Подумав, я решил все же повесить мясо на ветки и прикрыть их оленьими шкурами. На это ушло чуть более получаса. Бросив в костёр остатки дров и впрягшись в нарту, я потянул её по направлению к озеру. Сначала сани шли, как по песку, но со временем прикатались и ход их стал легче.

Только под утро, смертельно уставший, я подошёл к скиту Чердынцева. У старика в окне горел свет. Услышав рычание собак, он вышел на крыльцо и, провожая меня взглядом, сказал:

– Не очень-то радуйся, живодёр, отольются тебе оленьи слёзки. Принесла нелёгкая окаянного, всё наиграться не может. Всё ему мало!

– Разве дело в еде? – повернулся я к отшельнику. – Ты вон – в шубе, а я раздет, гол как сокол. Хорошо хоть морозов пока нет.

– А кто тебе мешал захватить с собой зимнюю одежду? – парировал дедушка. – Ты что, не знал, что за осенью следует зима? Или думал, что я тебя обязан и одевать, и кормить, и ещё бабу на ночь выдавать под расписку? Иждивенец хренов!

Логика у старика была железная. Я на самом деле многое в своём путешествии не продумал. Но тащить по тайге зимнюю экипировку, да ещё за тридевять земель, я бы ни за что не решился. Всё это можно сделать на месте, было бы из чего.

– Тебе оленей жалко? – посмотрел я на скрюченную фигуру деда. – Тут их – как мышей! Или ты волков жалеешь, что я их харч присвоил?

– Волки в тысячу раз лучше тебя. Ты же самая настоящая гнида смердящая. От тебя кругам одно зло. Ты сколько деревьев на свои сани срубил? Пол-леса выхлестал! А хоть у одного из них попросил прощения? По твоей роже вижу, что нет.

– Слушай, хозяин тайги, – не сдержался я. – Вместо того чтобы на меня нести, лучше посчитай, сколько оленей жрут волки и сколько деревьев горит при пожарах, да и так, сами по себе сохнут. То, что я взял у природы, – мизер. И это я сделал для того, чтобы выжить. Ты что, хочешь, чтобы я рядом с тобой подох от холода и голода?

– Хочу! Тут ты в точку! Очень хочу! – заскрипел зубами дедушка.

– Потому ты, используя свои бесовские технологии, и навалился на меня ночью, – посмотрел я ему в глаза. – Гипнозом балуешься!

– Слушай, придурок, если ты сходишь с ума, я тут ни при чём, – вытаращился на меня своими бесцветными глазами Чердынцев. – Тебя за такие слова в психушку садить надобно. Ты же ненормальный! Вот Бог послал мне на горе урода! Куда ни кинь – везде клин! – с этими словами отшельник скрылся за дверью.

«Чёрт-те что! – потянул я нарту к своему жилищу. – Дедушка отказывается от своего полевого наката. Может, я на самом деле – того? Ну и дела!»

Подтащив нарту к жилищу, я сложил мясо на крышу и прикрыл сырой шкурой. Ещё четыре таких ходки – и можно будет браться за одежду, – рассуждал я, растапливая печь. – Главное, чтобы не ударил сильный мороз и до мяса не добралась росомаха. Наскоро поев, я завалился спать. Во сне я снова видел поляну, костёр и опять на ней я что-то делал – не то нарту, не то лодку.

Проснулся я рано утром от холода. На растопку печи, завтрак и остальные сборы ушло около часа. «Проспать двенадцать часов! – ругал я себя. – Такого со мной ещё не было. Наверное, сказалась двойная перегрузка – нервная и физическая, другого объяснения нет. Надо спешить к мясу, там снова переночевать – и домой, – размышлял я. – Пока хорошая погода, надо торопиться».

Наскоро собравшись, я бросил на нарту «Сайгу» и, накинув на плечи лямку, двинулся назад по своему следу. На этот раз я стороной обошёл избу отшельника и, круто развернувшись к лесу, двинулся вдоль ручья к своей дороге.

Минут через тридцать я вышел на склон холма, где увидел следы нарты. К сумеркам я дошёл до лагеря и уже в темноте занялся приготовлением дров. С погодой мне пока везло: ни серьёзного снегопада, ни мороза. Самое большое – минус десять, от силы – минус пятнадцать, не ниже. Я посмотрел на небо и удивился: оно было ясным. На фоне красного заката засветились первые звёзды. Воздух был свеж и прозрачен, но холода почему-то не чувствовалось.

