Но ему это удастся. В западной части города у него дело. А поскольку спешить было некуда, он шел пешком, мягко и бесшумно ступая ногами в белых сандалиях по улице, усеянной битым стеклом. Его белокурую гриву не трепал ни единый порыв ветра. Пурпурный шелк его одеяния ярким пятном выделялся на фоне города, некогда слывшего жемчужиной Ближнего Востока, а ныне лежащего в руинах.

Этой ночью Бейрут был объят тишиной. Казалось, город умер. В некотором смысле это так и было.

Он пересек Зеленую линию в том месте, где она шла параллельно Дамасской. Здесь она действительно была зеленого цвета — просевшая грязная полоска земли, пропитанная водой из прорванной трубы и заросшая пышными папоротниками. Он вошел в заросли, и, хотя шаги его были бесшумны, из-под ног во все стороны метнулись жирные крысы, в их глазах-бусинах мелькнул совсем не звериный страх.

Улицу Амрах он отыскал без труда. Он шел между разрушенных фасадов ее многоэтажных зданий. Проржавевшие останки застигнутых бомбежкой машин, казалось, стоят здесь испокон веков. Он ощутил на себе чей-то взгляд: без сомнения, за ним следили из бесчисленных бойниц, проделанных в стенах тех редких домов, которые не так сильно пострадали от бомбежек. Интуитивно он чувствовал, что в спину ему нацелены стволы.

Даже ночью было видно, что он белый. Интересно, подумал он, что у них на уме — взять его в заложники или убить? Учитывая, что он сам просил о встрече, его, по крайней мере, должны сперва выслушать. Тот, кому вздумается причинить ему вред, быстро узнает, что далеко не все американцы трепещут от страха при слове “Хезболлах”.

Он остановился. Пахло трупами и порохом. Чтобы поберечь легкие, он перешел на поверхностный тип дыхания.

Они высыпали из своих укрытий — крепко сжимая винтовки, все замотанные цветными платками-куфиями, в которых были оставлены лишь узкие полоски для глаз. Несколько человек были вооружены ручными гранатометами. Он понимал, что это только в целях устрашения: в тесноте жилых кварталов применять гранатомет они не решатся.

Когда число бойцов достигло семи, он обратился к ним с вопросом по-арабски:

— Кто из вас Джалид?

Один выступил вперед. Его лицо было замотано зеленым клетчатым платком.

— Ты — Тюльпан?

— Ясное дело.

— Вот уж не думал, что ты явишься сюда в пижаме. — Джалид заржал.

Блондин улыбнулся в ответ — холодной высокомерной улыбкой. Если этот бандитский главарь понимает только силу, он заставит его трепетать.

— Маалеш, —сказал Джалид, — ладно. Так ты хочешь выкупить заложников? У нас много отличных заложников — американцев, французов, немцев. А может, мы и тебя захватим — если ты нам не понравишься.

Бандиты, только и всего. Весь мир считает “Хезболлах” организацией мусульманских фанатиков, подчиняющихся только Ирану, но он-то знает, что это не так. С Ираном они действительно связаны, но их единственный повелитель — деньги. За хорошую цену они отпустят всех, кого удерживают, и к черту Иран. В любом случае всегда можно захватить новых заложников.

Единственное, что они понимают, кроме денег, — это грубая сила. Когда во время гражданской войны они захватили русских дипломатов, Советы заслали в Ливан своих агентов, похитили кое-кого из членов “Хезболлах” и стали отсылать их по кусочку назад — то палец, то ухо, пока все советские дипломаты не были освобождены без предварительных условий. Такую силу они понимают.

Что ж, он им покажет.

— Я хочу тебя нанять, Джалид.

Джалид не спросил: зачем? Это ему было неинтересно. Он спросил:

— Сколько заплатишь?

— Цена очень хорошая.

— Это мне нравится. Дальше!

— Цена — выше золота.

— Насколько выше?

— Выше самых прекрасных рубинов, какие ты можешь себе вообразить.

— Дальше, дальше!

— Больше, чем стоит жизнь твоей матери.

— Моя мать была воровка. Очень хорошая воровка! — Глаза Джалида сощурились — он улыбнулся под своим платком.

— Эта цена — твоя жизнь.

