“У меня остался только один вопрос”, – перебил дракончик, видимо сообразив, что тема, которую он затронул, неисчерпаема, а хозяину все же пора отдохнуть.

– Какой?

Ступив на песок пляжа, Даймонд пошел легкой рысью. Ночной мрак стал полегонечку расступаться, знаменуя приближение нового дня. Опасная вылазка заняла куда больше времени, чем предполагал Лайам.

“Откуда Оборотень узнал твое имя?”

Это был вопрос, и он продолжал торчать в мозгу Лайама, словно заноза, даже после того, как Фануил его разбудил. Дракончик опять послал в его сон страницу гигантского бестиария, исписанную одним словом – “Проснись!”.

Лайам точно помнил, что не называл Оборотню своего имени. Не представлялся он также и старому ростовщику. Неужели принцепс карады сумел каким-то образом заглянуть в его голову? Лайам скривился и отверг нелепое предположение. Для ясновидящего Оборотень был чересчур простоват.

Лайам, позевывая, плюхнулся за кухонный стол и затих над кружкой горячего кофе. Он пристрастился к этому напитку в южных краях. Фануил с аппетитом уничтожал сырую баранину. Дракончик терпеть не мог вкус кофе, зато обожал его запах, потому перед ним также стояла чашечка, от которой исходил восхитительный аромат. Заглотив очередной кусок мяса, уродец водил над чашечкой носом, от удовольствия прикрывая глаза. Лайам невольно улыбнулся и ощутил, что проснулся совсем.

– Ума не приложу, у кого он мог выведать мое имя? – сказал Лайам, глядя на раздувающиеся ноздри маленькой твари. – Разве что… разве что матушка Джеф не прилгнула, сказав, что обо мне судачат на каждом углу. Впрочем это мало похоже на правду.

Фануил склонил голову набок.

“Тебя знают, как знали мастера Танаквиля”.

– Мастер Танаквиль был чародеем, а я – простой обыватель, ничем не отличающийся от других горожан.

“Отличающийся. Ты – человек видный”.

– Не говори ерунды!

“Ты выше других, у тебя длинный нос, светлые волосы и голубые глаза. Ты – человек заметный”.

Лайам представил себя в уличной сутолоке и вынужден был признать, что дракончик прав. Саузварк был не настолько велик, чтобы в нем не имелось возможности собрать сведения о чужаке с такими приметами, особенно если чужаком интересуется воровская среда.

– Возможно, – задумчиво пробормотал он, сжимая кружку в ладонях, – Оборотень таким способом пытался произвести на меня впечатление, а? Показать, что он, дескать, все видит насквозь? И даже знает имя того, кто не находит нужным себя назвать.

“Но он ведь не произвел на тебя впечатления?”

– Нет, не произвел, – со смешком отозвался Лайам. Затем он притронулся к своему горлу, и веселья у него поубавилось. Порез окончательно подсох. Лайам еще раз потрогал его и убрал руку.

“Не надо большого ума, чтобы навести справки о единственном городском чародее”.

– Я никакой не чародей, – устало отозвался Лайам, но тут же осекся. – А! Я понял, что ты имеешь в виду. Неважно, чародей я там или нет, важно, что многие меня за него принимают. Это досадно.

“Почему?”

Лайам одним длинным глотком опорожнил кружку.

– Трудно сказать. Меня это коробит. Я не хочу поддерживать чьи-то заблуждения на свой счет.

“А как же Кессиас?”

– Что – Кессиас?

“Ну, он ведь тоже думает, что ты не такой, какой есть. Ты кое-что от него скрываешь”.

– Кессиас – дело другое! – рассердился Лайам. – Он обо всем имеет свое мнение, и потом, я не хочу, чтобы он знал о наших с тобой отношениях.

“Почему?”

– Отстань. Мне пора отправляться на встречу с этой девчонкой.

По дороге в Саузварк Лайам размышлял о своем непростом положении и в конце концов решил, что ничего в нем исправить не может. Горожане считали его чародеем, и у него не имелось возможности доказать им, что это не так. Что касается Кессиаса, то и тому Лайам вряд ли бы мог что-нибудь втолковать, даже рассказав о своей связи с драконом. Бравый страж порядка только бы утвердился во мнении, что его приятель – человек необычный.

