— А если Римо не вернется? — спросила женщина.

— Вернется, — рассеянно бросил Чиун.

— Но только если не найдет Голландца.

— Он его не найдет. Я сказал ему, что Голландец ушел по Восточной дороге. Если он поверил и двинулся в ту борону, то только потеряет время. Если же нет, следовательно, пойдет по Северной или Южной дороге.

— Понятно, — сказала Джильда. — Шансы на то, что он выберет правильное направление, — один к трем.

— Ошибаешься, — возразил Чиун. — Шансы равны нулю. Голландец ушел берегом.

— Тогда зачел! ты послал Римо на восток?

— Затем, что я двадцать лет посвятил его подготовке и не хочу так бездарно его потерять.

— Он догадается, что ты его провел.

— Римо не привыкать! Если в рассудок его был так же могуч, как тело, он мог бы стать величайшим Мастером Синанджу во все времена.

— Пока Голландец жив, никто из нас не может чувствовать себя в безопасности.

— Не стану утверждать, что мне удалось разрешить эту проблему раз и навсегда, — сказал Чиун, жестом отправляя последних селян по домам, — но одну трагедию я предотвратил.

Они стояли втроем на погруженной в тишину сельской площади. Сейчас ее освещала только луна. Пахло морем. Чиун набрал полную грудь холодного и горьковатого воздуха.

Вернулся Римо. Он был подавлен, плечи его поникли.

— Ушел, — сказал он.

— Ты считаешь, это плохо? — удивился Чиун.

— Мы должны его достать! Сейчас же! Сегодня же! Это не может продолжаться. Нельзя терпеть, чтобы он висел над нами дамокловым мечом!

— Надо мной он, по-моему, не висит. Он висит над тобой. Неужели тебе так не терпится расстаться с жизнью, что ты готов безоглядно преследовать этого человека? Ведь для тебя это равносильно самоуничтожению!

— Если нам суждено умереть вместе, я бы предпочел, чтобы инициатива исходила от меня, — серьезно ответил Римо.

— Вполне в духе белого человека! — саркастически заметил Чиун. — Не под силу ждать и искать решения своей проблемы! Нет, лучше пойти на самоубийство, чем жить в неопределенности!

— Все не так, Чиун, ты это знаешь.

— Да что ты говоришь! Тогда как же? Убить этого человека ты не можешь, Римо. Пускай идет зализывать раны. Ты сильнее его, он в этом убедился. Может быть, ему не захочется больше возвращаться.

— Ты забываешь, что он убил Ма Ли.

— А ты забываешь, что рядом с тобой стоит твое дитя и женщина, которая произвела его на свет.

— Именно поэтому я и хочу разобраться с Голландцем, — сказал Римо. — Как ты не поймешь? Пока он жив, они подвергаются опасности. Он не остановится, пока не убьет всех, кто мне дорог. Я иду за ним! Может, скажешь, в какую сторону он пошел? Или я опять буду зря терять время?

— Отлично, — сказал Чиун, горделиво приосанившись. — Он пошел вдоль берега.

— Тогда пока!

— Иди, если хочешь. Кстати, ты пропустишь похороны! Но это неважно. Человек, который так стремится навстречу смерти, что позволяет себе уйти, не простившись ни с собственным ребенком, ни с матерью этого ребенка, безусловно, не станет задерживаться, чтобы отдать последнюю дань женщине, на которой едва не женился. И которую, как он утверждает, любил.

Римо встал как вкопанный и, не оборачиваясь, сказал:

— Отложи похороны!

— Закон Синанджу. Мы хороним в тот же вечер, как человек умер. Закон Синанджу я нарушить не могу, даже ради тебя. Но ты иди! Людям я скажу, что ты на похороны не придешь, поскольку на самом деле ты ее не любил. Я тебе давно об этом говорю, а теперь ты и сам это подтвердил.

Римо повернулся к Мастеру Синанджу. Прежней решимости на его лице уже не было.

— У тебя на все готов ответ, да, Чиун?

— Нет, — ответил Чиун и повернулся спиной. — Зато у тебя всегда какая-то проблема. Но это мне в тебе и нравится. Это делает жизнь куда интереснее! А теперь идем и предадим девушку земле.

Луна холодным, вязким светом заливала сцену похорон юной Ма Ли.