Джалид перестал улыбаться и выругался.

— Ты умрешь, собака!

Белокурый человек повернулся и смерил взглядом ярко-синих глаз того, кто стоял рядом с Джалидом, — по его отличной винтовке можно было понять, что он второй по старшинству.

— А-а-а! — завопил тот.

Все повернулись к нему, стараясь не выпускать из поля зрения безоружного белого.

— Бахджат! Что с тобой?

— Горю! — взвыл Бахджат и уронил оружие на разбитую мостовую. — Помогите! Руки горят!

Дружки смотрели во все глаза — огня не было видно. Но тут по рукам их товарища побежал едва заметный голубоватый огонек, как светящийся газ или горящий спирт. Руки его побурели, потом почернели. С пронзительным криком Бахджат катался по земле, безуспешно пытаясь сбить пламя. Боевики склонились над ним, силясь помочь, но стоило одному бойцу дотронуться до несчастного, как он тут же отдернул руки и тупо уставился на них: из его ладоней поползли бесчисленные пауки, как из дупла трухлявого дерева. Это были большие, лохматые пауки, и у каждого — восемь красных глаз. Они стали карабкаться по его рукам, закопошились на лице.

— Помогите! Помогите!

Но помогать было некому. Каждый был занят собственным кошмаром: у одного язык во рту распух настолько, что пришлось раскрывать рот все шире и шире, пока мышцы не напряглись до такой степени, что боль стала невыносимой. Он не мог дышать. Не в силах терпеть боль, он в отчаянии упал на гранатомет лицом к наконечнику и ногой спустил курок. Взрывом ему разнесло всю верхнюю часть туловища, а заодно поубивало и тех, кто стоял рядом.

Другому почудилось, что вместо ног у него два питона. Он отсек им головы и с торжествующим хохотом смотрел, как из обрубков ног хлынула на асфальт кровь, пока не вытекла вся.

Джалид все это видел. И не только это. Ему привиделся его давнишний враг — человек, которого он убил много лет назад из-за карточного спора. Он был давно покойник, но вдруг воскрес и явился Джалиду с занесенным для короткого и точного удара кинжалом.

Джалид выстрелил в упор и разнес его на куски, а потом встал над трупом и долго хохотал. Но на лице убитого вдруг оказался платок. Джалид сдернул его и узнал своего младшего брата Фаваза. Тогда он опустился на колени и зарыдал.

— Прости меня, Фаваз, прости, брат мой! — тупо повторял он.

— Встань, Джалид, — произнес белый человек с неестественно-синими глазами. — Мы остались вдвоем.

Джалид поднялся. Перед ним стоял блондин, руки его были пусты — никакого оружия. Он излучал надменную уверенность, от которой Джалид, увешанный с ног до головы кинжалами и пистолетами, почувствовал себя маленьким и покорным, хотя с того самого дня, как израильтяне перешли на другой берег реки Авали, он безраздельно и жестоко правил в этой части Бейрута.

Джалид смиренно поднял руки и пробормотал:

— Это ты сделал?

Блондин молча кивнул, потом тихо спросил:

— У тебя есть еще люди?

— Столько же, сколько патронов, — ответил Джалид.

— Пустое бахвальство! Неважно, сколько их у тебя. Нам потребуется трое самых лучших. Вы вчетвером пойдете со мной. У меня для вас есть работа. И я щедро заплачу — побольше, чем стоит твоя презренная жизнь.

— Что за работа?

— Убивать. Для другой вы не годитесь. Вам понравится — будете убивать американцев. Так что, Джалид, к своим братьям из “Хезболлах” вы вернетесь героями.

— И где мы будем этих американцев убивать? В Ливане их ни одного не осталось.

— В Америке.

Джалид был перепуган. Он и трое его лучших людей, в деловых костюмах и без оружия, сидели в самолете, направляющемся в Нью-Йорк. Они испуганно перешептывались по-арабски, поворачивались друг к другу через спинки кресел и тайком наблюдали за стюардессой, которая, в свою очередь, украдкой поглядывала на них.

— Сидите спокойно, — сказал белокурый человек, который называл себя Тюльпаном. — Вы привлекаете к себе внимание.

Блондин сидел один на следующем ряду. Джалид обратился к нему по-арабски: