— Чем же комиссарам не угодил строптивый иностранец? — зная характер сына, улыбнулся Алексей.

— Слишком много страшных слухов ходит о парагвайском шамане и его «леших». Рациональному объяснению ряд происшествий в белорусских лесах не поддаётся, а Ермолаев лишь пожимает плечами и не спешит развеивать ореол таинственности, будто бы сам тут не при чём.

— А особый отдел армии не пробует колдуну руки выкручивать?

— Да если бы штабные чекисты обвинили партизана в связи с болотными кикиморами и лесными духами, то им самим бы головы открутили в главке НКВД, — представив бурную реакцию московского начальства, рассмеялся Кондрашов. — Нет, атеистов этакой бесовщиной не пронять, но вот что–либо из стандартного набора грехов особисты обязательно нароют.

— Эдуард Петрович, надо бы Матвея переводить в парагвайскую часть, — решил выручать озорника папаша. — Он мне для срочной специфической работы нужен, никто другой с ней не справится.

— Приказать ему не получится, — тоже зная характер упрямого молодца, с сомнением покачал головой Кондрашов. — Надо бы чуток подождать, пока он сам поймёт, что особисты с комиссарами ему всё равно житья в РККА не дадут.

— Некогда ждать — срочное дело не терпит, — тяжело вздохнул Алексей.

— Ну, недельку–то, можно обождать? — усмехнулся Кондрашов. — НКВД уже взялся за строптивца основательно, дай чуток времени поработать над проблемой.

— Не жалко коллег? — наклонив голову, глянул на контрразведчика Алексей.

— Мы пошлём советским коллегам сигнал, что очень внимательно следим за ситуацией с парагвайским добровольцем. Думаю, особисты не станут нарываться на открытый конфликт с казаками. Пусть работают тоньше, глядишь, и Матвею не придётся в ответ кости ломать интриганам.

— Эх, как бы наш буйный молодец, напоследок, на фронте гору дров не наломал, — озабоченно вздохнул учитель чародея.

— Зато проказник быстрее к нам вернётся, — пожал плечами Кондрашов и хитро подмигнул. — И, заметьте, по своей воле, ну, почти, по собственной.

— Поаккуратнее там, — погрозил пальцем папаша. — Переложи всю агитационную работу на плечи НКВДшников, иначе упрямого чертёнка мы домой не заманим.

— Говорю же, особисты уже вовсю стараются, — улыбаясь, заверил начальник разведки.

Недоброжелатели строптивого партизана, действительно, старались изо всех сил. Напрямую наброситься на тёмную личность особистам было неудобно, всё же прославленный геройский командир, но ударить исподтишка получилось. И вот уже провинившийся Матвей Ермолаев стоит посреди комнаты штаба пехотного полка, перед своим новым командиром. Хорошо ещё, что на этом участке фронта пошли в наступления те же самые части, что отступали в 1941 году, и полком командовал уже хорошо знакомый Матвею в прошлом старший офицер. Да, и форма за год войны изменилась, и теперь в РККА появились офицеры, со звёздочками на погонах, а красноармейцев уже не возбранялось называть солдатами. Только вот люди остались те же, с советским воспитанием и предрассудками, хотя за нательные крестики политруки уже бойцов не стыдили.

— Товарищ капитан, что это там за мятеж устроили ваши «парагвайцы»? — сурово сдвинув брови, глянул на вытянувшегося по стойке смирно молодца полковник Богданов, который ещё в Сибири успел насмотреться на выходки парагвайского добровольца.

— Моё отделение особого назначения не позволило особисту арестовать товарищей из партизанского отряда, — не моргнув глазом, доложил Матвей.

— Так ведь они не одного особиста обидели, а целый комендантский взвод погнали в шею из лагеря, — упрекнул полковник. — А у лейтенанта НКВД был конкретный приказ: доставить бывших полицаев и перебежчиков в особый отдел, для тщательной проверки и разбирательства.

— Известно, как особисты там разбираются, — насупился партизан. — По законам военного времени, поставят сразу к стенке.

— Предателей выявят и расстреляют, — согласился с суровыми методами полковник. — А тех, кто с малым грехом за душой, отправят в штрафбат, искупать вину кровью.

— Своих бойцов я сам проверил в деле, они уже год бьют фашистов. Не предали и не сбежали.

— Ну, ты Ермолаев, не московский архимандрит, чтобы грехи предателям отпускать, — отмахнулся полковник. — В особом отделе спецы посильнее тебя сидят, уж как–нибудь сумеют рассортировать виноватых. Нам в красной армии шпионы не нужны, нет веры перебежчикам и дезертирам.

— Я обещал людям, что их не станут преследовать за старые грехи, — продолжал упираться командир партизанского отряда. — Не нужны бойцы в РККА, отправьте союзникам, в воинские части Парагвая, казачьи командиры не столь привередливые.

— Ну, капитан, это не тебе решать: куда, кого посылать! — хлопнув ладонью по столу, одёрнул партизана полковник.

— Если это не в ваших полномочиях, то я могу сам связаться с земляками, — понимая ограничения компетенции командира полка, предложил выход Матвей.

— Да, парень, если бы не повышенное внимание со стороны твоих земляков, то тебя бы самого уже разжаловали в рядовые и отправили в штрафбат, — выдал секрет Богданов. — Однако особисты побаиваются казаков, потому парагвайца и не трогают, хотя наградные листы с представлением тебя к высоким государственным наградам из штаба дивизии отозвали.

— Не за награды воюем, — сжав зубы, обиженно выдавил Матвей.

— И хорошо же ведь воюешь, — тяжело вздохнув, покачал головой полковник. — На кой чёрт ты заступаешься за всякое отребье?

— Я слово людям дал, — вздёрнул подбородок гордый упрямец.

— Эх, теперь и отделение твоих верных «парагвайцев» особисты требуют в штрафбат сослать, — горестно посетовал полковник и поделился очередной порцией конфиденциальной информации: — У майора Мухина на тебя пухлая папка компромата имеется. Его засланец, старший лейтенант Гусев, за год жизни в партизанском отряде толстенный том сочинений накропал. Видно, обижается, что его с повышением звания обошли. Я читал заведённое на тебя дело: такую ахинею написали, что впору на костре сжигать, как лесного ведьмака. Вот только майору Мухину показать чужому глазу этакую писанину про Цыганского барона и компанию леших стыдно. Вымарать из бумаги всю чертовщину нельзя, а по существу тебе и предъявить–то нечего. Одно лишь потворство бывшим вражеским элементам можно поставить в вину. Не заступался бы ты за перебежчиков, так и заслуженных наград не лишился, и верных товарищей сберёг бы от опалы.

— Ну, значит, я тоже вместе с парнями отправлюсь в штрафбат, — решительно заявил Матвей. — Я отвечаю за всех своих бойцов: и за «парагвайцев», и за исправившихся бывших отступников. Отдавайте и меня под трибунал.

— Вот же упёртый какой, — недовольно фыркнул Богданов. — Ведь замечательно батальон подготовил, половину бойцов можно хоть сразу в разведку посылать. И как, по–твоему, будет выглядеть командование в глазах твоих партизан, когда их заслуженного геройского командира отправят под трибунал из–за кляузы мелочного завистника? Ты капитан, мне боевой дух в полку накануне наступления не подрывай!

— Я своих боевых товарищей в беде не брошу. Прошу командование позволить мне возглавить штрафную роту и поставить на самый опасный участок линии фронта.

— Так по уставу штрафниками положено командовать кадровому офицеру, — подмигнул дерзкому юноше полковник, — потому погоны с тебя срывать не резон, тем более что сам добровольцем вызвался. А вот остальные бузотёры и перебежчики пойдут в штрафники уже без звёздочек на пилотках.

— Только все вместе пойдём, без расстрела, якобы, предателей, — категорично выдвинул условие обнаглевший молодец.

— Сам смотри, командир, тебе с ними в смертельный бой идти, — пожал плечами полковник и ехидно усмехнулся: — Ещё какие требования будут?

— В бой пойдём со своим оружием, переносными рациями и приборами ночного видения, — не стушевался казак.

— Логично, — кивнул полковник.

— Миномёты надо поменять на больший калибр и мин нам выдать на руки хотя бы сотню штук.

— Пару стволов из резерва достанем, и мин отгрузим по норме, — махнул ладонью расщедрившийся полковник, но сразу предупредил: — Только это не сильно поможет в подавлении огневых точек противника. Немец крепко на высотке окопался, пулемётные доты таким скромным арсеналом не разбить.