«Обычно в такую погоду приходит лютый мороз, – рассуждал я, – но его нет. Такое впечатление, что кто-то специально для меня заказал погоду. Уж не дедушка ли? – усмехнулся я про себя. – Может, мой колоритный вид его всё-таки разжалобил? Конечно же нет! – отогнал я от себя эту мысль. – Дедуля – кремень, он скорее удавится, чем попытается что-то для меня сделать.

Да и потом, разве может человек управлять погодой? Хотя от такого, как Чердынцев, можно ожидать всего». После его фокусов с созданием образов, я поймал себя на мысли, что верю в дедушку, как в лесного духа или божка.

Когда я взялся за костёр, была уже ночь. На приготовление ужина ушло не более десяти минут. Потом я отогрел у огня оленью шкуру и стал готовиться к ночлегу.

«Интересно, что придумает на этот раз маг-одиночка?» – подумал я, ложась на тёплый олений мех и накрываясь оттаявшей шкурой.

На этот раз я вспомнил и применил все, какие мне были известны, ментальное защиты, и теперь ждал, что будет дальше.

«Рискнёт дедушка обрушить на меня очередной пси-удар или нет? – гадал я, зарываясь в шкуру. – Может, видя, что у него не получилось, обезумевший хранитель оставит меня в покое?»

– Не оставлю, и не мечтай, – опять раздался его противный голос. – Пытаешься уцелеть? Выжить? Рядом с собой я тебя трогать не имею права, но здесь ты в моей власти.

– Но ведь ты вчера мне внушал, что не имеешь к ночным кошмарам никакого отношения!

– И не имею, не моя вина, если у тебя с головой не в порядке.

– Но ведь ты со мной сейчас общаешься! Скажи – зачем? Или мне это опять чудится?

– Я же говорю: у тебя с головой не в порядке. Тебе в психушку надо, а не со мной отношения выяснять. Там твоё место, дурень. Если зиму переживёшь, во что я, честно говоря, мало верю, то прямиком туда. Понял?

Я промолчал. Получается, что вся моя ментальная полемика с Чердынцевым и весь ужас, который я недавно здесь у костра пережил, – всего лишь плод моего воспалённого воображения. Если так, то я на самом деле свихнулся, и мне на самом деле при первой возможности надо отправиться в больницу. От подобных мыслей в душе всё сжалось, и я почувствовал, как моё сознание наполняется страхом. Он зародился внутри меня и стал распространяться по всему моему существу. От понимания происходящего я сжался в комок и стал прислушиваться к той буре, которая разразилась в моём сознании.

«Неужели я спятил? – вертелось в голове. – Если так, то что делать? Как привести расстроенную нервную систему в порядок? А может, старик блефует? Применил против меня что-то такое, чего я не в состоянии ни понять, ни проверить. Мне была известна простая истина: если человек теряет веру в самого себя, он перестаёт быть личностью. Может, к такому финалу и пытается подвести меня отшельник? Если так, то надо что-то делать, иначе я превращусь в живой труп. Но где взять силы противодействия тому течению, которое меня уже подхватило? Остановиться? Но как? Как заставить себя не реагировать на образы, которые рождаются в сознании?»

Не успел я задуматься на эту тему, как услышал какой-то шум, и на поляну с костром выбежали из леса перепуганные олени. Их было больше десятка. Не обращая внимания на огонь, звери пронеслись по поляне и умчались вверх по косогору. Вслед за ними появилось ещё несколько рогачей. Они также, не обращая внимания ни на меня, ни на огонь, устремились вверх по склону. Не успел я вылезти из-под оленьего одеяла, как по поляне вслед за рогачами с деловым видом просеменила росомаха. По её следу из леса метнулись несколько зайцев, а за ними грациозными прыжками в метре от меня пронёсся соболь.

«Вы что, все охренели? Куда мчитесь? От кого спасаетесь? – невольно схватил я свою «Сайгу». – Что же это за враг, если от него мчатся опрометью все лесные обитатели?»

И тут я услышал нарастающий шум. Он стал приближаться со стороны распадка.

«Что это может быть? – растерялся я. – Такое впечатление, что через лес мчится стадо каких-то огромных зверей. Неужели здесь, в Эвенкии, водятся мамонты? – невольно подумалось. – Потому что только таким гигантам под силу наделать в тайге столько шума».