Въехав в город, Лайам нашел его более оживленным, чем в предыдущие дни. Солнышко пригревало, улицы были полны народу. Горожане словно вспомнили, наконец, о делах и принялись энергично наверстывать упущенное. Повозки фермеров скапливались у городских ворот и застревали на перекрестках. Дети, добравшись до уцелевших в подворотнях сугробов, с веселым визгом играли в снежки.

Благополучно разместив Даймонда в знакомой конюшне, Лайам пересек городскую площадь. Он полагал, что в Щелку можно попасть с улицы Бакалейщиков, примыкавшей к тюрьме, но, свернув за угол, не обнаружил никаких переулков. Лайам вернулся на площадь, обогнул здание суда и повернул на улицу Мясников, но и там все дома тесно прижимались друг к другу. Когда удивленный Лайам опять возвратился к тюрьме, башенные колокола начали бить полдень. Он поспешно зашел в казарму и спросил у дежурного стражника, как добраться до Щелки.

Стражник посмотрел на Лайама так, словно у него выросла вторая голова. Ему явно не хотелось давать пояснений.

– Не стоит вам туда ходить, мастер Ренфорд. Неподходящее это для вас место, сэр. Честное слово, неподходящее.

– Послушайте, – рассердился Лайам, – мне нужно срочно туда попасть. Препираясь с вами, я только теряю время!

В конце концов, он настоял на своем, и стражник неохотно выдал ему нужные сведения. Оказалось, что Щелка представляет собой подкову, дуга которой подходит с тылу к зданиям тюрьмы и суда. Лайаму следовало спуститься по улице Мясников, пройти через Требуховое подворье к городской бане, там свернуть налево, миновать три переулка, заканчивающиеся тупиками, потом еще раз свернуть налево – это и будет Щелка. К тому времени, как Лайам одолел этот путь, башенные колокола глухо звякнули, добавив к полудню еще полчаса, и он выбранил себя за то, что выбрал столь неудачное место для встречи.

Щелка, несмотря на то, что считалась улицей, больше походила на переулок, а еще больше – на узкий туннель, ибо здания, расположенные по обеим ее сторонам, шли уступами вверх и чуть ли не соприкасались верхними этажами. Солнечный свет в Щелку практически не проникал, и к тому же ее грязная мостовая была так сильно замусорена, что походила на мостовые трущоб, примыкавших к порту. Но если там грязь и мусор казались чем-то нормальным, то здесь – в непосредственной близости от городской площади – они производили гнетущее впечатление. Немногочисленные прохожие поглядывали с подозрением на хорошо одетого и озирающегося по сторонам незнакомца, а один раз Лайам едва увернулся от обрушившейся откуда-то сверху струи. Подняв голову, он увидел в окне четвертого этажа хохочущего мальчишку, натягивающего штаны.

Лайам погрозил маленькому наглецу кулаком, но в то же время не мог удержать улыбки.

“Хорош бы я был, если бы этот малый целился поточнее!”

Мопса ждала его в верхней части выгнутой, словно подкова, улочки, возле глухой стены. Там скопилась огромная груда мусора, похожая на нагромождения всякой всячины, какие выносит к своим излукам река. Выше, футах в пятнадцати, темнели горизонтальные и узкие, словно бойницы, проемы – скорее всего, окна мертвецкой матушки Джеф.

– Аве, брат, – произнесла Мопса. Судя по тону, девчонка сомневалась, стоит ли Лайама так называть. – Ты опоздал.

Она сидела на корточках у стены, босые ступни ее по щиколотку утопали в какой-то жиже, грязные волосы непонятного цвета сбились в жуткие колтуны. На плечи Мопсы было наброшено одеяло, но, как видно, грело оно неважно: девчонка сидела, обхватив себя руками за плечи.

Лайам опаздывать не любил, и упрек задел его за живое, тем более что задержка была вызвана его собственной глупостью. Нечего назначать встречи в местах, куда не знаешь дороги. Но все равно маленькую нахалку следовало осадить.

– Запомни, что я скажу, – медленно, с расстановкой произнес он, – никогда не говори так на улице.

– Так – это как? – с вызовом поинтересовалась Мопса, вздернув подбородок.