— Поздорову тебе, отрок.

Неохотно оторвав взгляд от увлекательнейших древнерусских хроник, и машинально перебросив закладку на нужную страницу, Дмитрий поднял голову на очередного докучливого чернорясника, пару раз моргнул… И быстро поднялся на ноги, вежливо поклонившись. Потому что монах, столь не вовремя отвлекший его от чтения раритетной рукописи, выглядел еще старше чем владычный митрополит Макарий, а глаза имел не менее умные. Такие умные, что разом понял еще не заданный вопрос:

— Девять десятков лет мне минуло в прошлом году, отрок. Можешь звать меня отец Зосима. А вот как мне тебя звать?

Вроде бы простые слова — а сколько смыслов в них было скрыто!.. Впрочем, малолетний гость обители тоже смог удивить своего нежданного собеседника:

— Учеником.

— Хм!.. Учеником, говоришь?

Полтора месяца спустя, два монаха неспешно гуляли рядом с белокаменной церковью Иоанна Предтечи. Потрепанная ряса и более чем почтенный возраст одного, и высокий сан второго ничего не значили в их разговоре: первый еще помнил нескладного певчего церковного хора Василия Рогова, ставшего по зову души вначале послушником, а затем и монахом Кирило—Белозерского монастыря. А второй искренне почитал одного из своих наставников, бывшего ему едва ли не ближе родного отца, и никогда не отказывался припасть к мудрости воистину святого старца. Особенно в столь важном вопросе, разрешения которого с равным нетерпением ждут как архипастырь Московский и всея Руси, так и Великий государь Иоанн Васильевич.

— Пришла мне грамотка от владыки Макария, отче.

Идущий рядом с Варлаамом старец никак не прореагировал на молчаливый, и при том весьма понятный вопрос — «что мне ему ответить?».

— А до того, от государя нашего. Указал он, чтобы наследник его возвернулся в родительский дом еще до наступления своего десятилетия, а лучше и того ранеее, дабы успеть на таинство венчания великого князя и невесты его, Марии Темрюковны.

В принципе, отец Варлаам и сам мог ответить на все поставленные обители вопросы — причем уже давно. И не только он, но и многие из монастырской братии. Но старейший из монахов обители имел столь непререкаемый авторитет, что без его мнения любой ответ считался как бы… Неполным.

— Кхе–кха.

Зосима немного прошел вперед, потом остановился и двумя руками охватил свой посох — некогда обычную березовую ветку, за долгое время отполированную ладонями так, что теперь виднелось каждое волоконце и завитушка.

— Велики дары его и многообразны. Но сколько ни испытывал я отрока, не увидел в нем и малейшего следа лукавого! Разумом же он уже не дитя несмышленое, а скорее вьюнош. Иногда же и вовсе, словно муж смысленый.

Словно вспомнив что–то, монах тихо повторил:

— Не дитя.

Чуть мотнул головой, прогоняя несвоевременные мысли, и заметно громче продолжил:

— Первый дар его — целение. Благодать, ниспосланная Господом нашим на отрока такова, что там, где я в бессилии отступаюсь, он идет вперед, и с молитвой кроткой прогоняет тяжкую хворь. Но прокаженных все же не исцеляет, м-да… Мыслю я, что подобное и вовсе не в силах человеческих, а лишь по воле Его…

— Кхм?..

— Ах да. Второй его дар в знаниях! Наследник столь хорошо разбирается в травах и болестях тела человеческого, что и я, многогрешный, устыдился скудости своего знания рядом с ним, прилежно записав две дюжины новых отваров. Да и иного полезного узнал немало. На вопрос же мой об истоках сокровенного, ответствовал, что пожелал узнать — и заплатил за то назначенную цену. И многое другое мог бы узнать, да вот только боится, что плата за то будет непомерной. Или вовсе невозможной.

— Что значит?..

Вместо ответа святой старец лишь пожал плечами, напоминая бывшему ученику о неисповедимости путей Господних.

— Его правдивые ответы принесли лечцам обители немало пользы. Оттого взял я на себя смелость, пообещать отроку списки с десятка выбранных им книг.

Старательно запоминающий все услышанное, игумен Варлаам рассеянно согласился:

— Сегодня же благословлю на сей труд писцов.

— В келии моей лежит рисунок и описание незнаемой доселе травки, зовомой Лимонником дальневосточным, что лечит двунадесять хворей. За это мною так же обещано несколько списков.