Процессия началась у Дома Мастеров. Все селение было одето в белое — традиционный цвет траура у корейцев. Селяне несли гроб розового дерева на паланкине. Впереди шагали Римо и Чиун, а остальные с курильницами в руках тянулись сзади, храня такое же безмолвие, как поднимающийся с залива туман.

Джильда шла позади. Руки у нее были перевязаны. Рядом с ней вышагивала маленькая Фрея.

По прибрежной дороге процессия дошла до кладбища селения Синанджу, укрытого в тени сливовых дерев. Каждая могила представляла собой небольшой холм земли, на котором был установлен скромный надгробный камень или плита с надписью.

Рядом со свежевырытой могилой паланкин опустили на землю. Всем дали несколько минут попрощаться с усопшей, после чего гроб закрыли.

Мастер Чиун наблюдал за выражением лица своего воспитанника, когда крышка гроба навсегда скрыла от него черты его возлюбленной. Лицо Римо не выражало никаких эмоций: ни шока, ни горя — ничего. Чиун нахмурился.

Он вышел вперед.

— Не будем думать, что Ма Ли умерла, — сказал он, в упор глядя на Римо. — Она была как цветок, чей аромат услаждал нам жизнь, но всем цветам, как мы знаем, суждено увянуть. Одним — от старости, другим — от болезни, третьим — от жестокости. Так случилось с Ма Ли. Давайте же так и будем говорить о Ма Ли: это был цветок, который покинул нас, когда ноздри наши еще вдыхали его аромат, и последний взгляд, брошенный на ее лицо, навсегда сохранит в нашей душе воспоминание о ее нежности и невинности. Никто не станет вспоминать это дитя как сгорбленную или сморщенную немощную старушку. Я постановляю, чтобы будущие поколения именовали Ма Ли не иначе как Ма Ли — Юный Цветок. — Чиун замолчал. Все молча всхлипывали, и только Римо проникновенная речь Чиуна оставила безучастным. — Прежде чем навсегда проститься с Ма Ли, я хочу, чтобы в память о ней сказал слово ее возлюбленный, мой приемный сын Римо.

Римо выступил вперед как робот. Он смотрел на гроб.

— Год назад я принял на себя обязанности по защите этого селения и его жителей, — начал он. — Сегодня я клянусь вам: тот, кто совершил это злодеяние, заплатит сполна. Чего бы мне это ни стоило. — С этими словами Римо отошел на прежнее место.

Чувство, с каким Римо произнес свою краткую речь, выбило Чиуна из колеи. Он сделал знак опускать гроб. Заработали лопаты, и с глухим стуком комья земли из насыпанного рядом холма полетели на гроб.

Жители Синанджу почтительно дожидались, пока последний ком земли ляжет в свежую могилу, и только Римо Уильямс, не говоря ни слова, решительно зашагал прочь.

Чиун грустно поник головой. Ему казалось, что сегодня наступил конец очень многим вещам.

Римо двинулся по прибрежной дороге; ветер трепал полы его белого траурного костюма. Никакой конкретной цели у него не было: он просто шагал куда глаза глядят.

Он дошел до дома, который начал строить своими руками, но закончить не успел. Дверной проем зловеще зиял, как глазница черепа. В одной стене была пробита брешь: тут ему нанес удар Голландец. Крыши не было вовсе — за нее он еще не принимался.

Римо вошел. Внутри дом представлял собой одну квадратную комнату, которая сейчас была залита ярким светом звезд. Он опустился на корточки посреди комнаты и поднял лицо к небу — оно сверкало бесчисленными звездами. Это были гирлянды и озера звезд, как алмазы, залитые небесным светом. За всю свою жизнь в Америке Римо ни разу не видел такого красивого звездного неба. От этой красоты хотелось плакать. Но он знал, что если заплачет, то слезы его станут данью не красоте создания, а печали о несбыточных земных мечтах.

В дверях показался Мастер Синанджу. Он безмолвствовал. Римо не подал виду, что заметил его, хотя оба чувствовали присутствие друг друга.

Первым нарушил молчание Чиун.

— На похоронах принято говорить о том, что мы будем помнить безвременно ушедших, а не давать клятву мести.

Если Чиун рассчитывал получить ответ, то его ждало разочарование: Римо продолжал его не замечать.