасти. И что же? Как только пригонит дурак лошадей в поле, то и зачнет играть на своей дудочке, а лошади в пляс пойдут. Так целый день – он на дудочке играет, а лошади пляшут да пляшут – исхудали бедные. Спрашивает поп работника: «Что у тебя животные-то исхудали, на какой траве пасешь их?» – «На хорошей, батька; лучше нигде не сыскать». – «Дай сам погляжу», – думает поп.

На другой день дурак погнал лошадей в поле, а поп собрался да следом за ним и залез в терн. Дурак пригнал поповские животы,[503] сел под кустик, вынул дудочку и принялся наигрывать. Стали лошади плясать. Схватился поп трепака откалывать; уж он плясал-плясал, весь-то ободрался, искололся, и до тех пор выделывал ногами всякие штуки, пока дурак играл. Измаялся поп, еле ноги тащит, прибрел кое-как домой и говорит попадье: «Ну, матка, у нашего работника есть такая дудка, что коли заиграет, то и мертвый распляшется, а живому и удержу нет». – «Ах, батька, как бы мне послушать?» – «Сама проси, а с меня уж будет; я и слушать не стану».

Вечером, только работник пригнал лошадей, попадья и просит: «Заиграй, пожалуйста!» – «Хорошо», – говорит дурак. Поп услыхал, живо побежал на чердак и спрятался в сундук, а попадья на ту пору квашню месила. Вот дурак достал дудочку и заиграл – пошла попадья по избе плясать вместе с квашнею, а поп, сколько ни крепился, не мог выдержать: выскочил из сундука и ну по чердаку отжаривать, и до тех пор плясал, пока с чердака упал, да работник играть перестал. Смотрит поп, а попадья до того доплясалась, что язык высунула. «Ах, матка, – говорит поп, – наняли работника себе на беду, на горе. Давай, убежим из дому!» – «Убежим, батька!»

Вот они с вечера наклали целый мешок книжек и поставили в угол. Дурак потихоньку выбрал из мешка все книжки и залез в него сам. Ночью поп проснулся и будит попадью: «Вставай, матка, бежать пора». Подняли они мешок и пошли из дому. Шли, шли, вдруг работник как закричит из мешка: «Что ж ты, батько, возьми и меня с собою!» – «Ах, проклятый! Гонится за нами следом; побежим скорей, матка». И припустили бежать, сколько силы хватило. Бежали-бежали, уморились и стали было опять шажком идти, тут работник как закричит: «Батько, возьми меня с собою!» Они опять принялись бежать; так, наконец, измаялись, что и ноги не держат. «Ну, что будет – то будет, а остановимся здесь отдохнуть», – говорит поп. Бросил мешок на земь, глядь – лезет оттуда работник. «Не стыдно ль тебе, батюшко, сам пошел с матушкой, а про меня и забыл».