— Будет мое благословление и на сей труд.

— Третий же его дар есть продолжение второго.

Резко повернувшись, Зосима буквально пронзил настоятеля взглядом выцветших от времени глаз:

— Кроме тебя, да владыки Макария, никто о сем не должен знать!

— Да, отче.

— По одной из обмолвок царевича я понял, что открыты ему видения пророческие. Но прозревать грядущее может лишь через боль великую и слезы кровавые, оттого сей дар сильно им нелюбим.

Церковный иерарх чуть побледнел и осенил себя тремя крестными знамениями подряд.

— Нет в нем высокомерия, есть мудрость не по возрасту. Нет скрытности, есть осторожность разумная. Молчание же его произрастает от нежелания суетных слов… Великим государем будет! На радость люду русскому, на горе врагам.

Пристукнув посохом, святой старец отвернулся и собрался было уходить. Остановился, вспомнив важное обстоятельство, опять повернулся к подобравшемуся игумену и медленно, словно бы в сомнении, обронил:

— Отпиши владыке, что ко всему прочему отрок изрядно умен. И догадывается, кто именно мог благословить духовника устроить в его опочивальне тайный сыск…

Покидал Кирилло—Белозерскую обитель юный наследник с явной неохотой: за день до отъезда много гулял от одной постройки к другой, время от времени замирая на месте или поглаживая белокаменные стены, а ранним утром попрощавшись с монастырской братией и ее настоятелем, и приняв несколько памятных гостинцев, долго разговаривал о чем–то с отцом Зосимой. Стольника, посланного приказными подъячими напомнить об уходящем времени, царственный отрок ожег таким взглядом, что тот почел за лучшее склониться и отступить — остальные же, кто мог попытать счастья (то есть боярин Канышев и личная челядинка Авдотья) дружно сделали вид, что никуда не торопятся. Кстати, и в самом деле, не торопились. Впрочем ожидание их надолго не затянулось: девятилетний мальчик крепко обнял девяностолетнего старца, тот же в ответ обвил чем–то правую руку отрока, отступил на шаг и размашисто перекрестил.

— Ступай себе с Богом!..

Короткий путь от обители до Горицкого женского монастыря, где уже давно ждали их большие лодии, затем неторопливый сплав вниз по течению Шексны, и уже под вечер весельные красавицы разом вышли на волжскую ширь, встреченную довольными возгласами пассажиров. А вот царевич отчего–то хандрил. Часами стоял на носу корабля, глядя вперед и перебирая гладкие можжевеловые кругляшки подаренных Зосимой четок, время от времени останавливаясь на трех крупных янтарных зернах, идущих вниз от узелка, или бездумно поглаживая темное от времени серебро небольшого крестика. И думал, думал, думал… Даже удачная рыбалка одного из дворцовых стражников, выудившего на простую снасть почти двухаршинную стерлядку и связанные с этим радостные хлопоты (экий исполин!) не отвлекли его от составления новых, и корректировски старых планов. Зато это удалось широким дощатым сходням, в середине пятого дня с шумом ударившимся о низкий причал в Твери — скорая встреча с братьями и сестрой, а также вид его личного удельного города (в составе такого же княжества) разом отодвинули в сторонку все остальное. Мигом собравшиеся лучшие и именитейшие люди города (чьи лица он честно постарался запомнить) недолго пообщались с командиром охранной полусотни, после чего дружно присоединились к посещению девятилетним отроком знаменитого Отроч—Успенского монастыря, где вместе с ним и отстояли небольшой благодарственный молебен. После него он все же оторвался от местной элиты, бросив им на растерзание обоих подъячих и комнатного боярина владычного митрополита — сам же на скорую руку познакомился с бывшим соперником Москвы за верховную власть. А напоследок даже побывал на местной стройке века, в виде здоровенной ямы с зачатками фундамента под будущий храм Троицы Живоначальной. Общие впечатления были… Самые положительные, скажем так. Их не портила даже осенняя грязь на улицах и ночевка в незнакомом и немного неуютном Тверском кремле — а так же то, что поглядеть на будущего государя сбежался весь город (и большая часть посадских людишек вдобавок). Последнее и вовсе стало чем–то привычным, и даже уже не раздражало как ранее, воспринимаясь скорее как неизбежная плата любого, родившегося в царской семье.